Убийство, которого не было?

Это история о том, как заурядное уголовное дело стало уникальным. О нем писали десятки газет, рассказывали на радио «Свобода», показывали по ТВ. В курсе дела омбудсмен и множество народных депутатов, а начиналось все более чем обыденно...

Банальная история

В ночь с 1 на 2 января 2003 года в неухоженной квартире на проспекте Героев Сталинграда в Харькове компания из четырех парней и одной девушки, все чуть моложе или чуть старше 17 лет, догуливали новогодние праздники.

А в 1 час 19 минут 2 января раздался звонок в службе скорой помощи. Выехавшая бригада констатировала смерть одного из ребят, 16-летнего Дмитрия Субботина. Его труп лежал рядом с многоэтажкой, стекло окна на восьмом этаже (потом выяснилось — кухонного) отсутствует.

Участковый с группой прибыл быстро. Оперативная бригада, как водится, была не очень оперативной. Сообщение от дежурного по городу получено в четыре утра, осмотр начался в 6.30. К этому времени в квартире немного прибрались, в том числе и в кухне, а труп лежал на асфальте уже шестой час...

Бригада — дежурный следова­тель, зам. прокурора Коминтер­новского района, судебный медик и эксперт-криминалист — место осмотрела, ничего особенного там не нашла и отбыла восвояси. Труп увезли в морг.

На следующий день, 3 января, следователь из Коминтерновского райотдела, к которому попал материал, возбудил уголовное дело по признакам ст. 120 ч.3 УК (доведение несовершеннолетнего до самоубийства) и принял его к расследованию. Это — то ли первая странность, то ли очередная халатность, т.к. ст. 120 УК — подследственность прокуратуры, даже если жертва несовершеннолетний. Будь преступник несовершеннолетний — другой вопрос, только о преступнике речь пока не шла.

Сама же квалификация события (доведение до самоубийства) — это обыкновенная следственная хитрость: коль уж ситуация не ясна и дело возбуждать надо, то в подобных случаях выбирают именно такую квалификацию. Ведь напиши «убийство» — совсем другая графа отчетности, потом и собственных костей не соберешь.

28 января, через 25 дней после назначения экспертизы, судебные медики наконец-то дали заключение о падении с высоты как причине смерти. Ничего подозрительного они не нашли, и дело перешло в обычную вялотекущую стадию. Родители погибшего жаловались, органы отписывались, все шло своим чередом. В конце февраля областная прокуратура очнулась и отправила таки дело по подследственности, но почему-то не в Коминтерновскую, а в Московскую районную прокуратуру. Там оно и отлеживалось до середины апреля.

Если попытаться описать действия милиции, прокуратуры и судебных медиков, самое мягкое, что можно подобрать — это абсолютное равнодушие и нежелание работать, иногда выходящие даже за пределы служебной халатности.

Следователь при осмотре описывает какое-то «пятно бурого цвета», но соскоба для исследования не берет.

Судя по фразе, появившейся впоследствии в одном из судебно-медицинских заключений, об «отсутствии объективных судебно-медицинских данных», свидетельствующих об употреблении погибшим парнем алкоголя или наркотиков, приходим к выводу, что и этот вопрос также толком не исследовался. Иначе написали бы, что установлено: не употреблял.

Равнодушие полное, но главное — никто, похоже, не задается вопросом: с чего бы это успешный парень, сын небедных родителей, трезвый и не находящийся под действием наркотиков, прыгал бы в окно? Что произошло в кухне квартиры на проспекте Героев Сталинграда в ночь с 1 на 2 января? Ребята говорят, курили на балконе. Услышали звон стекла. Выбежали в кухню — Димы нет и окно разбито. Побежали на улицу, а он там мертвый лежит.

Разумеется, такой ход расследования родителей погибшего не удовлетворил.

Напоминаю, что дело о гибели Дмитрия Субботина было передано в прокуратуру Московского района в конце февраля 2003 года, и до апреля особого следственного шевеления по нему не наблюдалось. По крайней мере, ни в приговоре суда, ни в воспоминаниях участников следов этой деятельности не осталось. В апреле все изменилось — резко и неожиданно.

