ЮРИЙ РЫБЧИНСКИЙ: «ПОИСК ПРАВДЫ ВСЕГДА ТЕРЕБИЛ МНЕ ДУШУ»

Я УВИДЕЛ ТРЕЩИНУ МИРА, КОТОРАЯ ПРОХОДИТ ЧЕРЕЗ СЕРДЦЕ КАЖДОГО...

Большинству известна видимая часть айсберга - мое песенное творчество. Я благодарен судьбе, что пришел в песню. Она и материально меня поддержала, и спасла мою поэзию. Для меня очень важно было не писать неправду. Морально. Для меня стихи, поэзия и само звание поэт с самого начала, когда я начал заниматься творчеством, было, по большому счету, свято. Можно писать хуже, можно лучше, можно быть гениальным, можно быть талантливым. Никто не знает, в каком возрасте ты вдруг выплеснешь свою душу через стихи. Одни бывают очень ранние, другие поздние. Но самое главное, чего не терпит поэзия, с моей точки зрения, и чему я старался никогда не изменять - она не терпит того, что называется «на потребу». Нельзя писать стихи с целью их продавать, и чтобы на эти деньги покупать себе пищу. Песня, драматургия, скажем, творчество, связанное с кино, это те жанры, когда можно заниматься чисто творчеством и в то же время они тебе дают возможность существовать.

А начал я писать конечно стихи, не думая о том, что когда-нибудь приду в песню. Так, наверное, как и все. Из-за стихов я бросил живопись, я довольно неплохо рисовал. У меня было какое-то религиозное чувство перед самим словом. Уже потом я узнал, что слово - это Бог.

Первые шаги... Учительнице не понравились мои стихи. По-своему она была права. Но она тогда сказала очень жестокую фразу, «наступила на мозоль», который существует особенно у людей. Она мне сказала, журналистом ты сможешь стать, прозу сможешь писать (я и рассказы писал), а поэтом вот надо родиться. Я как раз закончил седьмой класс. Ну, думаю, Пушкин родился поэтом, Лермонтов родился поэтом, откуда она знает, что я не родился поэтом. Самолюбие было задето. Нет! Я докажу. Докажу.

С этого момента я стал брать в библиотеке разные стихи. До этого я считал, что все стихи в библиотеках никому не нужны. Ну кто их читает? Вообще, зачем поэзия нужна? Другое дело Майн Рид, Дюма - это интересно. И вдруг оказалось, что... Языков, Тютчев, Курочкин, Надсон. Я стал анализировать. И начал писать. Первый период, как у всех - период подражания. Я пробовал писать под Надсона, под Есенина, под Тютчева, под Пушкина. Приносил в класс, показывал... «Да врешь, это не твои стихи, это Пушкина». Я не оскорблялся, это было для меня комплиментом.

Пересмотреть весь этот багаж и отбросить, притом резко, заставило меня появление Евтушенко. Я был в восьмом классе. И вдруг появляется поэт, который языком сегодняшним говорит о вещах сегодняшних, образы близки и понятны. И все мои первые подражательные стихи для меня умерли, я понял, что это не стихи, что они к моему времени не имеют отношения. Начался период подражания Евтушенко, потом Вознесенскому. Меня рано начали печатать в журнале «Молодая гвардия», в «Комсомольской правде», в газете «Киевский комсомолец», в других газетах. Постепенно стал вырабатываться какой-то стиль. Большинство стихов моих того периода были сказочные.

