Позамежна доля Юрія Литвина

Мучеництво в радянському концтаборі наприкінці епохи Брежнєва

Починаючи з другої половини 1970-х мене, тоді молодого киянина, обставини спонукали налагодити таємні канали зв'язку з демократичними емігрантськими колами. З тими з них, хто представляв народжений усередині країни під час "відлиги" рух правозахисного і морального опору радянському тоталітаризму.

Тоді в Києві не було представництв західних інформагентств, як не було й жодного західного дипломата (перебування американського і канадського консульств у рамках політики розрядки напруженості, започаткованої домовленостями в Гельсінкі, було короткочасним внаслідок тиску КДБ). Тому важливо було налагодити зв'язок з московськими дисидентами, які мали контакти з однодумцями в демократичних країнах. До кінця 1970-х таких людей навіть у Москві було небагато. І все-таки ще до різкого посилення внутрішнього режиму в країні перед вторгненням в Афганістан ці зв'язки вдалося налагодити.

Приблизно з 1978 р. лінія негласного зв'язку з москвичами-інакодумцями, а через них із Заходом, запрацювала з повним навантаженням. І якраз вчасно: КДБ почав проводити стосовно київських дисидентів політику випаленої землі.

При спробах поїхати до Москви їх затримували, обшукували, майже завжди вилучали матеріали, призначені для розголосу. Це призводило до порушення проти них нових справ, до адміністративних і кримінальних репресій.

Тому саме тоді практично всі матеріали Української Гельсінської групи (УГГ), її рукописний бюлетень, який почала видавати Оксана Мєшко, таємно доставлялися мені, потім переправлялися в Москву й опинялися на Заході.

Одночасно із цими офіційними правозахисними матеріалами почали надходити матеріали приватні, зовсім свіжі, навіть чорнові, поспіхом написані, в яких повідомлялися новини українського дисидентського руху.

Зокрема, десь із початку 1978 р. почали надходити заяви, вірші, фотографії і листи Юрія Тимоновича Литвина (1934–1984). Після нового, на той момент третього, табірного строку він повернувся додому і дуже швидко вступив до УГГ (досить довго про цей факт не оголошували). Жив він у Василькові у своєї громадянської дружини Таміли Матусевич, а також у матері, в селі Барахти Васильківського району Київської області.

Литвин листувався з колишнім генералом Петром Григоровичем Григоренком, котрий став у США закордонним представником УГГ. В одному з листів до нього Юрій Тимонович просив, щоб друзі на волі подбали про його кохану жінку як єдину людину, яка розуміла його (офіційна дружина ще на попередньому суді над ним, у середині 1970-х, виступала свідком обвинувачення).

5 липня 1979 р. Литвина знову заарештували за сфабрикованим обвинуваченням у вчиненні спротиву на пляжі у "п'яному вигляді" міліції. (Тоді проти українських дисидентів "органи" клепали одну грубо зшиту кримінальну справу за одною; у цей же час Василя Овсієнка також засудили за "насильство" над міліціонером: він нібито відірвав ґудзика з мундира останнього.) 17 грудня Юрія Литвина знову засудили: цього разу (вчетверте!) на три роки таборів суворого режиму.

Моя дружина Ірина регулярно відвідувала дружину одного з засуджених за віру київських баптистів (також обвинуваченого за сфабрикованою кримінальною справою), щоб передавати грошову допомогу від Фонду Солженіцина. В один з таких візитів, наприкінці весни 1982-го, Ірина отримала від неї кілька сторінок, нелегально переданих чоловіком з ув'язнення. Він відбував строк у концтаборі в селищі Буча Київської області. У лютому 1980-го туди ж з табору у Білій Церкві перевели і Юрія Литвина. Чоловік нашої підопічної став свідком того, як місяць за місяцем Литвина мучили співробітники табірної адміністрації, що діяла за вказівками республіканського КДБ. Людина совісна, цей добрий християнин вирішив описати цькування Литвина в листі, адресованому комітету ООН з прав людини. Лист він підписав своїм іменем. Однак передруковуючи це звернення, я зашифрував прізвище автора, а оригінал листа знищив. На жаль, час стер з пам'яті його ім'я.

Зазвичай усі гарячі матеріали я намагався переправити за призначенням якнайшвидше. Але тут завадили деякі сімейні обставини. 22 червня 1982 р. цей лист, разом із іншими матеріалами, в мене вилучили під час обшуку.

У 1986 р. "виготовлення" цього листа до ООН долучили до вироку, винесеного мені Київським міським судом за статтею "Наклеп на радянський суспільний і державний лад" (187-1 КК УРСР). До матеріалів справи долучили всі чотири надруковані примірники. В 1990-му мене реабілітували, після чого повернули документи, що фігурували у вироку суду.