Следователь прокуратуры решил провести эксгумацию трупа и повторную судебно-медицинскую экспертизу. Отчего решил? Можно предположить, что его не устроило отсутствие мотивов, по которым Субботин мог бы свести счеты с жизнью, вот и решил разобраться.

Эксгумация — решение радикальное, тревожить прах и хлопотно, и не совсем по-христиански. Почему именно она? Не ясно. Хотя, как известно, победителей не судят, а следователь оказался победителем. Из заключения судебных медиков после эксгумации следовало, что Субботину проломили голову. Ударили по голове чем-то похожим на бутылку из-под шампанского, после чего он либо потерял сознание, либо не мог управлять своими действиями, а уж тем более выброситься в окно.

Вооруженный таким доказательством, следователь прокуратуры 21 мая допросил Артема Моисеева. И опять успешно — Артем признал, что Дима Субботин не выбросился из окна. Его вытолкнул Дмитрий Зозуля во время ссоры, происходившей на кухне. Субботин и Зозуля стояли там, вцепившись друг в друга, Моисеев бросился их разнимать. Субботин прислонился к окну, его заслонил Моисеев, но Зозуля накинулся на него (Моисеева), при этом толкнул Субботина в грудь. Моисеев услышал звон стекла и, обернувшись, увидел, как в разбитом окне мелькнули кроссовки Субботина.

После не совсем понятной 20-дневной паузы, 10 июня, между Моисеевым и Зозулей была проведена очная ставка, на которой Зозуля подтвердил показания Моисеева. Следователь задержал Зозулю.

В принципе убийство можно было считать раскрытым. Тем не менее опять наступает непонятная пауза длиной почти в 10 месяцев. Что так? В чем проблема? Проблема таки была.

Во-первых, сравнивая показания Моисеева и Зозули с заключением судебных медиков, легко заметить одну странность: если показаниям верить, то травма головы, причиненная до падения, из схемы события выпадает, ей там просто нет места. Субботин боролся с Зозулей, т.е. был вполне в сознании. Это при том, что заключение лежит в основе дела и явилось причиной переквалификации расследуемого события: теперь это уже не доведение до самоубийства, а умышленное убийство.

А если не верить, то в чем заключается признание Зозули и доказательственное значение показаний Моисеева?

Во-вторых, как только следователь задержал Зозулю, тот немедленно изменил показания и изложил новую версию события. По его словам, он, Моисеев и Субботин непосредственно перед гибелью последнего «дохали» на кухне клей «Момент». Находясь под его действием, Субботин и выбросился из окна. Прежде они об этом не рассказывали, потому что боялись гнева родителей. Как только Моисеев понял, что их обманули, арестовали его товарища, сразу ж нарушил договоренности и рассказал следователю о клее.

Моисеев также рассказал следователю, отчего говорил о ссоре Зозули с Субботиным. Дело в том, что допросу в прокуратуре предшествовала затяжная беседа в Московском райотделе милиции, там ему рассказали о существовании камер с туберкулезниками, в которые он может угодить, прочих возможных неприятностях, после чего посоветовали сказать в прокуратуре, что Зозуля вытолкнул Субботина в окно.

В это можно было верить, можно не верить, тем не менее признания нашли вполне убедительную мотивировку. Ребятам пообещали, что они расскажут о том, как Зозуля случайно вытолкнул Субботина в окно, им ничего не будет. Они поверили, но тут Зозулю задержали и показания, естественно, изменили.

