Берлин, страницы дневника (19)

По правде говоря, мне все больше нравится не читать, а слушать. Наверное, с годами мои глаза становятся все более уставшими, а уши чувствительными. Возможно также, что книги уже не доставляют мне неожиданностей, а музыка все еще доставляет. Поэтому, если у меня есть выбор, я с большей охотой захожу не в книжную лавку, а в магазин с компактами. И если на Фридрихштрасе я в который раз позволю посулами затащить меня в Dussmann, то вы увидите меня отнюдь не у книжных полок. Иногда я даже утверждаю, что якобы на самом деле с детства хотел стать музыкантом, но поскольку так и не научился играть ни на одном другом инструменте, кроме языка, вынужден был стать писателем.
Но так было, ясное дело, не всегда — уже хотя бы потому, что не всегда я был писателем. Как и каждому из нас, в свое время мне попадались книги, которые я буквально проглатывал. Или такие, которые вызывали во мне ускоренное сердцебиение и тому подобные вещи, включая эрекцию. Когда мне было лет двенадцать, я тайком принес домой тайком одолженный из семейной библиотеки приятеля «Декамерон» Боккаччо. Это был внушительный том с иллюстрациями — о таких книгах обычно говорят «роскошно изданные». Эпитет «роскошный» здесь как никогда уместен — если иметь в виду изображенных на иллюстрациях в той книге женщин. Я — в третий раз употреблю это слово — тайком читал ее во время летних каникул и потел от жары. На исходе августа я куда-то на несколько дней уехал, а когда возвратился, выяснилось, что был разоблачен. Мне казалось, что я нашел для Боккаччо идеальный тайник: в нижнем отсеке раскладного дивана — там, где годами накапливался всяческий хлам, в том числе и кипа cтарых фотографий. Я не мог предположить, что в конце августа (смена сезона?) мой отец зачем-то захочет навести порядок в этом хламе. Я чувствовал себя так, словно он поймал меня на мастурбации. Хотя «Декамерон» является бесспорной вершиной изящной словесности, о чем свидетельствовала уже обложка самой книги. То есть моему отцу на самом деле нужно было бы порадоваться за сына, читающего настолько возвышенную литературу. Но вся суть моего грехопадения заключалась в том, что я это прятал, то есть, лучше сказать, скрывал — и не столько ее, книгу, сколько свое созревание.
«Декамерон» Боккаччо однажды возникает в «Похождениях бравого солдата Швейка» — там, где вечно пьяный фельдкурат Отто Кац требует, чтобы Швейк, его денщик, подал ему в постель Библию. Швейк подсовывает ему первый попавшийся внушительный том, и умиротворенный фельдкурат засыпает с «Декамероном» в руках. Мы с отцом ужасно любили «Швейка» — каждый из нас прочел его раз по тринадцать, и наши диалоги первой половины 70-х преимущественно напоминали эдакий цитатный пинг-понг. «Быстро сварить обед и маршем на Сокаль!» — говорил мне отец. «Ваше мнение справедливо, господа, но я в дымину пьян!» — отвечал я. И мы оба аж заходились, даже нет — мы просто надрывали животы от смеха. Мы с отцом были очень дружны, поскольку нам нравились одни и те же книги.
Сейчас мне как раз столько лет, сколько было моему отцу, когда мы с ним дни напролет только то и делали, что цитировали «Швейка». Хоть я, по сути, не о том. Какое-то время назад я забрел в еще одну библиотеку еще одних новых знакомых (эти стеллажи, эти полки с бесчисленными корешками потоньше и потолще являются неотъемлемым признаком того, что неофициально называется «берлинским жилищем»), и среди сотен ее томов мне сразу попался роман, который я называю «главной книгой всей моей жизни» (порой я ее действительно так называю). Я не знал, что на немецком языке она называется Schau heimwaerts, Engel!. Ее написал американец Томас Вулф, а я впервые прочел ее, когда мне было, кажется, шестнадцать, и с тех пор всегда держу ее возле себя. Я не совсем способен объяснить почему. Возможно, именно эта книга дала мне мироощущение. Хотя никто из нас толком не знает, что это такое. Мироощущение? Миропонимание? Миропереживание?
Но в те дни, когда мой отец умирал в больнице, я сидел в его доме у телефона и знал, что все тщетно и никто никого уже не спасет, и все, что мне оставалось, — это в тринадцатый раз перечитывать кусками этот странный роман Томаса Вулфа. Такое случается с нами совершенно инстинктивно — это будто хвататься за что-то невидимое рукой во тьме.