Несколько месяцев я рыл под него, как и под всех потенциальных виновников его смерти.

Заданием Эндрю, полученным от президента и губернатора, создававших мобильные группы по контролю над линией разграничения, было отслеживать и останавливать товаропотоки с территориями, подконтрольными террористам.

Эндрю же копал под всех — под продажных ментов, под командиров, бросивших своих в бою, а потом получивших награды; под казнокрадов, контрабандистов, предателей, офицеров, отступивших от присяги.

Его больше нет, а все фигуранты его разработок — живы. Большинство — на прежних постах.

Он понимал приказ гораздо шире, чем мог быть сформулирован любой, самый безумный приказ.

Потом я понял: он сам придумывал себе приказы.

Мы — страна шантажа и управляемых информационных бомб, и я долго искал, кто шантажировал Эндрю или говорил ему «фас».

В каждом разговоре, а были их сотни — публичных, закрытых; разговоров на камеру и шепотом, — я всегда задавал один вопрос: «Может быть, он сам пришел на войну, чтобы заработать? Таких ведь много».

90-е. Выпускник Суворовского училища. Второе образование — кибернетика. Преподавал информатику военным курсантам.

Нулевые. За пять лет до войны Галущенко бросил работу наемного менеджера в крупной компании, прекратившей строительство запланированных проектов. Это случилось в самый разгар кризиса 2008 года. Мотивировал он свой уход тем, что ему неинтересно зарабатывать деньги, ничего не делая.

И тогда, в кризис, он затеял собственное дело, бросив насиженное и комфортное место с зарплатой и соцпакетом.

Пару лет спустя он уже конструировал новый станок лазерной резки по металлу, строил метеостанции по всей Украине, переоборудовав под новые цеха заброшенный завод. Он целыми днями пропадал за новыми разработками, и, как вспоминает его дочь, ни за что не хотел пользоваться пиратскими программами для своих чертежей.

Галущенко хотел создать предприятие, которое будет работать как часы и будет при этом одето с иголочки.

У него была еще одна проблема — он не любил возвращаться туда, где все хорошо…

Фронт. Луганщина. Три дня до гибели Эндрю.

Мы едем в его машине по самой неприятной дороге в этой местности, в народе именуемой «сиська» и простреливаемой с той стороны в любом месте, где душечка сепара пожелает.

В те дни я начинал налаживать контакт с людьми, с помощью которых надеялся просчитать основные каналы торговли с оккупированными территориями; составить собственную карту театра военных действий; карту войны, но не доблестной и героической, а неприглядной и сугубо деловой, как бухгалтерия черной кассы.

Эндрю показался мне идеальным источником информации. Он знал много и пытался узнать еще больше. Это импонирует.

За три дня до его смерти мы стояли возле старого административного здания на линии разграничения.

За полчаса, пока мы были там, он успел слазить на крышу, чтобы проверить, не украл ли рубероид руководитель местной администрации, промыть мозги патрулю ОБСЕ, рассказав о том, как, по его мнению, должна работать система пропуска людей с оккупированных территорий на контролируемую украинским государством землю.

Он мог с пеной у рта доказывать очевидные вещи, которые никто не хотел воспринимать всерьез: не должны торговые центры находиться на самой передовой, куда в любой момент может прилететь мина или снаряд; не могут и не должны наводчики, замаскированные под челноков, курсировать посреди расположений украинских войск, срисовывая позиции, передавая координаты.

Не может и не должен штаб оставаться слепым, не видя картинки с камер наблюдения, установленных на стоящих при дороге блокпостах.

Разве что эта слепота кому-нибудь нужна.

Он приносил свои проекты решений, свои досье и выкладки, которые никто не читал. Или делали вид, что не читали.

В 6:10 утра 2 сентября 2015 года, после разрыва двух мин на дороге, ведущей к лодочной переправе через реку Северский Донец, Эндрю Галущенко, уже инстинктивно, продолжал заводить мотор машины.

Выжившие, сидевшие в салоне, слышали лишь щелчки стартера.

Расс.
Расс.
Расс.

Два или три щелчка. Сидя за рулем, он продолжал пытаться оживить мотор.

Потом затих.

Еще одна правда в том, что он не умел останавливаться сам…

Враги называли его склочным и несговорчивым, лишенным всяческой компромиссности человеком.

За полгода до этого он вывозил из Дебальцево полтысячи детей, нуждавшихся в «зеленом коридоре». Там же, он, заметив мародеров из числа «своих», попытался вмешаться.

Он и вправду был очень вредным.

Привыкшие видеть весь мир и себя в нем — частью некоей сложной системы, в которой управляют кто угодно, кроме них самих, любят называть себя пешками.

Легкой разменной монетой большой игры.

Как и многие в эти годы, Эндрю сделал свой выбор, поставив на чистое белое поле.

Белым полем было то новое, что должно было родиться после свержения режима Януковича, после атаки врага и тысяч смертей этой войны.

Эндрю Галущенко был одним из многих, кто сделал свою ставку, но я пишу о нем, а не о тысячах других, ибо ставка, сделанная конкретно этим человеком, исчезла в бездонном колодце, в этих вратах в самое темное и грязное, что есть в каждом из нас, в каждой войне и в каждой смерти от каждого выстрела. На фронте или в тылу.

Это демон «моя хата с краю», демон молчания, демон невмешательства.

Год назад, на Майдане, куда Галущенко, как и многие из нас, вышел в день после избиения студентов, с его обгоревшими останками пришли проститься будущий спикер Верховной Рады и нынешний глава СБУ.

Последний назвал расследование этой смерти своим «делом чести».

Сложно расследовать смерть человека столь непослушного, как Эндрю.

Спустя год после его гибели я точно знаю об этом человеке одно: он был из тех, кто в этой игре между красным и черным, в этом простом бинарном коде маленьких выигрышей, поставил на белое.

Белое поле страны, которую мы, как тогда казалось, будет чертить сами и с чистого листа.

И я не хочу думать, что, возможно, он поставил на «зеро».