Вообще-то я понимаю колебания следователя. Заключение судмедэкспертизы по этой категории дел вообще опасно считать истиной в последней инстанции, тем более в исполнении Харьковского областного бюро судмедэкспертиз (ХОБСМЭ), очень уж у него репутация неоднозначная. В то же время история с клеем «Момент» весьма правдоподобна, страшноватые галлюцинации под его воздействием скорее норма, чем исключение, люди постарше — и те «под моментом» иногда прыгали в окна, спасаясь кто от дракона, кто от змеи или пожара…

Не понимаю я другого. Коль уж есть три версии, почему следователь фактически работал только по одной (Зозуля убил Субботина)? Впрочем, вру. На разрешение очередной экспертизы он ставил, помимо других вопросов, вопрос о том, было ли падение тела Субботина свободным, с отлетом от стены. И эксперты сказали, что нет — оно было касательным, тело касалось стены дома. Вообще-то странный ответ. Ведь у дома карниз шириной чуть больше метра, и тело с большой долей вероятности должно было в этом случае упасть на него, а не на асфальт. Впрочем, так и должно было быть, если бы Субботина вытолкнул Зозуля. Представьте себе усилие 16-летнего парня, далеко не атлета, чтоб разбить окно и при этом оттолкнуть Субботина на метра два от этого окна. Можете? Завидую. Я бы не смог.

Короче, вопросов после эксгумации стало еще больше, чем до нее, и дело вновь остановилось. Зозуля был под подпиской, родители Субботина продолжали обивать пороги различных властных органов, требуя теперь уже наказать убийцу — свой приговор они вынесли и свято в него верили.

Итак, дело остановилось перед последним своим рывком, неожиданным и трагическим. Часть третья оказалась для меня самой нелегкой. И не потому, что пришлось анализировать неоднозначные факты или разбирать сложные юридические трактовки.

Очень тяжело было выдержать нейтральный беспристрастный тон первых двух частей. В 2003 году, о котором шла речь в этих частях, еще не были приняты необратимые решения, а уровень беззакония и непрофессионализма не выходил за привычные рамки. В 2004-м все изменилось кардинально.

А если они не люди?

Путешествие уголовного дела по следственным учреждениям продолжалось. Сначала следователь прокуратуры передал его в Московский райотдел милиции по подследственности (в деле появился несовершеннолетний подозреваемый, а дела в отношении несовершеннолетних расследует милиция). Затем, 1 сентября 2003 года, дело забрало следственное управление города, где оно продолжало лежать практически без движения до весны 2004 года.

30 марта 2004 года следственная группа задерживает в качестве подозреваемых сразу троих участников событий: Зозулю, Моисеева и Хрипкова. Хрипков и Моисеев проводят в ИВС 10 дней, Зозуля — 15. Откровенно говоря, это уже беспредел, выражаясь современным языком. Задержание — мера немедленного реагирования, не дающая преступнику скрыться от следствия и суда, пока решается вопрос о его аресте. Желающие могут ознакомиться со статьей 106 УПК и попытаться примерить указанные там основания задержания к обстоятельствам дела. Ленивые могут поверить мне на слово — оснований для задержания не было и быть не могло.

Зато очень уж удобно беседовать с мальчишками не в следственном кабинете, а в комнате для допросов ИВС. Совсем другая психологическая атмосфера, знаете ли. Правда, результат в этот раз оказался неожиданным: Моисеев обвинил в убийстве Субботина ... Хрипкова, а не Зозулю. К счастью, следствие предпочло игнорировать этот казус, Хрипкова оставили в покое. Но арестовать всех троих все же собирались. Зачем всех? Говоря откровенно, ума не приложу.

Ленинский районный суд отказался арестовывать всех. Причем Зозулю отказался арестовывать трижды. Вместо этого, как я уже говорил, он продлил им сроки задержания. Этакий судебный компромисс — из двух беспределов выбрали меньший. Коминтерновский суд оказался сговорчивее, и с 18 мая 2004 года по сей день Дмитрий Зозуля (в день ареста — несовершеннолетний) находится в тюрьме.

Не знаю, как цивилизованно назвать всю эту следственно-судебную вакханалию, но уж никак не действиями по установлению истины. На момент ареста, впрочем, как и потом, кроме сомнительного заключения судмедэкспертизы, противоречивых показаний Моисеева да очных ставок годичной давности, впоследствии опровергнутых участниками, доказательств вины Зозули не было.