Но все это были ступени к тому моменту, когда я сам себе сказал: «Да, вот это я. Поэт. Ни на кого не похож». Это случилось, когда умерла мама. Мне было 19 лет, я был студентом университета. Это была первая трагедия в моей жизни. Мир я увидел совершенно другими глазами. Я увидел его трагическую сторону, черные краски. До этого я жил в благополучной семье. И как бы я ни переживал - искусственно переживать нельзя. Нельзя искусственно любить, нельзя искусственно пережить смерть - пока не встретишься лицом к лицу. Причем, я встретился со смертью самого главного в жизни человека. Для меня все совершенно изменилось. Я, любящий всех людей, всех собак до последнего облезлого щенка, вдруг увидел жестокость, драматизм, ложь, Это все в течение нескольких дней. Произошла перемена. Тогда родился цикл стихов «Песни русских женщин», «Поэма о плакучей иве» и я уже понял, что я - поэт. Я уже чувствовал, где мои слова, где не мои. Это хорошее слово, но оно не мое... Но самое главное - изменился взгляд на жизнь. Он стал трагическим. Я увидел трещину мира, которая проходит через сердце каждого. Наверное, в этот момент началось настоящее творчество.

Для меня важно было состояться.

Я впервые состоялся, когда появилась первая рецензия на мои стихи Льва Озерова: «Знакомство мое со стихами Юрия Рыбчинского было необычным. Я не прочитал эти стихи, я услышал их. Не из уст автора, а из уст актера-чтеца. Известный наш актер, читающий классиков и лучших современных поэтов, Вячеслав Сомов включил в свою программу понравившиеся и даже полюбившиеся ему стихи неизвестного нам киевлянина Юрия Рыбчинского, Эти стихи заинтересовали меня...»

Сомов был замечательный актер, Он ушел и замены ему нет. Для нашего поколения, получившего глоток свободы в период оттепели, он был такой же звездой, как ныне на эстраде Ротару, Пугачева. Блестящий актер, он не читал стихи, он их играл. Мне было лет 18-19, и Сомов берет в репертуар мои стихи - «Песни русских женщин».

Сомов впервые произнес мое имя для высокоинтеллигентной аудитории - московской, ленинградской, киевской.

В программе выступлений Сомова моя фамилия стояла рядом с Сельвинским, Цветаевой, Пастернаком, Лукониным, с уже признанными авторитетами, а я был всего лишь пацан. Для меня, все же сомневавшегося в том, состоюсь ли я, буду ли я - это было важным гвоздем, который застолбил: да, это мой путь.

Сегодня уже я могу сказать молодым, что писать стихи и удовольствие, и каторга. Надо уметь отличить, что вылетает: курица или орел. Если курица - в суп и съесть, если орел - поставить в строку. Что в творчестве не бывает понятия «лучше» и «хуже». Что значит «лучше»? Вот я в 1971 году написал с «Песнярами» «Крик птицы». А в 80-е годы написал «Пилигримы», «Виват, король!» Как я могу сказать, что лучше, что хуже... Задача творчества состоит не в том, чтобы соревноваться, кто дальше, выше и прочее. А как можно иначе показать человека, жизнь... Задача состоит в инакомыслии, а не в превосходстве чего-то. Что такое поэт? Это инакомыслящий. Почему большинство советских поэтов - плохие поэты? Потому что они профессионально пишут, писали профессионально. Но они одинаковомыслящие. Единицы только инако мыслили. Винокуров, Евтушенко, Вознесенский, Мартынов... А сотни - одинаковомыслящие люди.

Многие сетуют на то, что сейчас все изменилось. Но ведь в чем-то в худшую сторону, а в чем-то в лучшую. Золотого века, как говорит моя жена, никогда не было. У любого времени свой большой минус и свой маленький плюс. Но плюс всегда есть.

Сегодня песенным творчеством занимается мой сын, Евгений Рыбчинский. Когда он начинал этим заниматься в школьные годы и я хотел ему помочь, наставничества не вышло, потому что мы оба «петухи» по гороскопу. В жанр песни он ушел уже в студенческие годы. Сейчас он сам пишет и стихи, и музыку. У него появились интересные песни «Маски», «Варшавська краля». Я рад, что какие-то отцовские качества ему передались. Рад, что он мыслит иначе, что у него другие образы, что он - инакомыслящий. А еще я благодарен ему за то, что он подарил мне внука. И внук у меня необычный. Тоже поэтичный. Прекрасный парень.

