Судьба и судьбы
Шоколадный страх
Екатерина Щеткина
ZN.UA
В детстве я боялась его. Как умеют бояться только маленькие дети — беспричинно и панически, как колдуна из кошмарной сказки. Едва завидев его на пороге, едва услышав его имя — я давилась криком и бежала прятаться. Родители пожимали плечами и спешили пошутить. Он, наверное, чувствовал себя неловко.
Страх прошел, забылся, и только много лет спустя всплыл — как всплывают милые детские глупости, — когда кто-то, увидев меня уже почти взрослой, сказал папе: а ты помнишь, как она боялась Ярандина? Эти слова, словно заклинание, или, скорее, пароль, отомкнули какую-то детскую ячейку памяти, и из нее выплыло совсем немного: глубокая залысина ото лба, тонкие черты лица, очки в тонкой оправе, и через нее — живой, колючий взгляд. Ничего такого, от чего необходимо заливаться слезами и бежать прятаться в темной ванной.
«Ячейка памяти». Неслучайное слово. Именно этим он занимался в то время, когда я боялась, росла и училась бороться со своими детскими страхами.
Они были сотрудниками и, наверное, друзьями — он и мой папа. Их имена стоят плечом к плечу на каждом авторском свидетельстве, которые я до сих пор зачем-то храню и перетаскиваю за собой с места на место. Суть изобретений и рацпредложений ускользает от моего понимания — «Способ изготовления высокоомных диффузионных резисторов», например. Я всегда любила слова, которые не понимала. В детстве они постоянно звучали вокруг меня — как симфония дивного нового мира, века умных машин, невероятных технологий, торжества науки и инженерного гения.
Симфония оборвалась в конце 80-х. Вместе с крахом советской промышленности. Всякой, в том числе — микроэлектроники. Предприятие рассыпалось. Специалисты в самой передовой технологической и интеллектуальной области оказались выброшенными из своего тесного, но по-своему и уютного «ящика» — кто куда, на поиски хлеба насущного. Советская микроэлектроника оказалась тупиковой ветвью научно-технической эволюции.
«Помнишь, как она боялась Ярандина?» В тот момент я могла держать в руках пакетик засахаренного арахиса или «морских камешков». Первого по-настоящему удачного продукта, исполненного этим человеком в его новом — коммерческом — амплуа. Впрочем, было ли это амплуа таким уж новым? Технолог — всегда и везде технолог. Поставь его хоть на травление кремния, хоть на засахаривание орешков. Но все равно этот виток судьбы казался мне хоть и головокружительным, но, по юной наивности, круто нисходящим. Умные машины — и вдруг «морские камешки»...
Потом была фабрика Карла Маркса. Которая только-только перешла в частные руки. Хорошие уже тем, что они пожелали запустить производство и сделать его прибыльным.
Страх прошел, забылся, и только много лет спустя всплыл — как всплывают милые детские глупости, — когда кто-то, увидев меня уже почти взрослой, сказал папе: а ты помнишь, как она боялась Ярандина? Эти слова, словно заклинание, или, скорее, пароль, отомкнули какую-то детскую ячейку памяти, и из нее выплыло совсем немного: глубокая залысина ото лба, тонкие черты лица, очки в тонкой оправе, и через нее — живой, колючий взгляд. Ничего такого, от чего необходимо заливаться слезами и бежать прятаться в темной ванной.
«Ячейка памяти». Неслучайное слово. Именно этим он занимался в то время, когда я боялась, росла и училась бороться со своими детскими страхами.
Они были сотрудниками и, наверное, друзьями — он и мой папа. Их имена стоят плечом к плечу на каждом авторском свидетельстве, которые я до сих пор зачем-то храню и перетаскиваю за собой с места на место. Суть изобретений и рацпредложений ускользает от моего понимания — «Способ изготовления высокоомных диффузионных резисторов», например. Я всегда любила слова, которые не понимала. В детстве они постоянно звучали вокруг меня — как симфония дивного нового мира, века умных машин, невероятных технологий, торжества науки и инженерного гения.
Симфония оборвалась в конце 80-х. Вместе с крахом советской промышленности. Всякой, в том числе — микроэлектроники. Предприятие рассыпалось. Специалисты в самой передовой технологической и интеллектуальной области оказались выброшенными из своего тесного, но по-своему и уютного «ящика» — кто куда, на поиски хлеба насущного. Советская микроэлектроника оказалась тупиковой ветвью научно-технической эволюции.
«Помнишь, как она боялась Ярандина?» В тот момент я могла держать в руках пакетик засахаренного арахиса или «морских камешков». Первого по-настоящему удачного продукта, исполненного этим человеком в его новом — коммерческом — амплуа. Впрочем, было ли это амплуа таким уж новым? Технолог — всегда и везде технолог. Поставь его хоть на травление кремния, хоть на засахаривание орешков. Но все равно этот виток судьбы казался мне хоть и головокружительным, но, по юной наивности, круто нисходящим. Умные машины — и вдруг «морские камешки»...