Единственный вопрос, решенный арестом однозначно, — намертво закрыт путь назад. Теперь уже ни суд, ни тем более следствие не решатся работать с версией, которая с каждым днем становилась все очевиднее: убийства не было вообще.

Действительно, в пользу версии убийства однозначно говорит лишь заключение судмедэкспертизы, не подтвержденное материалами дела. Оно не объясняет, как тело Субботина оказалось на расстоянии двух метров от стены дома. Такой результат мог бы получиться разве что от согласованных действий Зозули, Моисеева и Хрипкова, вместе бросивших Субботина в окно, но никак не от толчка рукой одного Зозули. Сведения о ране на голове, якобы полученной до падения, еще более противоречивы, чем о падении Субботина из окна, но об этом позже, уже в эпилоге.

В то же время версия самоубийства под воздействием галлюциногенного вещества не противоречива. Ее опровергает только продавец киоска, у которого есть более чем веские основания отрицать факт торговли «Моментом», да упомянутая выше экспертиза, не выдерживающая критики. Зато в пользу этой версии и чисто детская ложь о событии, и расположение тела у стены дома, и упорство, с которым версии держится Зозуля, как бы его ни плющили в РО, ИВС и СИЗО. И Моисеев, когда не под «давлением», придерживается именно ее.

Но путь к этой версии, повторяю, закрыт арестом Зозули. Для непосвященных разъясню, почему именно.

Необоснованный арест, тем более несовершеннолетнего, может оказаться неприятной жирной точкой в карьере милиционера, прокурора и судьи. Или как минимум многоточием. А теперь посмотрите, кто принимал решение об аресте.

Во-первых, руководитель следственной группы СУ областного управления МВД. Во-вторых, начальник этого управления. В-третьих, прокурор. В-четвертых, судья Коминтерновского района. Кладем на одну чашу весов должностные судьбы этих уважаемых людей, а на вторую — судьбу мальчишки, нюхавшего клей на Новый год. Смешно даже думать, что судьба мальчишки перевесит. Она и не перевесила.

Дальнейшее следствие ничего принципиально нового не добавило, эксперты все так же мутили воду, Моисеев менял показания, Зозуля стоял на своем. В таком виде дело ушло в суд все того же Коминтерновского района. Случилось это 31 августа 2004 года.

И началось…

Суд, каким бы управляемым и бессовестным он ни был, — серьезное испытание для уголовного дела. Свидетели становятся смелее, подсудимый находится в постоянном контакте с адвокатом, показания уже не так просто подредактировать, допрос или доказательство из дела не выбросишь и так далее. Ну и аудиофиксация процесса, слово в такой обстановке — не воробей.

Впрочем, попытки подкорректировать кое-что, похоже, были. Уже после того, как Моисеев в суде повторил свои показания о самоубийстве Субботина, к нему в гости заглянули работники управления уголовного розыска поговорить о том о сем. Проверка подтвердила — заходили. Правда, как они утверждали, совсем по другому делу. По какому, естественно, не сказали. Оперативная работа — она секретная...

Тем не менее судебное заседание мало что оставило от версии обвинения. Можно сказать, осталась только та самая пресловутая экспертиза. Все остальное подтверждения не нашло. Да и ее обоснованность подверг сомнению начальник отдела комиссионных экспертиз ХОБСМЭ Фесенко, судебный медик с солидным стажем.

Обычно судьба таких дел однозначна: судья (чтоб не выносить оправдательный приговор, у нас это не принято) направляет дело на дополнительное расследование, там его какое-то время мусолят и прекращают по подходящим основаниям. Выглядело так, что все к этому и идет. Поэтому приговор, прозвучавший 20 января 2006 года (через 1 год, 4 месяца и 20 дней после направления дела в суд и через 3 года и 18 дней после трагической гибели Дмитрия Субботина), прозвучал, простите за высокий слог, как гром с ясного неба.