Я ВЫВЕЛ ТОЧНУЮ ФОРМУЛУ, ЧТО ТАКОЕ СРЕДНЕВЕКОВЬЕ

Как только началось настоящее творчество, тут же мне дали по голове. Очень крепко. Я поехал, на целину студентом. Время было романтичное, ибо ни одно время не бывает однозначным. Я для себя открывал Казахстан. Я увидел золотые поля, когда стоишь, а вокруг тебя золото пшеницы. После этого возвращаюсь в Киев в сентябре, а здесь хлеб из гороха едят. 1964 год. У власти Никита Сергеевич Хрущев. Я написал стихотворение, которое определило в какой-то степени мою судьбу, мою биографию, потому что впервые столкнуло меня с властью. Это стихотворение, которое разошлось по всему Союзу, многие знали его наизусть. «Песня скоморохов о царе Горохе».

Жил да был, ох, царь Горох.

Он заставил, эх, есть горох всех.

Ели, ели, говорили: - Ох!

Чтоб он сдох, царь Горох!

До Гороха был царь, царь

Косарь.

Он косил, что было сил,

Ох и многих он скосил, царь

Косарь.

Но чуть свет, чуть заря

Вдруг не стало Косаря.

В Нижнем «окали»,

В Москве «акали»,

Ох и плакали, горько плакали.

Но пришел царь Горох, ох.

Он сказал: - Царь Косарь -

плох.

Опирался он на плаху,

Косаря пошлем к Аллаху!

И не стало больше плах. Ох. Ах.

Получили палачи золотые

калачи..,

Естественно, КГБ. На меня дело. Из комсомола исключили. Должны были исключить из университета. Но в этот момент мне повезло. Мне вообще в жизни часто везет. Убирают Хрущева. Осень, 1964. Мой вопрос в КГБ и во всех инстанциях повис. И только позже, когда прошло время, я понял, что я сделал. А ведь я читал это стихотворение в концертах. В клубе творческой молодежи, который вел Лесь Танюк, куда ходили Дзюба, Стус, Алла Горская... Да вся украинская молодая интеллигенция приходила в этот клуб. И не было разницы - русскоязычная, украиноязычная. Молодой Драч бывал. И на этих вечерах поэзии я читал своего «Царя Гороха». Я не скрывал его. Ко мне в КГБ был приклеен ярлык «неблагонадежного», из-за чего я в течение многих лет был невыездным и не мог напечатать ни одного сборника стихов. Хотя печатался в журналах больше и больше, но я был уже под таким пристальным оком, что любая моя строчка читалась по буквочкам. В стихотворении о петухе, который по солнцу чует время московское в Киевской Руси, никак не могли определить какой же национализм я проповедую - украинский или русский. Это тоже сыграло определенную роль в моей жизни. Я счастлив, что интуитивно, может быть, по-мальчишески, я выступил против того, что творилось вокруг.

Меня всегда тянуло к таким людям, как Лесь Танюк, Дзюба, Буковский, Мне всегда был симпатичен - лучший из людей, которых я видел в своей жизни - Сахаров. Поиск правды всегда теребил мне душу. Но для меня всегда главным оставалось творчество, как бы меня не интересовала политика. Да, я - было время - думал: «А может быть уйти в это дело?» Было желание протеста, когда убивали моих друзей. Снегирева, который был свидетелем на моей свадьбе, замордовал КГБ. Думал об уходе в политику. Не ушел. Не потому, что страшно было. Хотя, страх, он в каждом живет. Страшно идти в тюрьму, на каторгу, страшно оставлять жену, ребенка - я понимал это. Но страшнее для меня всегда было другое. То, что дал Господь талант, и то что я могу сделать, уйдя в политику, несравнимо с тем, что я могу сделать при помощи слова. Я тогда начинал писать Жанну д'Арк. Я писал «Белую ворону», как протест. Особенно во времена Брежнева я и многие другие ощущали, что мы живем во времена некоего средневековья.