Потом была фабрика Карла Маркса. Которая только-только перешла в частные руки. Хорошие уже тем, что они пожелали запустить производство и сделать его прибыльным.
«Помнишь, как она боялась Ярандина?» Я могла в этот момент держать в руках коробку с вафельным «Волшебным замком» с сублимированной клубникой. Держать с сомнением — ведь мне доподлинно известно, что клубника хороша только свежая, а любая обработка делает ее несъедобной. Но я готова попробовать эти вафли — из доверия к человеку, наладившему на фабрике Карла Маркса линию сублимирования клубники. Только потому, что я знаю: главный технолог фабрики кое-что смыслит в сублимации, диффузии и прочей физике с химией — я же своими глазами видела его имя на авторских свидетельствах. Теперь, впрочем, оно значится на патентах совершенно иного рода — в названиях фигурируют грильяжные массы и прочие лакомства. И я, наверное, повзрослела — мне уже не кажется, что это мелко по сравнению с умными машинами.
Я могу себе представить, какой фурор производили его методы на советских пищевиков. С их привычкой к огромным «припускам на швы» в рецептурах, в которых заведомо закладывался процент «на украсть». С их «кухонным» подходом к технологии, понимаемой очень свободно, творчески или (давайте честно) безалаберно. Да и просто с сомнительной чистотой рук, чанов и линий — известной каждому советскому школьнику по непременным экскурсиям «на производство». Какое впечатление должны были производить на работниц традиционного советского пищепрома эти инженеры-микроэлектронщики, привыкшие к мысли о том, что чистота — базовое требование в производстве, что технология — догма, а технологическая карта — канон, и никаких шагов влево-вправо.
Я не могу удержаться от улыбки, когда читаю в его интервью о размерах крупинок тертых какао-бобов — с точностью до двух микрон. Или об установленных путем эксперимента размерах резаных орехов — отдельно для черного и молочного шоколада. Но вижу я при этом не чаны со сладкой массой, а лаборатории уже давно мертвого предприятия — на котором так и не сделали ни одной машины умнее микрокалькулятора МК-62. Зато выпустили в широкий мир людей, способных мыслить микронами и ставить лабораторные эксперименты. С шоколадом — значит с шоколадом.
Помнишь, как она боялась Ярандина?
Пока вся страна боксирует «шоколадного зайца», жонглирует «шоколадным зайцем», ругает на все корки «шоколадного зайца», я храню в своем сердце свое собственное «шоколадное чудовище» — свой самый глубокий, самый давний и самый необъяснимый страх. А ведь он действительно оказался колдуном. Алхимиком, который вывел в производство математически точную формулу сладости.
Я могу себе представить, какой фурор производили его методы на советских пищевиков. С их привычкой к огромным «припускам на швы» в рецептурах, в которых заведомо закладывался процент «на украсть». С их «кухонным» подходом к технологии, понимаемой очень свободно, творчески или (давайте честно) безалаберно. Да и просто с сомнительной чистотой рук, чанов и линий — известной каждому советскому школьнику по непременным экскурсиям «на производство». Какое впечатление должны были производить на работниц традиционного советского пищепрома эти инженеры-микроэлектронщики, привыкшие к мысли о том, что чистота — базовое требование в производстве, что технология — догма, а технологическая карта — канон, и никаких шагов влево-вправо.
Я не могу удержаться от улыбки, когда читаю в его интервью о размерах крупинок тертых какао-бобов — с точностью до двух микрон. Или об установленных путем эксперимента размерах резаных орехов — отдельно для черного и молочного шоколада. Но вижу я при этом не чаны со сладкой массой, а лаборатории уже давно мертвого предприятия — на котором так и не сделали ни одной машины умнее микрокалькулятора МК-62. Зато выпустили в широкий мир людей, способных мыслить микронами и ставить лабораторные эксперименты. С шоколадом — значит с шоколадом.
Помнишь, как она боялась Ярандина?
Пока вся страна боксирует «шоколадного зайца», жонглирует «шоколадным зайцем», ругает на все корки «шоколадного зайца», я храню в своем сердце свое собственное «шоколадное чудовище» — свой самый глубокий, самый давний и самый необъяснимый страх. А ведь он действительно оказался колдуном. Алхимиком, который вывел в производство математически точную формулу сладости.
Читайте также
Доля і долі
Озирнутися. Побачити долю України через долі різних людей. З такою пропозицією до Дня Незалежності DT.UA звернулося до півсотні людей, чий погляд на чвертьстолітню історію новітньої України нам видавався особливо цікавим.