Сторінка з вироку Павлу Проценку

Ще коли я друкував на машинці цього листа, на мене немов навалювалася брила принижень людської гідності, яких завдавали Юрію Литвину. Я пам'ятав, що це була людина з дитячих років знедолена радянською системою придушення. Зростав він у бідній сім'ї сільських учителів, батько, який воював у загонах Ковпака, рано помер. Убогість, голод, нещадність сталінських законів призвели до того, що в юному віці Литвин потрапив у табір за обвинуваченням у крадіжці корови (потім це обвинувачення зняли, і його звільнили). Надалі він усіма силами опирався системі розлюднення, що панувала в СРСР. У результаті він провів у радянських таборах і в'язницях 22 роки. У ньому відчувалася розпачлива рішучість не піддаватися драконівським порядкам соціалістичного суспільства. Внутрішньо він шукав для себе прийнятного й гідного виходу зі смертельної сутички з фарисейством своїх суддів і наглядачів. Шукав можливості жити по-людськи в рідному краю, поруч із рідними людьми, в рідній українській культурі…

Як з'ясувалося пізніше, у квітні 1982 р. табірні мучителі сфабрикували нову справу, і 24 червня Литвина знову засудили за політичною статтею (62 ч. 2 КК УРСР). Вирок був максимальний: 10 років таборів особливого режиму і 5 років заслання. Його етапували на північ, у політичний табір у селищі Кучино Пермської області. На початку 1980-х влада перетворила цей табір на один із варіантів радянського Освенцима, з нещадним режимом, постійним тиском і знущаннями над в'язнями. У результаті в 1984–1985 рр. один за одним там гинуть українські політв'язні Олексій Тихий, Юрій Литвин, Василь Стус. Важко хворий, виснажений Юрій Литвин наклав на себе руки. (Коли наглядачі знайшли його, він лежав, відвернувшись до стінки, на нарах з розпоротим животом.) Утім, його співтабірник Василь Овсієнко згадав у своєму нарисі факти, що говорять про можливе вбивство. (Див.: Історична правда. - 08.11.2011.) Поховали його під номером 7 у селі Борисово неподалік від табору.

У листопаді 1989-го прах трьох мучеників свободи перевезли з пермської північної землі до Києва, відспівали у Покровській церкві й при величезному скупченні народу поховали на Байковому кладовищі під трьома хрестами. Ланцюжок цих меморіальних подій немов підкреслив сутність позамежних обставин, що випали на долю Юрія Литвина. Його замучили, і священик, який його відспівав (церква зазвичай самогубців не відспівує), безперечно, це усвідомив. Свобода дарується суспільству як результат, важко вистражданий обраними. Тим, хто її успадковує, повинні це знати, пам'ятати і цінувати.

Павло Проценко

Свідчення, адресоване ООН (публікуємо мовою оригінала з незначними скороченнями)

В комиссию
по защите прав человека при ООН

Открытое письмо

Уважаемые члены комиссии, я обращаюсь к вам потому, что больше не могу просто смотреть на беззаконие со стороны администрации учреждения, где я сейчас нахожусь.

Учреждение ЮЛ 45/85, где замполитом полковник Навка Борис Васильевич, находится в поселке Буча Киевской области. Здесь я нахожусь около двух лет и сейчас хочу рассказать об определенных действиях администрации, подбадриваемой КГБ в отношении осужденного Литвина Юрия Тимоновича.

В 1980 г. в июне Литвин прибыл в Бучу по сфабрикованным документам. Даже не надо расспрашивать его о содеянном, достаточно прочесть приговор суда, где свидетелями выступают только сотрудники милиции и дружинники. А когда узнаешь, что Литвин – член Украинской правозащитной группы, то все становится на свои места. Становится ясно, как этот невысокий, щуплый, физически больной человек мог оказать сопротивление толпе блюстителей порядка.

Но в своем письме я хочу рассказать о другом. Я хочу рассказать о той предвзятости, том беззаконии, которые имеют место со стороны администрации в отношении Литвина. Ей дано было указание повсеместно третировать этого осужденного. Только такой вывод можно сделать из увиденного мною. Как только Литвин пересек ворота зоны, первое, что сделали прапорщики войскового наряда, – это при обыске изъяли у него нижнее белье. То был июнь 1980 г. Приближалась Олимпиада, и Литвина увозят в Херсон.

Херсонская зона ничем не отличается от Бучанской; это не лечебная зона. Просто Литвин "опасен" в Буче, когда за забором, в 40 км [в Киеве] много иностранных граждан. В сентябре Литвин возвращается в Бучу, и по всей вероятности дается указание найти любой малейший повод для наказания Литвина. И по всему видно, что местное начальство, вместе с КГБ, выработало систему "прессинга по всему полю".