Я вывел точную формулу, что такое средневековье. Это не время с такого-то века по такой-то, это время правления среднего человека. Человек наверху со средними взглядами, средними чувствами, усредненными потребностями и все, что выше его среднего уровня он подавляет. Брежнев, Черненко, Андропов - это все средние люди у власти. Какими бы злыми гениями ни были Ленин, Сталин, Гитлер, но это были гении, гении зла. А время Брежнева - застывшее время, на часы посмотришь, а стрелок нет. Куда не пойдешь - в министерства, в ЦК - везде средние люди. Это вызывало протест: ну почему судьбу талантливых людей решают они, именно эти люди?! Поэтому и была выбрана Жанна д'Арк - другая страна, другое время - а речь шла о брежневском средневековье.

С момента, когда - очень рано - я прикоснулся даже не к славе, а просто к известности, я почувствовал враждебность мира своих коллег. А потом уже пришла и слава, когда написал первые песни. И ранняя слава родила огромное количество злопыхателей, врагов, недоброжелателей. Это и предопределило мое нежелание находиться среди них. Для меня одно из важнейших качеств человека творческого - умение радоваться тому, что ты не одинок в толпе. Ведь как только в толпе появляется больше талантливых людей, эта толпа превращается в народ.

Я очень рано узнал, когда и с какой целью были созданы все эти творческие союзы. Я мальчишкой знал уже, что в свое время для того, чтобы управлять творческими людьми, Сталин при помощи Горького создал союз писателей. Для того, чтобы один на другого стучал, чтобы один другого контролировал...

Да, было у меня искушение и с союзом писателей. Но я ни разу не подавал заявление. Я как только представлял эти «лики» там...» Потом мне многие говорили, когда уже зазвучали мои песни, когда я материально был богаче многих членов союза писателей и известней, что «нема чого потикатись в спілку, ми тебе все одно не приймемо...»

Пока, на моем веку, да и до меня, любая власть только декларирует. А ведь не так много людям искусства надо. И не так много людей талантливых. Да вы дайте творческому человеку хорошую квартиру - вот такую как себе берете. И других наград не надо. Конечно, я не имею ввиду тех, кто играет с власть имущими в подкидного за одним столом...

Я ОБЪЕДИНИЛ ЭСТРАДЫ НЕСКОЛЬКИХ СТРАН

Первые мои песни появились в студенческие годы. Я очень любил школу, любил студенческую атмосферу, общежитие, выезды в колхозы, на целину, концерты, соревнования, театр. В студенческих лагерях я написал песни, которые стали популярными и до сих пор их много поют, хотя прошло уже 30 лет. «Холодно на улице, холодно на сердце», «Ланка» - студенческие песни.

Даже тогда, когда мы встретились с Покладом, студентами, и написали пару песен, я еще не придавал песенному творчеству серьезного значения. Пока не попал после университета в армейский ансамбль. Туда же судьба определила Игоря Поклада. Эта встреча с Игорем для меня была очень важной. Нам некуда было деваться друг от друга. Нечем, собственно говоря, было больше заниматься.

Нужно сказать, что я еще жанра песни не знал и не понимал. Стихи для музыки - это одно, а поэзия - это другое. Поклад имел опыт. Он знал «правила игры», знал песню как жанр гораздо лучше, чем я. В работе с ним я учился понимать сам жанр. В армии написал много. И первый шлягер «Глаза на песке». Потом «Забудь», написал стихи «Крик птицы», песню позже сделал Мулявин. В армии я понял, что буду писать песни, потому что большинство стихов, которые я пишу, нельзя было напечатать. А хотелось, чтобы они доходили до людей. Не в стол. Кроме того, этот вид творчества давал возможность существования. Многие из ребят, с которыми мы начинали заниматься поэзией, Сережа Борщевский, Катя Квитницкая, восприняли это как измену поэзии. Они меня высоко ценили и считали, что я разменял поэзию на шоу-успех. Но это была не измена. Об этом я вообще не думал. Мне было безумно интересно. Интересно сделать то, чего не было. Ведь песни были довольно однообразны, похожи. Трудно было различить, где песня Май-бороды, где песня Шамо, где песня Билаша. Как будто один человек писал. Как символ того времени, когда каждый боялся быть не таким, как другие.