Дмитрий Зозуля, которому за два месяца до приговора исполнилось 19 лет, был приговорен к 11 (одиннадцати) годам лишения свободы. В качестве отягчающих его вину обстоятельств названо алкогольное опьянение (степень которого так и осталась следственной тайной, говорят, выпил стакан пива).

Даже если допустить, что все, что придумали следствие, экспертиза и суд — чистейшая правда, и Зозуля, напившись пива, из ревности вытолкнул Субботина в окно, мера наказания представляется запредельной. Это уже не наказание именем Украины, а месть, вендетта руками суда. А допустить — никак не получается. Даже если совершенно не знаком с обстоятельствами дела и видишь только приговор.

Начинается приговор с того, что окно в момент падения Субботина было, оказывается, открытым. Об этом ни на следствии, ни в суде не говорил никто. Эксперты только порассуждали, что если б окно было открыто, было бы проще объяснить траекторию падения тела. И все. Этого для судьи оказалось достаточно, чтоб фактически признать недостоверными показания всех участников процесса. Впрочем, куда было деваться? Никак не получалось у музыканта школьного ансамбля Зозули выкинуть в закрытое окно спортсмена Субботина с двухметровым отлетом от стены здания.

Дальше все в том же духе. Показания человека, который слышал от другого человека, что Моисеев рассказывал, как Зозуля вытолкнул Субботина в окно — это интересно и заслуживает внимания. Свидетели же (из того самого подъезда), которые слышали звон стекла, а затем звук падения тела, все выдумали, коль они самого падения не видели. Их показания суд не учитывает.

Когда продавец киоска утверждает, что «Моментом» не торговали никогда (за такую торговлю мог лишиться торгового места), — это чистая правда. А когда бабушка Моисеева рассказывает, как еще до гибели Субботина ее предупреждали, что в этом киоске внук покупает «Момент», — это неправда, потому что своими глазами она факт покупки не наблюдала.

Сам Моисеев, с точки зрения судьи, говорит правду только после беседы с оперативниками или в ИВС, все остальное время лжет. Но и в ИВС тоже не всегда правду. По крайней мере, Хрипкова к ответственности никто не привлекает, Моисеева, кстати, за ложный донос — тоже, хотя он, было дело, обвинял Хрипкова. Почему не привлекают? Полагаю, из гуманизма.

И так все 23 листа приговора именем Украины, решившего судьбу 19-летнего Димы Зозули на ближайшие 11 лет. Тут играем, тут не играем, здесь селедку заворачивали...

Все время, пока я читал экспертизы, допросы, протоколы и показания экспертов, а особенно знакомился с приговором, меня мучил вопрос: может, они вообще не люди? Может, многие годы селекции в правоохранительной системе дали обществу новый вид рода homo с окончательно изуродованной системой ценностей?

И действительно, с каким взглядом на мир и людей разрешается засунуть мальчишку за решетку даже не на 11 лет, а на 11 дней, не будучи полностью, окончательно и бесповоротно убежденным в его виновности? Потом, наверное, прийти домой, поцеловать мужа/жену, приласкать сына/дочь...

Что могло быть мотивом? Деньги, приказ сверху, шантаж, отвратительное настроение? Все перечисленное — временно, оно не надолго. А вот память о сломанной судьбе человека, только-только вставшего на ноги, — навсегда. Хотя я же рассуждаю с позиции «маленького украинца», как говаривал в свое время Виктор Ющенко. В этом, пожалуй, прокол. Если смотреть на человека как на быдло, расходный материал, существо, не принадлежащее к виду избранных, — тогда все может быть, конечно. Сначала в детстве отрывать мухам лапки-крылышки, потом вешать на чердаке кошек, затем втихую избивать очкарика-интеллигентика... Да и работа не мед, все время перед глазами не лучшие представители рода человеческого, причем с очень многими из них можно делать что угодно, никто за них не спросит. А безнаказанный беспредел развращает, уже люди по ту сторону стола — не очень и люди.

Нет, все-таки не удалось мне остаться беспристрастным сетевым расследователем. А ведь это еще не все. После приговора над некоторыми «i» появились точки.