В июне на распределении этапа Литвин был направлен в отряд № 6. Работа очень хорошая, а для Литвина отличная, учитывая его болезни – язву желудка, больные ноги, да и возраст. Но тогда, в июне, не все учли "воспитатели", и в сентябре на распределении этапа Литвина направляют в отряд № 10. Половина отряда строители, а половина столяры и охранники.

Кстати сказать, это единственный случай за те два года, что я здесь… чтобы осужденного после этапа во второй раз за один срок направляли в другой отряд. Прибывающие из больницы со следствия, с суда попадают в свой старый отряд, даже не заходя на комиссию по распределению. Нарядчик отмечает у себя возраст, и они идут в свою секцию, на свой этаж, в свой локальный участок. Литвин же вынужден был предстать перед комиссией во второй раз. Ему не разрешили работать в цеху № 2 на сборке антенн, хотя со стороны цехового начальства не было за то короткое время его работы в цеху ни замечаний, ни каких-либо нареканий. Литвина заставили работать на сбивке тарных ящиков. На этом участке не было крыши (только перед новым, 1982-м, годом построили навес, где можно погреться и переодеться). А работает и сейчас эта бригада на свежем воздухе. И не играет никакой роли, что этот воздух минусовый.

Литвина не оставили без внимания, устроив работать на пятачке против окон КПП-2, где расположены кабинеты наряда и начальника надзор[ной] службы. За ним постоянно вели наблюдение. И когда в начале ноября он зашел в цех № 2, который расположен рядом и где он хоть месяц, но проработал, войсковой наряд проявил оперативность и задержал Литвина. Формулировка постановления гласила: "Оставил рабочее место, за что водворить в ШИЗО на 14 суток".

…Литвина это совсем не удивило. Постановление выписано в ноябре, а в октябре его вызывали КГБ-шники и расспрашивали о члене правозащитной группы Оксане Мешко. От дачи каких-либо показаний Литвин отказался.

Первым делом в ШИЗО с Литвина сняли шерстяные носки. А уже наступил зимний период, и прапорщик, ехидно улыбаясь, заметил, что про белье в "Положении о водворении в ШИЗО" сказано, а вот шерстяные носки не предусмотрены. Литвин отказался от приема пищи. И за 14 суток к нему не только не зашел врач, но даже медсестра не удосужилась сделать обход. Ко всему же дежурные прапорщики периодически открывали окно. Им после жаркого сала (сало жарят тут же во время дежурства) и стакана самогонки (да и самогон, бывает, пьют тут же) было жарко. И наплевать им, что Литвин сидит в самой холодной камере и что из открытого окна дует как раз под дверь этой камеры.

По неписаным, а может и писаным, законам гомосексуалистов сажают всех вместе, а если он один в ШИЗО, то только отдельно от остальных осужденных. К Литвину же в камеру посадили гомосексуалиста, и сделано это было для того, чтобы скомпрометировать его в глазах осужденных. Попади этот гомик в камеру с другим осужденным, его бы в лучшем случае использовали по назначению, а в худшем – просто бы били. И зная, что Литвин ни того, ни другого делать не будет, гомосексуалиста с большой помпой ввели в камеру, как бы между прочим комментируя это событие, чтобы оно стало известно всему ШИЗО и ПКТ. Но осужденные оказались более прозорливыми, чем на то рассчитывала администрация, и отношение к Литвину не изменилось. Ему так же передавали сигареты и при возможности поддерживали морально.

После выхода из ШИЗО Литвина не только не положили в стационар медсанчасти, но даже не лечили амбулаторно, а ведь за время голодовки у него обострилась язва и от холода стали болеть ноги. Как язвенник, он состоит на учете, но дальше регламента –диета раз в 4 месяца – медчасть не идет по сей день. Четыре месяца не прошло в день выхода из ШИЗО, и поэтому на диету его не поставили. Да и диетой стол I назвать трудно... 1+20 – это также первая норма плюс 20 г крупы и к 200 г черного хлеба 650 г белого. И не потому Литвину назначают именно I+20, что это единственное, что есть в арсенале медчасти. Нет. Такие же язвенники получают диету "5Б", где выдается масло, больше сахара, компот, молоко и тот же белый хлеб. Ну а Литвин получает I+20, потому что он Литвин.

После выхода из ШИЗО они как-то закрутились в своих делах и два дня дали отдохнуть Литвину, а на третий выгнали на работу, именно выгнали, не учитывая, что человек болен и 14 дней не держал во рту даже крошки хлеба. Ему пришлось оставить мысль о том, чтобы греться в течение рабочего времени. Зимой 1981 г. еще не было даже пресловутого навеса, и поэтому очень тяжело было Юрию Тимоновичу. Но к физическим страданиям прибавились страдания духовные. Его подвергали систематическим обыскам, обыскивали рабочее место, тумбочку, постель, полку в вещевой каптерке и все рукописное изымали.