Когда мы с Покладом начинали, не так много было дуэтов поэт - композитор. Была пара Билаш - Ткач, и больше в Украине не было. Да и в России их было мало. Пахмутова - Добронравов... Но свободного песенного пространства не было. Его не существовало никогда. Песенное пространство, когда мы пришли, было занято старшим поколением. Были Билаш, Шамо, Платон Майборода, Сабодаш и другие, менее известные. Это старшее поколение создало свой стиль. Назовем его условно украинским сентиментализмом в музыке. Название стиля не может быть «плюсом» или «минусом». Мне кажется, что такое название соответствует своему времени. Все эти песни: «Як тебе не любити, Києве мій», «Рідна мати моя», «Два кольори», «Не шуми, калинонько» - в принципе, это - сентиментализм. Этот период украинская песня должна была пройти, и она его прошла вместе с этим поколением. Наше поколение можно назвать романтическим поколением. Уже песня «Кохана» Поклада выбивается из того строя песен, рядом с которыми она возникла. Появляется нечто, что несет в себе европейский музыкальный знак.

Новый период в украинской песне начали мы с Покладом, потом Ивасюк, Валерий Громцев, Дудковский... Мы пользовались символами, но эти символы были скорее мифологические, чем бытовые, привязанные напрямую, как «хата», «босоноге дитинство». У нас сельские мотивы вообще исчезли. «Зелен клен», «Тиха вода», «Водограй», «Червона рута» - в этих песнях есть феномен украинской природы. Это признак романтического стиля. Когда мы появились, мы были для старших как белые вороны. Отдавать это пространство они не хотели. Мы были первыми и на на-с посыпались шишки, и на Ивасюка, особенно потому, что он дальше всех пошел. Старшее поколение нас встретило в штыки. Кос-Анатольский, Билаш... и другие. Но выиграть они не могли. Хоть и имели звания, власть, но против них было время. Закон времени. Они не понимали. Им казалось, что они пишут лучше, чем мы, а популярными становились наши песни. Тот же закон времени существует и для меня. Просто я стараюсь меняться вместе со временем, быть современником всякому поколению. Научился не опаздывать это делать.

Прошло время нашего с Покладом сотрудничества. Мы создали, я считаю, прекрасный цикл: «Зелен клен», «Чарівна скрипка», «Дикі гуси» и другие песни.

Время начало меняться. Я написал с Ханком «Вербу» - более современную украинскую песню, рок-н-рольную, что ли, твистовую. Потом с Борисом Монастырским мы написали школьный цикл песен. Какое-то было внутреннее ощущение, что нет смысла писать много песен. Нужно создать ту песню, которая нужна. Ее нет, а все ждут ее. Почувствовать, что вот именно этой песни сегодня не хватает.

Как это происходит - объяснить невозможно. Это не вычисляемо, это интуитивно. Вроде бы шлягером должна стать одна песня, а становится совершенно другая.

Почему у меня получается чаще, чем у других?

У Коржавина есть стихотворение «Инерция стиля». Самое страшное в любом деле - это инерция стиля. Самое страшное, это когда человек, найдя свой конек, уже ничего не ищет. Для меня всегда очень важен поиск чего-то нового. Я сам себе становлюсь не интересен, если я вчерашний. Сегодня я могу сказать, что я объединил эстрады нескольких стран, бывших республик Союза - Украины, России, Грузии, Белоруссии.

