СТИЛЕВЫЕ ДОСТИЖЕНИЯ СОВРЕМЕННОЙ УКРАИНСКОЙ ПРОЗЫ

Говоря о стилевых достижениях современной украинской прозы, я не преследую цель сделать полный обзор. Также я далек от того, чтобы абстрагироваться от непосредственной литературной жизни и подойти к проблемам литературы с какой-то готовой схемой. Прийти к определенным выводам предлагается путем размышлений и свободного углубления в проблематику этой темы, не зацикливаясь ни на «модном», ни на «уважаемом» материале.

На украинском грунте трудно создавать какую-либо интеллектуальную модель. Дело в том, что создание схем - вообще не украинское дело. Часто, идя таким путем, отказываясь от нормальной и естественной оценки, мы попадаем в уродливый маргинальный мир. Однако украинцы должны осознать - если они не станут формулировать своего видения проблемы, это опять кто-нибудь будет делать за них.

Ни одна нация не может развиваться целиком автономно от других, однако каждая нация, как и национальная литература, живет по собственным законам, избирая свой путь, не похожий на другие. Как же нам рассматривать историю украинской литературы после столетий существования в условиях «заблокированной культуры» - как невыросшего ребенка или исключительно с позиций самодостаточности? Вероятно, нужно обратиться к концепции параллелизма, когда существование многих национальных и художественных правд не исключает иногда неосознанного культурного попутничества - все мы люди, которые ходят под Богом и живут на одной планете.

Удивление и улыбку вызывают у иностранцев наши исследования об украинцах, различным образом рекрутированных в имперский культурный конгломерат. Однако нельзя отрицать тот факт, что возле истоков модерной русской литературы, в частности прозы, известной и читаемой в мире, стоят Николай Гоголь и Федор Достоевский. Хочу обратить внимание на то, что я вовсе не заинтересован в удовлетворении собственного национального честолюбия.

Об «украинской душе» Гоголя существует большая научная литература. Сложнее вопрос идентификации украинского фактора в творчестве Достоевского. Его дочь Любовь Федоровна свидетельствует о том, что поэтичность натуры ее отца происходит из его украинской семьи, отбрасывая влияние матери-москвички. «В первых произведениях Достоевского есть много кое-чего из украинской поэзии, такой наивной, сентиментальной и романтичной». Напомним, что дед писателя Андрей Достоевский был греко-католическим священником с Подолья. Присутствие Николая Гоголя и Федора Достоевского в русской литературе много в чем напоминает присутствие Джеймса Джойса в английской и Франца Кафки в немецкой литературе.

В литературе большое значение имеет языково-культурное воспитание художника. Оно зависит от окружения, его семьи и родины. Накладываясь на генетично-темпераментальные факторы, эти составляющие, на уровне внутренних стереотипов мышления, навсегда формируют основу его творческой личности. Они будут влиять на стиль, даже если писатель будет писать не на родном языке и на совсем отстраненную тематику.

С тех пор, как со времен «перестройки» появилась возможность читать и писать все и обо всем, наши литераторы принялись наверстывать «белые пятна» - тематические, концептуальные, стилистические. Чего не хватало украинской советской литературе? Иронии и секса. Пока второй пункт довольно успешно выполняется соответственно озабоченными писателями, значительно более распространилась тенденция иронизации литературы. Ее идеологом выступил Николай Рябчук, нашедший поддержку в окололитературных кругах «Сучасности». Большим достижением он считает высмеивание соцреализма и рецидивов тоталитарного мышления. Вот что писал Рябчук в предисловии к «Яловичине» (1991) Богдана Жолдака: «Все рассказы молодого прозаика являются своеобразной попыткой демифологизации социалистического сознания. Ироническая проза, к великому сожалению, не приобрела у нас такого распространения, как в других литературах. Дело, полагаю, не только в том, что такая традиция у нас резко оборвалась на Хвилевом».

