ФРАНКФУРТ, P.S.: ЛИМОНОВ

Честно говоря, я не собирался писать о нынешней Франкфуртской книжной ярмарке, тем более сейчас, когда с момента ее открытия прошел уже месяц и в нашей прессе так ли иначе появились некоторые свидетельства с места события.

К тому же — о чем бы я писал? О недопущенной к празднику российской журналистке Анне Политковской, авторе изданной в Германии книги «Вторая чеченская»? О вполне единодушной и вполне ядовитой (но исключительно кулуарной) критике немецкими хозяевами неуклюже-претенциозного по дизайну «российского павильона»? О неизбежных блинах с икрой и водкой — методе старинной и проверенной, благодаря которой дьяки Ивана Грозного еще в
XVI в. с потрохами покупали западных дипломатов?

Или, может быть, — несмотря на «год России во Франкфурте» — о фееричном, ни с чем не сравнимом успехе сразу двоих далеко не российских писателей, первого из них зовут Дитер Болен, а второго Мухаммед Али?

Как-то не хотелось.

Так что я и не писал бы, если бы позже мне не попалось это открытое письмо. Все написанное Эдуардом Лимоновым за последние годы вызывает во мне (пардон за высокопарность) близкий к восхищению трепет. Я полюбил этого автора, несмотря на его — назову это так — партийную принадлежность.

Наверное, полностью лимоновское «Обращение к устроителям книжной ярмарки во Франкфурте» все-таки можно отыскать где-нибудь в Интернете. Мои усилия, правда, оказались напрасными, но желаю успеха всем заинтересованным. При этом не удержусь от цитирования самых острых, на мой взгляд, пассажей. Более того, позволю себе время от времени их комментировать от — как это называют отечественные витии старой закалки — первого лица.

В самом начале письма Лимонов дает понять, почему он не может приехать во Франкфурт: «...российские власти не впустят меня обратно в Россию. Это удобный для них случай избавиться от опасного писателя и лидера популярной партии». (С «популярной партией», кажется, перебор, но в этом он весь — ее лидер, таков уж он есть.) «Посему я не могу и не хочу покидать мою Родину, — пишет Лимонов. — Не хочу стать вынужденным изгнанником и эмигрантом. Я уже был им 20 лет».

Далее он позиционирует себя относительно большинства своих коллег в нынешней гражданской трясине: «Скучать вы не будете. Вместо меня Министерство культуры РФ привезет вам бригаду веселых коробейников — торговцев развлекухой. 100 писателей или 200 писателей, т. е. несколько тонн писателей, отгрузит официальная Россия официальной Германии. Так что замена мне найдется».

Далее появляется саркастически-сардонический образ самого официального в «официальной России» госслужащего: «К тому же обещал приехать к Вам сам Г-н Президент Путин, чрезвычайно осведомленный в культуре и книгах, бывший подполковник КГБ. Вероятнее всего, он расскажет Вам о Пушкине».

На самом деле Путина во Франкфурте, кажется, все-таки не было. Зато был Шредер в Екатеринбурге, и они вдвоем, как всегда, обнимались, старые братья-товарищи, профессиональный адвокат и профессиональный — что там у нас рифмуется с адвокатом?..

Описание путинской России, развернутое Лимоновым в нескольких последующих периодах, столь же правдиво, сколь и безжалостно: «Это чудовищно несправедливое государство. Народная собственность была захвачена в 90-е годы советской номенклатурой. Потому в России нет среднего класса, а есть очень богатые, их несколько тысяч, и очень-очень бедные. У нас 76 миллионов неимущих в стране, нищенства у нас больше, чем в самой нищей стране мира. У нас миллионы бездомных и три миллиона беспризорных детей».

Конечно, именно таких акцентов от Лимонова-политика и следовало ожидать. Его активное и скорее че-геваровское левачество значительно последовательнее и честнее, нежели сомнительная «левизна» наших пиджачно-галстучных украинских коммунистов с их все еще неувядающей и от этого чуть ли не собачьей любовью к все той же полицейско-номенклатурной России, с их пуделеподобным заглядыванием в холодные глаза бывшего подполковника.

Но что оказывается совершенной неожиданностью, по крайней мере, лично для меня — это позиция Лимонова относительно Чечни: «Война должна быть остановлена. Чечне должна быть предоставлена независимость». То есть писатель бесспорно уходит от принципов воинственного собирания земель. Возможно, это внезапно испытанное за общей тюремной решеткой Лефортово чувство глубинной общности с полевыми командирами? То, что я однажды осмелился назвать функцией сопротивления?

В то же время Лимонов прекрасно видит, какие преимущества от этой «бесконечно победоносной войны» получают те же российские власти: «Под предлогом борьбы с чеченским сепаратизмом подавлены личные права человека. Подавлены свобода собраний, свобода уличных манифестаций, свобода слова урезается ежедневно, граждане подвергаются обыскам и досматриваются на улицах и в домах по всей России. В России есть политические заключенные». На тему последних ему действительно есть что сказать: «Отсидев в трех российских тюрьмах и в лагере, я воочию убедился, что к подавляющему большинству обвиняемых в первые дни ареста применяются пытки: и простое избиение, и изощренные издевательские мучения. Более того, в тюрьмах существуют «пресс-хаты», а в лагерях — «карантины», где заключенных также подвергают насилию, требуя написания «чистосердечных признаний» и «явок с повинной» — доносов на своих товарищей».

Боюсь, что и дальнейшее наблюдение никоим образом не относится к риторическим преувеличениям и сгущениям: «В стране поддерживается атмосфера страха. Россию запугали, как в сталинские времена, «процессами». Процессы против ученых, якобы шпионов, против тех олигархов, чье имущество, как в античном мире, намеревается присвоить власть, процессы против инакомыслящих».

Заключительный призыв Лимонова — аннулировать год России на Франкфуртской ярмарке — остался если и услышанным (а среди немецких журналистов его письмо было очень популярно), то, ясное дело, неосуществленным. Еще один штрих к истории вечного противостояния системы и отдельно взятой личности.

На этот раз система оказалась межгосударственной, транснациональной, глобальной. Внутри нее все уже давно поделено, обо всем давно условлено и давно на все закрыто глаза. Ее составные части взаимно коррумпированы, на чем она и держится. Когда они со своими резиновыми ухмылками пожимают друг другу руки или обнимаются, эта взаимная коррумпированность просто вопиет. Президент России был прав, когда 25 сентября 2001 года заявил в бундестаге, что холодная война закончилась. Он, правда, ничего не сказал о том, что тут же началась новая война — из тех, которые начинают без объявления и ведут «до последнего уничтоженного врага».

Во время книжной выставки во Франкфурте этого, кажется, так и не заметили.