ОБНАЖЕННАЯ С ДРАПИРОВКОЙ

Вот и ко мне она пришла. Когда же это в последний раз виделись? В восемьдесят пятом? Девятом? Как бы то ни было, но на протяжении девяностых я упрямо и — как сейчас уже понимаю — наивно повторял, что в актуальном литературном процессе она отсутствует. Но вот он, год 2002-й. И вот она передо мною — та, что возвратилась.

Я держу в руках хорошую книгу красивого белорусского поэта Андрея Хадановича в хороших украинских переводах. Случилось так, что я писал к ней предисловие и всеми силами стремился, чтобы это предисловие было таким же хорошим. Неудивительно, что я наконец решил его перечитать. Его первый абзац звучит так:

«Про Республіку Білорусь у наших колах відомо те, що там переважно гірше (ну добре, всього лише трохи гірше, до того ж це ненамацальне трохи з кожним політичним сезоном звужується до безконечно малої щілинності), — і все ж, про Республіку Білорусь нам відомо те, що там з усім трохи гірше, як у нас. І прапор у них ще той, дореволюційний. І хитрувата пристосуванка (а часом і утриманка)-опозиція, до речі, трохи більш, як у нас, розрізнена. І російська мова в них — не якийсь там особливий жарґон міжнаціонального спілкування, а таки засіб, єдино можливий засіб не бути знагла затриманим добре тренованими цивілями, от тільки ви-мова (це коли з однієї мови інша так і ви-лазить) підло зраджує партизанське минуле. І безробіття в них немає, що свідчить про цілком загальмовану — коли не коматозну — економіку. І беріз у них значно більше. І куди не глянеш — усі порівняння на нашу користь».

Чего-то мне во всем этом очень не хватает. Хорошо — над флагом потешился, оппозицию мужественно облаял, на русский язык наехал, березы покритиковал. Но было же что-то еще! Очевидно, без ножниц никак не обошлось. На английском «ножницы» — scissors, через один только фонетический шаг от них censor.

Цензоров и цензуру я не любил еще смолоду, когда работал в типографии на выпуске областной газеты. Задачей цензоров было отслеживать, чтобы ни на одной из четырех газетных полос не раскрыли какой-либо государственной тайны. А поскольку в Стране Советов государственной тайной было почти все, то у цензоров было очень много работы, вследствие чего задерживали выход газеты в свет, а затем и мой выход из типографии в пампасы по окончанию трудовой вахты. Мне запомнились некоторые цензорские исправления тех времен. Например, в каком-то историко-краеведческом материале требовалось «монголо-татар» заменить просто «ордынцами». Государственная тайна состояла в том, что Монголия уже давно была дружественной нам страной, а Татарстан — вообще соотечественником. Как видим, политическую корректность советские цензоры освоили значительно раньше американских политологов.

Цензоры сидели в своем тайно-режимном кабинете за бронированными дверьми, обложенные большим количеством толстенных запрещенных книг с полным перечнем государственных тайн. Каждый номер газеты прочитывал и подписывал в свет один конкретный цензор. Тем не менее он подписывался не фамилией, а специальным литерно-цифровым шифром, на последней странице, у самого ее низа, ибо уж если секретность — то секретность. В восемьдесят девятом я опубликовал в харьковском журнале «Прапор» несколько антиармейских рассказов. Перестройка к тому времени зашла уже так далеко, что цензура не вмешалась — и все напечатали дословно. За исключением последнего рассказа, где в финале усталый, пьяный и несколько избитый герой, гуляя по ночному городу, смотрит на здание типографии и видит свет в окне дежурного цензора БЧ 1388. Цензор журнала «Прапор» изъял только эту деталь — наверное, из чувства профессиональной солидарности. И это было последнее вмешательство цензуры в что-либо, написанное мной. Последнее на длительные годы, вынужден я исправить себя.

Свое предисловие к сборнику стихов Андрея Хадановича я писал где-то в начале мая этого года. Поэтому, чтобы определить, чего же мне все-таки не хватает в том роковом первом абзаце, я полез в компьютерный архив. И найдя в нему файл khadan.doc и открыв его, я — о граждане гражданского общества! — понял, что мне не хватало предложения номер два, то есть в моей версии второго предложения, сразу же после слов «як у нас», которыми заканчивается первое предложение. И звучит оно, это второе предложение, так:

«І президент не просто собі авторитарний жартун зі стійкими сантиментами щодо диктаторства, а таки диктатор, причому системний, і пацани його — не якісь там романтичні орли боєвиє, як у нашого, а справжні тобі понурі ескадрони смерті».

А дальше — все то же самое: и о флаге, и об оппозиции, и о русском языке, и о березах. Все сохранено, дословно, как и должно быть у демократического издателя.

Тю, сказал я себе, словно какой-то житель Восточной Украины. И это они вырезали? И это у нас сейчас «государственная тайна»? Это куда уж дальше с таким страхом, о граждане гражданского общества?! Только не рассказывайте мне, что носили на подпись в АП и там «не пустили». Вы сами себе — своя внутренняя АП, вот в чем беда.

Ибо здесь даже к Томенко пойти и на притеснения пожаловаться неловко: тираж минимальный, обычный себе сборник стихов, разойдется только между своими, никто и не узнает — шиш в кармане, фигурально выражаясь. Наша власть, говорил однажды мудрый Николай Юрьевич Рябчук, уже и тем ужасно много добра сделала для родной литературы, что совсем ею не интересуется и ее не читает. Пожалуй, ей просто в облом на этом языке, поэтому и не читает, добавлю от себя. А впрочем, судя по ее блестящей рафинированности, она и на любом другом читает не слишком. Зато у нас, украинских литераторов — абсолютная свобода слова!

Вот если бы еще тот страх куда-то подевался, дорогие граждане гражданского общества...

На обложке книги Хадановича — репродукция из Пабло Пикассо. «Танец с покрывалами». Другое название этой вещи — «Обнаженная с драпировкой». Так оно приблизительно и с моим предисловием вышло.