Ничего, что в упомянутой книжке Жолдака отсутствует ощущение граней художественного употребления суржика. Неудачно копируя (несознательно?) манеру Даниила Хармса, автор выводит образы придурковатых украинцев, очевидно, ставших жертвами тоталитаризма. Если в России это может походить на народный юмор, то у нас выглядит сплошной деградацией. Не случайно упомянут и Николай Хвилевой, на плечах «революционной» малообразованности которого в литературу попало большое количество графоманов. Сегодня такая установка призвана легитимизировать в искусстве значительно более многочисленных маргиналов - болячек на теле украинской культуры.

Среди тех произведений, которые в наше время получили настоящую популярность и бурную реакцию общественности, несомненно, были повесть «Рекреации» («Сучаснисть», 1992) и «роман ужасов» «Московиада» («Сучаснисть», 1993) Юрия Андруховича. Это подняло престиж украинской литературы. Автора осуждали за «неприличие». Он защищался, ссылаясь на теоретическое наследие Михаила Бахтина.

Сам Бахтин делает принципиальные ударения в вопросе карнавального смеха - в частности на его «всенародность», «универсальность» и «амбивалентность»: «Он веселый, побеждающий и - одновременно - насмешливый, издевающийся, он отрицает и утверждает, прячет и возрождает». Рядом упоминаются Рабле и Гоголь.

«Рекреации» - это театр иронии. Однако автору не удалось отмежевать самоиронизирование героев от осознания ими собственной ущербности. Его смех не является всенародным. Украинцы вообще не засмеялись. Всепобеждающий народный смех не прозвучал. В «Рекреациях» Юрий Андрухович смеется не устами народа, он смеется над самим народом.

«Московиаду» вообще трудно назвать художественным произведением. Речь идет не только о больших вкраплениях в текст голой публицистики и многочисленных стилистических реминисценциях. Критиковать московство модно, но почему именно Москва? Роксана Харчук справедливо замечает, что постсоветский Киев имеет больше оснований для высмеивания.

Стилистика «Московиады» характеризуется фрагментарностью и моделированием - во вред художественной цельности и переживанию. То есть вместо углубления в «вечное» на основании «конкретного» писатель конструирует ряд ситуаций и намекает на возможные варианты их оценки. Это отдаляет литератора от собственно литературных задач.

Истоки идеологии литературного моделирования не трудно отыскать в философии неверия, получившей название экзистенциализма. Жан-Поль Сартр также любил критиковать тоталитаризм (фашизм), подменяя его чем-то похожим. Более душевный Альбер Камю тоже мечтал о «человеческой вере». Мол, зачем нам Бог, если мы всегда должны помнить о смерти? Тарру, который погибает в самоотверженной борьбе с чумой, озабочен вопросом «можно ли стать святым без Бога»?

Главное для этой традиции - доказать относительность Слова, разбив его на -измы и умножив понятие, в конце концов засвидетельствовать «неактуальность» национального. Инфляция Слова значит также подмену мистики вариативностью, которая служит желаниям физиологии толпы.

Противоположная художественная доктрина ярко представлена творчеством Кнута Гамсуна. Его проза отрицает плебс всем своим содержанием. Он отказывается жить в рациональном мире, где все поддается исследованию и прогнозированию. Мировосприятие Кнута Гамсуна связано с европейской готической прозой и творчеством Эдгара По. Он не верит в цитаты. А что представляет собой постмодернизм как не различные нагромождения цитат?

Традиционная украинская повествовательная манера представлена в произведениях политзаключенного Василия Рубана. У него мягкий украинский дискурс оказался на благородной высоте. Романы «На противоположной стороне от добра» и «Умирал пораженный подснежником снег» помешали украинскому повествованию впасть в постмодерное отчаяние. Это проза опыта борьбы, чрезвычайно важная для развития всех литератур в постсоветский период, а особенно - для украинской.