Я надеялся, что смогу написать эпилог, в котором будет упомянуто решение апелляционного суда. Или хотя бы заключение судебно-медицинской экспертизы из столичного главного бюро — официальные точки над «і», как никак. Не срослось. Все еще нет ни того, ни другого.

Думаю, если бы те, от кого зависит судебное быстродействие, один день в неделю проводили в СИЗО, где не первый год (и не по своей воле) приходится проводить все дни Дмитрию Зозуле, дела бы шли быстрее. Увы, УПК этого не предусматривает. А если бы предусматривал, нашли бы способ обойти, им не привыкать.

После решения суда, о котором шла речь в третьей части, начали всплывать детали. Причем от некоторых из них даже у закаленного народа отвисали челюсти.

Приговор суда не стал точкой в истории о гибели Дмитрия Субботина. Скажем прямо, он не тянул даже на запятую. Разве что на многоточие. Это не замедлило сказаться.

Родители Дмитрия Зозули, похоже, поняли, что суд и правосудие в Украине далеко не всегда совпадающие понятия, и взялись с помощью адвоката выяснять, что же произошло на самом деле. Выполненное по адвокатскому запросу исследование специалистов, которое проводили доктор и два кандидата медицинских наук из Киева, пришло к довольно неожиданным выводам. Приведу два ключевых момента.

Во-первых, рана на голове погибшего не совпала по своему расположению с тем самым вдавленным переломом, из-за которого, по мнению медиков и суда, Субботин не мог активно сопротивляться нападению Зозули. То есть рассечение кожи на голове размером 1,2 см само по себе, а перелом черепа сам по себе. Версия бутылки из-под шампанского нестандартного объема 0.8 литра, которой был нанесен удар, оказалась несостоятельной.

Во-вторых, появились вопросы к самой ране. Специалисты не нашли в ее описании ничего, что говорило о прижизненном причинении. Проще говоря, она могла появиться и после смерти потерпевшего. Кроме того, рана, утверждают специалисты, была не ушибленной, как при ударе бутылкой, а рваной. Механизм причинения которой мог быть очень разнообразным, но точно не от удара бутылкой.

Эту первую сенсацию вскоре разъяснила вторая: заявление эксперта, дважды возглавлявшего комиссионные экспертизы по делу о гибели Субботина. Он рассказал, что родителями Субботина за нужное заключение было уплачено 5000 вечнозеленых американских долларов. И не просто рассказал, но и повторил свой рассказ на видеозапись, а также при встрече с народным депутатом в Киеве.

Заявление могло быть правдой, могло быть ложью. Единственное, чего быть не могло — чтоб по этому вопросу не было бы немедленно (и с сопоставимой оглаской) возбуждено уголовное дело. Угадайте с одного раза, дело возбудили? Правильно угадали — нет. По крайней мере, никто ничего похожего не слыхал.

А тем временем о другом деле, Зозули, из обыденного ставшего сенсационным, писали статьи в газетах, говорили на ведущих телеканалах страны журналисты и депутаты и прочее, прочее, прочее. Тема же взятки как-то незаметно затихла. Эксперт-заявитель очень резко заболел, стал необщителен.

Апелляционный суд, в который, конечно, обратилась сторона Дмитрия Зозули, тоже поставил вопрос экспертизы во главу угла. Причем как-то неожиданно сговорчиво поставил, назначив Главному бюро судебно-медицинской экспертизы Минздрава Украины повторную комплексную криминалистическую и судебно-медицинскую экспертизу. Что особенно важно — с повторной эксгумацией трупа.

Уж не знаю, что в этой экспертизе криминалистического (из вопросов явно не усматривается), но эксгумация была очень нужна. Противоречия в заключениях о характере повреждений невозможно разрешить без исследования тела. Зато устранение таких противоречий, убедительное и объективное, действительно могло решить судьбу дела и Дмитрия Зозули.