У меня, как у Блохина в футболе, своеобразный рекорд по количеству соавторов. С таким количеством композиторов, как я, в моем жанре никто не работал: Поклад, Шамо, Монастырский, Злотник, Осадчий, Жилинский, Кирилина, Татарченко, Быстряков, Ильин (Украина); Дунаевский, Крылатов, Лора Квин, Минков, Варум (Россия); Гвердцители (Грузия); Ханок, Лученок, Мулявин, Раинчик (Беларусь).

А исполнители? От Тамары до Тамары. Тамара Миансарова. Кобзон, Королев, Лещенко, «Червона рута», Нина Матвиенко, Толкунова, Аллегрова, Ротару, Мирошниченко, Зинкевич, Яремчук, Мозговой, «Песняры», «Свитязь», Киркоров, Караченцов, Демарин, Шведова, Варум, Зибров. Тамара Гвердцетели.

И да простят меня те, кого я не назвал.

Если всех пригласить за один стол - это надо много денег.

А еще же был театр. Водяной, Шмыга, Васильев. Личности.

Очень интересно в жизни общаться с таким количеством талантливых людей. Спасибо песне!..

ОЧЕНЬ ВАЖНО СКАЗАТЬ ЧЕЛОВЕКУ, ЧТО ТЫ ЕГО ЛЮБИШЬ...

У меня на пути встречались люди, которые делали меня лучше, глубже, выше, интереснее.

С Лесем Танюком меня познакомила Ира Самойленко, которая вела у нас в школе театральный кружок.

Она отнесла мои стихи в институт и показала Лесю Танюку. И для меня огромное значение имело то, что появился человек, который мне начал объяснять, что хорошо, что плохо. Человек, который старше меня, у которого уже был опыт. Самостоятельно я бы этот период проходил довольно долго. А тут, скажет мне Танюк свои замечания и думает, что я буду хоть недельку поправлять, а я за ночь поработаю и на следующий день у него. Он удивляется: да, это лучше, конечно. Но когда ты успел это написать? Это для меня еще была своего рода игра.

Я заканчивал девятый класс и стал перед выбором куда пойти учиться, потому что я и спортом занимался, и неплохие актерские данные были. Танюк мне сразу сказал: лучше писать пьесы, чем в них играть. И я, будучи школьником, поехал в Москву. Приехал в литинститут с тетрадкой стихов. Была суббота. Учебное время закончилось, никого почти не было. Я ходил, спрашивал, узнавал... И вдруг какой-то пожилой человек в кепочке, вид его не потянул больше чем на сторожа или на дворника, обратился ко мне. Я объяснил, что ищу профессора, чтобы показать стихи.

«Сегодня суббота, уже никого нет, теперь только в понедельник», - сказал он. - Может дашь мне стихи на выходные, а в понедельник я тебе принесу». Я засомневался, человек-то мне показался невзрачным, но выхода другого не было. Попросил его, чтобы тетрадку не потерял... В понедельник мы встретились. Это был Николай Николаевич Асеев. И он мне начал, как ребенку. Вот это плохо, это не твое. У тебя сказочное видение мира. И словарь у тебя совершенно другой. Я тебе советую писать именно в этом направлении. Приедешь домой, будешь заканчивать школу, возьми и читай каждый день только одну книгу - словарь Даля. Это был второй человек в моей жизни, который только одним этим советом уже дал мне очень много. Я для себя открыл страну Даля. Я ощутил изначальность многих слов.

К Светлову я приехал перед публикацией в журнале «Молодая гвардия». Я очень любил его «Гренаду». Купил себе из крокодильей кожи желтый портфель, положил туда стихи. Хотел выглядеть в 18 лет старше. Созвонившись со Светловым, пришел. Он уже был слегка выпивши. Сразу же спросил:

- Ты кто?

- Я - Юра Рыбчинский, - отвечаю.

- Ну, кто ты?