Один из сильнейших украинских прозаиков Василий Портяк творит в русле лингвистического стиля, представленного в свое время Василем Стефаником и Григором Тютюнником. Этому направлению присуща предельная художественная нагрузка не только на каждое слово, а и буквально на знаки препинания. Здесь огромная концентрация мысли, духа и чувства. Время от времени печатаясь в периодике, Василий Портяк до сих пор издал только одну книжку «Крыслачи» (1983). Едва ли не единственный из современных прозаиков, он смог литературно реализовать украинский националистический резистанс. Заметную роль в формировании современной украинской прозовой стилистики сыграл Валерий Шевчук. Этот писатель в самые «дремучие» советские времена писал так, будто бы не существовало доктрины соцреализма. Он прокладывал свой путь через определенный энциклопедизм. Углубившись в барочный историко-эстетический материал, преодолел прессинг диктатуры тематической и духовной герметизацией и - стилизацией. Самый значительный его роман - «Три листка за окном» (1986). Стилизация Шевчука - барочная, с проекцией на современное сознание, ведь барокко для украинцев является архитипичным.

Однако Валерий Шевчук, невзирая на огромное творческое наследие и потенциал, свой писательский фанатизм, не выступил основателем художественной школы или какой-либо собственной эстетической системы. Причиной этого является его всеядность и вездесущность - давняя болезнь украинских литераторов. С приходом свободы творческого выбора он не сосредоточился, а наоборот, его творческое лицо стало невыразительным из-за разменивания на «современное», «модное» и «нужное». То есть однодневное в искусстве.

Написанный еще в 1966 - 1967 годах и изданный в 1990-м роман Андрея Кондратюка «Тяжелое прозрение» - один из лучших образцов традиционного украинского повествования нашего времени. Обращает на себя внимание сюжетная линия. Украинец внутренне освобождается от пут лжи и условностей советской жизни. Очень важно, что главный герой романа путешествует: географический, пространственный аспект расширяет горизонты украинской литературы. Герой встречается не только с неукраинским, а также со всем советским, интернациональным, «общим» - и от этого внутренне укрепляется в своей экзистенциальной и национальной индивидуальности. Он в конечном счете приходит к тому, что все должно быть сказано и сделано в нужное время. Вот что это за прозрение.

Очень интересным экспериментатором выступил в своих криминальных романах, в частности «Я Зомби» и «Свечка на дожде», Леонид Кононович. Его Оскар - новый герой в украинской литературе и нашем обществе. Это украинец нормальной реакции и действия. Новая жизнь может твориться чистыми руками новых людей.

Наряду с желанием видеть агрессивного украинца, украинский языковой мир сохраняет у Кононовича свою мягкость и требование справедливости - культурное ее целомудрие. Жанровые интересы Леонида Кононовича чрезвычайно перспективны. Именно потому, что детективная проза может в наше время так много сделать для развития литературы и для формирования украинского общества, этот автор не допущен к массовому читателю, а проект художественного фильма по роману «Я Зомби» остается неосуществленным.

Мотивы беспризорности, душевной неуютности, иногда оголенного натурализма и иронии, проперченной опытом смерти, были распространены в мировой литературе после первой мировой войны. Здесь рядом стоят Эрих Мария Ремарк, Луи Фердинанд Селинг и Генри Миллер. В современной украинской прозе маргинальное сознание как руина культуры, также опыт смерти, наиболее ярко отразились в романах Олеся Ульяненко «Зимняя повесть» и «Сталинка».

Автор сам был на войне. Он пережил все, описанное в «Сталинке». На реальной Сталинке писалась «Зимняя повесть». Стиль Олеся Ульяненко - суровый и характеристичный. Он не снижается до смакования «чернухи», однако иногда не удерживается над пропастью черноты. Для Ульяненко мир сплошь злой. Через внутренний надрыв автор находит выход - к свету, к Богу, к положительному персонажу.

Он раскрывает всю подлость криминального сознания. Кстати, на ее апологетизме в значительной степени строится современная российская «читабельная» проза. Олесь Ульяненко указывает на источник этого абсолютного зла - маргинальность и рядом с ней духовную нищету. Несмотря на безудержность стиля, и этот прозаик отдает дань украинской гармоничности. Добро и зло здесь резко отделены друг от друга.