И не только рукописное, у него была изъята ручка, подарок сына, обыкновенная шариковая ручка. Но крамолу увидели и тут: ручка производства ФРГ имела надпись "Liberty", и очевидно именно из-за надписи ее изъяли. Кто забрал ручку остается тайной, но не прапорщик. Местные прапорщики вряд ли перевели бы это слово. Какой-то грамотный бдительный офицер прочел "Свобода" и пришел в ужас от этого. Ручка неделю побыла в оперчасти, но благодаря хлопотам Литвина ему ее вернули…

Но для творческой работы не было никаких условий. Ю.Т. окружили всякого рода доносчиками, провокаторами и "капо". Иначе назвать трудно всяких председателей, культоргов, бригадиров, завхозов. Если эти общественные организации созданы в помощь администрации и для защиты интересов коллектива, то эти общественники усвоили только первое свое предназначение, а отсюда и меткое название – "капо". И вот вся эта свора, направляемая КГБ и оперчастью, создает вокруг Литвина вакуум. Ему не дают возможности просто беседовать с людьми.

Осужденный Погиба после ряда предупреждений со стороны оперчасти и, как видно, попыток склонить его к работе на оперчасть, был вывезен из Бучи. А единственное, что делал Погиба, это проводил редкие минутки свободного времени в беседах с Литвином. Осужденный Копчак тоже имел неосторожность заговорить с Литвином и в результате, после беседы с офицером КГБ, также был вывезен из Бучи. Но и этого мало администрации колонии.

В ноябре 1981 г. с Литвином пытались расправиться физически. Техника этой акции была санкционирована оперчастью, и провокатор знал, что ни в коем случае не будет наказан. Он подошел и забрал у Литвина заготовленные детали, а когда Литвин спокойно объяснил ему, что это его детали, бросился в драку и схватил Литвина за горло. Только подоспевшие вовремя другие члены бригады остановили этого Каина. Подобная опасность висит над Юрием Тимоновичем постоянно. Имел место случай, когда Литвина ногой ударил прапорщик, и на естественную жалобу Литвина зам. начальника по режиму подполковник Старунь ответил: "Как вы могли ко мне явиться небритым?"…

Когда Литвину дали свидание с матерью, и эта пожилая женщина 63-х лет приехала к сыну, то им дали для свидания комнату № 8, последнюю комнату на втором этаже, хотя мать просила дать им комнату на 1-ом этаже, т.к. там и кухня и туалет, и не надо взбираться по старой скрипучей лестнице. Но… за стенами комнаты № 8 расположен кабинет оперчасти и есть возможность установить подслушивающую аппаратуру. Закрывая фрамугу, Литвин не удержал ее и фрамуга, открывшись, разбила стекло. Это было в день выхода со свидания. Как только свидание окончилось, в комнату ворвались два несотрудника учреждения и оперработник с каким-то прибором в руках (со слов осужденного, зашедшего на свидание после Литвина). Можно сделать вывод, что, услышав звон стекла, они опасались, что Литвин обнаружил устройство, поломал его и передал матери какие-то его детали. Со свидания Литвину не дали вынести теплое белье и томик стихов Шевченко.

А если я вспомнил Шевченко, то не могу не обратить вашего внимания на тот случай, когда начальник оперчасти майор Чвалюк вызвал Литвина и запретил ему читать стихи Шевченко, Блока, Есенина, Цветаевой. "А если люди просят меня?" – спросил Литвин. "Пусть сами читают", – буркнул в ответ Чвалюк. И предупредил, что если Литвин не прекратит чтение, то будет посажен в ШИЗО с переводом в ПКТ. "А повод мы всегда найдем", – цинично закончил он. Юрию Тимоновичу осталось отбывать наказание около 6-ти месяцев, и недавно мне стало известно, что одного из моих знакомых вызывали в оперчасть работники КГБ. Недвусмысленно ему было сказано, что если он поможет найти какие-либо записи Литвина или материалы, то в ближайшем будущем он сможет отбывать срок на стройках народного хозяйства. Этот человек (я не могу назвать его фамилии) тактично обошел острые углы этого предложения и рассказал о нем мне…

После опубликованного на Западе открытого письма Юрия Литвина на имя Брежнева [под названием] "Если нет Бога, все позволено"… опасность физической расправы над ним нависла как никогда раньше. А поэтому я прошу от себя лично и от имени всех угнетенных, оскорбленных и обездоленных предотвратить очередное преступление, готовящееся карательными органами советской власти над Литвином Юрием Тимоновичем.

С уважением, осужденный /х-у/2.

Февраль 1982 г., пос. Буча.

1.​ Загальний вигляд документа з пришпиленими до нього папірцями чекістського експерта

2.​ Той самий документ, тільки без папірців

3.​ Закінчення тексту

4.​ Окремо показано нотатки "експертів" КДБ