- Студент, - говорю. Сказать Светлову, что я - поэт, у меня язык не повернулся.

- А портфель у тебя даже не как у декана, а как у ректора. Хорошо, а бутылка там есть?

- Сейчас же сбегай! Ничего дорогого не покупай. Я люблю хороший «Портвейн».

Я быстро справился... Помню стихи, которые ему показывал. «Испания», «Отец», еще философские... Он это все прочитал, сделал замечания. А потом говорит: «Слишком ты умный! Зачем тебе такие философские, суровые, заумные стихи. Ты молодой, веселый, рыжий. Ну и стихи должны быть такие. Они должны быть похожи на тебя. Вот ты пишешь стихи. И многие пишут. Я до «Гренады» тоже много писал... Ты главного своего стихотворения еще не написал. Когда напишешь, тогда и приходи...»

Поэтом №1 я считал и считаю поэта, без которого не представляю нашу поэзию. Это Евгений Евтушенко. Он мне очень часто снился. Что я встречаюсь с ним, читаю ему стихи.

Я перевел «Бабий яр», и когда Евтушенко был в Киеве, я читал эти стихи принародно. Он ведь был одним из первых, кому я принес свои стихи в школьные годы, в 10-м классе. Я ему принес тетрадку (она у меня хранится) со стихами. Там был эпиграф, который я тоже сам сочинил. На следующий день он мне сказал: «Стихи эти все уйдут, единственное, что меня заинтересовало - и кажется, что из тебя что-то выйдет - это эпиграф».

А эпиграф был такой:

В бой - в бою спокойней.

Покой - покой покойникам.

Он мне сказал очень важную вещь. Сказал: «Пиши только о том, обо что ты спотыкаешься». Мы еще встречались в Москве, Потом встречи стали реже, реже, Потом он мне снился.

И вот эта встреча в Киеве. Вещий сон-и возможность поблагодарить великого современника...

Я очень любил писать письма. Но в один прекрасный момент -это все закончилось. Я послал в Москву большое письмо Танюку. Там было начало пьесы о композиторе Березовском. И это ценное письмо он не получил. Я понял, что мои письма читают, и перестал просвещать сотрудников органов. Единственный, кто присылает нам письма с любой точки земного шара, это жена Александра Иосифовича Дейча.

Есть места и дома, где душа отдыхает. Где пишется, дышится, любится. Это Ворзель, Плюты. А еще был дом Квитницких. Профессор Квитницкий был предпоследним предводителем дворянства. Юрий Николаевич. Жил в Пассаже. Его дочь, Катя Квитницкая, поэтесса, со мной училась в университете.

И дом в Москве, дом Александра Иосифовича и Александры Кузьминичны Дейч, где очень многие состоялись. В атмосфере этого дома росли и Лесь Танюк, и Павле Мовчан, и Иван Драч. Украинский дом в Москве. Я очень благодарен этому дому. Я познакомился там со Львом Озеровым, за стеной жил Симонов, которому я имел возможность сказать; «Я счастлив, что я Вас видел и могу сказать «спасибо!» Многим поэтам, которых я любил, я успел при жизни сказать «спасибо». Для меня это очень важно.

На 60-летии Михаила Жванецкого я сидел за одним столиком с А.Приставкиным. Я сказал ему «спасибо» за те бессонные ночи, когда со слезами на глазах читал «Ночевала тучка золотая».

А Паустовский, которого безумно любил... Из-за собственного стеснения не подошел и не могу себе простить этого до сих пор.

Очень важно успеть сказать человеку, что ты его любишь. Чтобы потом не жалетъ.

& & & & &

Редакция «ЗН» поздравляет Юрия Рыбчинского с грядущим юбилеем - 50-летием, с тем, что в издательстве «Молодь» готовится к печати «Избранное», куда вошли стихи разных лет, а также сборник песен с фотографиями исполнителей. Желаем удачи и здоровья!