Проза Вячеслава Медвидя, его мистика языка не стали предметом надлежащего научного обсуждения, в частности это относится к его трем последним романам: «Тайное сватовство», «Собиратели камней» и «Льох». Большую популярность получила его эссеистика, в частности опубликованная в газете «Слово» и журнале «Украинские проблемы». Наш так называемый «широкий читатель» почему-то решил, что в этом жанре Медвидь «легче воспринимается». Но зачем нам такая простота? Ничего не может быть более ненужным, чем тоска по одномерности. Вячеслава Медвидя называют и народником, и авангардистом. Ибо он пишет о селе, но вгрызаясь в составные истории и психологии народа. Тут удивительный сплав искусства и философии, стилистические открытия, которые могли бы быть искусственно присоединены к какой-то квазитерминологии. Через стиль Вячеслав Медвидь выходит в иное измерение творения, пытаясь дойти до смысла бытия, что дается нам через обыденное.

Вячеслав Медвидь также говорит о том, что стилизация - это еще не вся проблема. Его стилистика, идя в русле традиционного украинского повествования, от гениального Нечуя-Левицкого и других корифеев нашей прозы, засвидетельствовала появление нового синтетического стиля.

Появление нового украинского стиля такого качества означает взлет традиции, усиленной своим историческим и чужим практично-профессиональным опытом. Это выход в новое, возможно, какое-то украинское сверхисторическое пространство. Такой является проза Евгения Пашковского. Здесь эксперимент Марселя Пруста и Джеймса Джойса, стихийность Томаса Вулфа, прозрачность Эрнеста Хемингуэя, притчевость Габриеля Гарсиа Маркеса и бытовая укорененность Вячеслава Медвидя. Вместе с тем синтетический стиль Пашковского с его мистикой метафоры настолько неповторим, что читатель сразу же обращает на это внимание - стиль либо допускает его в произведение, либо так и оставляет у порога.

В своих четырех романах «Праздник», «Волчья стая», «Бездна» и «Осень для ангела» Евгений Пашковский чувствует себя крестоносцем. Он не пошел путем создания глобальной сатиры на современную цивилизацию, как это сделал Джойс. Явления невозможно соединить вместе, только назвав их и высмеяв разъединения (вариативность). Невозможно, не ощущая целости мира, не веря в Провидение. Главное - иерархизация сознания и аристократизм духа.

На свой уникальный синтез уже в современном контексте вышел и Николай Закусило. В своих произведениях он отражает естественное мышление украинца, не омраченное цивилизацией. Стилистика этого автора строится почти исключительно на диалектной полесской лексике и мифологии. Эти пласты древнеукраинского, старейшего в Европе автохтонного сознания составляют золотой фонд нашей литературы. Их художественная актуализация - перспективный путь для современной украинской прозы.

Кажется, украинской литературе удалось избежать болезни интеллектуализации, прямого следствия вариативности - не только искусства, а и жизни и морали. Зачем проходить весь путь западных литератур? Можно сразу обратиться, скажем, к «Маятнику Фуко» Умберто Эко. Кроме прочего, это произведение является блестящей пародией на псевдомистику и фальшивое культуртрегерство, что не составляет предмет литературы. Увидеть необычное в обычном - вот ее цель.

Таким образом современная украинская проза нашла в себе силу и размах для того, чтобы, подытожив мировой литературный опыт, отсеять зерно от плевел и обрести здесь свое место. Оказывается, что не все у нас устарело из ранее написанного и украинской прозе не нужно кого-то «догонять» или где-то «учиться». Нужно только нормально общаться, а наши достижения красноречиво говорят сами за себя.

По своей стилистике, индивидуальному мастерству авторов, художественным и техническим находкам, интеллектуальному и духовному уровню, по своей, можно сказать, мощности современная украинская проза представляет собой определенный феномен среди вегетативно существующего украинского общества. Наша литература различными путями не попадает к своему читателю, на своих родных просторах ее просто не печатают. Однако это слабая плотина для такого половодья, как величие нации.