Конечно, дальше можно было про эксгумацию не рассказывать. Естественно, ее не провели. Совершенно случайно, в каждый из двух приездов киевских экспертов в Харьков, на могиле оказывались родители Субботина и группка каких-то детей, не дававших эту эксгумацию провести. Так и уезжали киевляне не солоно хлебавши. И наша традиционно решительная и бездушная прокуратура не смогла причинить лишнее горе родителям погибшего мальчика и не выполнила решение суда. Ее бы можно понять, если б от эксгумации не зависела судьба другого мальчика, пока еще живого.

Понятливым оказался и судья, возглавляющий апелляцию по делу Зозули. Он попросту написал письмо киевским экспертам, мол, проводите экспертизу без эксгумации. Те сделали вид, что забыли — не может один судья отменять решение суда. И согласились. Сегодня у меня на руках заключения еще нет, но оно теперь не очень и нужно. Во-первых, невыполнение решения суда об эксгумации делает это заключение клочком бумаги независимо от содержания. Во-вторых, без эксгумации от содержания ждать тоже толком нечего.

Остается, правда, вопрос — кого так беспокоила ситуация вокруг экспертизы, что не лень было ставить в известность родителей Субботина о приезде киевлян, побуждать действовать поперек закона прокуратуру, судью и Главное бюро СМЭ? Как ни печально, таких заинтересованных более чем достаточно. В суде, прокуратуре, милиции, экспертизе. Хватило бы чего-то одного по отдельности, а тут...

Я очень надеюсь, что суд все-таки направит дело на дополнительное расследование. Ну нельзя же, в самом деле, руководствуясь очень разнообразными показаниями Моисеева, еще более разными заключениями экспертиз, да туманным признанием задержанного Зозули (при том, что все это друг с другом никак не коррелирует), держать в тюрьме молодого парня.

Утверждаю ли я при этом, что версия с клеем «Момент» истинная, а с убийством Субботина ложная? Или наоборот? Да простят меня родители погибшего и подсудимого, я не могу это сделать.

Но вынужден признаться: с моей точки зрения, версия убийства почти невозможна, а версия «Момента» более чем вероятна. Я так и не придумал, как Зозуля мог выбросить Субботина в закрытое окно с отлетом тела на два метра. Даже в открытое. В то же время, внимательно изучив литературу о галлюциногенном действии «Момента», особенно на лиц, не часто его употребляющих, знаю — человек в таком состоянии вполне может броситься в окно, особенно если ему 16 лет.

Далее, признательным показаниям, данным в камерах РОВД и ИВС, поверить можно, когда они, по следственной терминологии, надежно закреплены, то есть подтверждены другими материалами дела. И можно рассуждать, как сделано в приговоре Коминтерновского суда, что Моисеев от них отказался под давлением семьи Зозули, а сам Зозуля стремится избежать наказания. Но остальные материалы дела не имеют ничего общего с показаниями, о которых идет речь. Либо Субботин боролся с Зозулей после того, как его ударили бутылкой, тогда врет экспертиза, утверждая: не мог управлять движениями. Либо не боролся — тогда врет Моисеев. Или окно было открыто — врет Моисеев, или закрыто — врет экспертиза. Боюсь, новое заключение противоречий не разрешит, разве что добавит новые, без эксгумации неоткуда там взяться истине по делу.

Что остается? Ни-че-го. Какие-то неподтвержденные показания, мол, кто-то слышал, как кто-то рассказывал; невнятная история о любовном треугольнике; анекдотически противоречивые школьные характеристики Зозули. И прочая следственно-судебная химия, цель которой не доказать, а создать впечатление. И еще горе родителей обоих Дмитриев. Но оно, естественно, ничего не доказывает.

Можно ли разобраться в ситуации во время доследования? Считаю, можно. Если следствие поставит перед собой такую цель, а защита не даст ему свернуть с пути к этой цели. Но как сложно представить такую картину в наших реалиях...

Признаюсь, имеется у меня не по годам наивная вера, что когда-нибудь при упоминании милиции будут не вздрагивать, а чувствовать защищенность. Что следователи бросят химичить и начнут расследовать. Что судьи и правосудие наконец-то объединятся в единое целое.