Офисное поколение смотрит на тебя

Вся ультрасовременная «модная» и «попсовая» литература — Паланик, Уэльбек, Бегбедер, Хоум, Пелевин или вот… Сергей Минаев — так или иначе повествует о тоталитарности нынешнего общества и о путях его (не)преодоления. Но писателей интересует не система сама по себе, а скорее отдельный человек и его связи с другими людьми; они пытаются не анализировать извне, а изобразить ту имманентную субъективность, которую порождает система, дать субъективности голос изнури системы…

Настоящий тоталитаризм

После развала Советского Союза у нас стало модно (и даже выгодно) критиковать тоталитаризм прошлого века и противопоставлять ему демократию. Тем не менее сегодня, когда «эйфория от концепта» чуть улеглась, можно спокойно и рассудительно признаться: термин этот был, мягко говоря, неудачен. Возникнув в пылу холодной войны, он заставил пролиться много чернил, и тысячи книг отныне пылятся на полках библиотек как молчаливые свидетельства минувших идеологических баталий. По сути, любое государство является тоталитарным в том смысле, что, чутко, как улитка, зондируя окружающую среду, пытается вылезть своим гражданам на голову. Граждане пытаются сделать то же по отношению к государству (и если делают это коллективно и систематически, то можно говорить о социальном прогрессе — иначе непонятно, зачем тогда вообще существует государство)…

Но не все так просто. С одной стороны, тоталитаризм не учитывает или вообще не замечает повседневную жизнь простых людей, которым всегда было наплевать на «большую политику» в своей стране: теория тоталитаризма интересовалась лидерами, вождями, грандиозными манипуляциями, гигантскими масштабами. Простые люди, массы платили тоталитаризму той же монетой: спокойно и даже с гордостью воспринимали «тоталитарное» величие своей страны, особо не вникая, что вообще означает «большая политика». Низовая среда любого общества, даже самого тоталитарного, как заметил еще социолог Ричард Хоггард, всегда была и остается «обществом сопротивления», куда большой политике доступ затруднен.

С другой стороны, с помощью теории тоталитаризма создается иллюзия, будто демократия — это полная противоположность тоталитаризма, а значит, при демократии людям не известны проблемы тотальной манипуляции, пропаганды, зомбирования, государственного террора, нивелирования индивидуальностей и т.д. Хотя это далеко не так. Те, кто имеет власть и деньги, пытаются упрочить первое и умножить второе. Одного без другого не бывает. А потому необходимо завоевать влияние, авторитет, преданность и даже любовь со стороны подданных. Но как раз любовь за деньги и не купишь. Особенно в нашу эпоху «конца идеологий», когда свою голую силу и быстрое богатство нельзя оправдать в глазах других какими-то высшими инстанциями, во имя которых люди были бы готовы пожертвовать собой и простить своим лидерам насилие и несправедливость.

Истинный тоталитаризм современности начинается тогда, когда все люди начинают верить, что всё — даже любовь — можно купить за деньги. Если есть возражения — то за большие деньги. Что может быть более тотально-тоталитарным, чем товарно-денежные отношения, которые своими бесконечными щупальцами охватывают весь мир и превращают людей в запрограммированных на добывание денег «зомби», с ненастоящей жизнью и искусственными проблемами?

Конечно, они не сами это придумали, к этому их подтолкнула сама логика вещей. К такому выводу человек приходит внутри самой тоталитарной структуры современности — коммерческой корпорации. Это закрытые гибкие, жестко иерархичные сетевые структуры, с особым (корпоративным) кодексом, этикой и дисциплиной, моралью и философией. Коммерческая корпорация или компания живет по своим законам и признает лишь одного бога: прибыль. Сия машина не признает даже национальный суверенитет, а потому чаще всего носит название транснациональной корпорации (ТНК).

Этот своеобразный «островок тоталитаризма» расцветает пышным цветом уже после всех «ужасов» ХХ века, после его допотопных концлагерей и конвейеров, как логическое завершение эпохи фордизма и модернизма. Отныне царят времена ненормированного и гибкого постфордизма, циничного и беспринципного «постмодернизма». Теперь всегда можно сказать нагловатому подчиненному, который осмелился поставить эту новую логику вещей под сомнение: «Эй, вы что, хотите возврата тоталитаризма?» А человека, требующего социальных гарантий и независимого боевого профсоюза у себя на предприятии, можно обвинить в том, что он мечтает о возвращении ГУЛАГа и Сталина… А можно ничего не говорить — просто уволить: о, ужас, за бортом транснациональных корпораций человек — больше не человек, точнее, у него больше не будет тех «благ», которые он мог бы получить, заткнувшись и преданно служа корпорации, фирме, «офису». Оказавшись вне этих структур, человек представляет жалкое зрелище выброшенной на берег рыбы, беспомощно хватающей ещё более убивающий её воздух свободы немым ртом…

Склеить разбитую чашку

Как ни странно, к этим выводам нас приводят не суровые книжки по политэкономии и даже не левацкая критика буржуазного общества, а, смешно сказать, ультрасовременная «модная» и «попсовая» литература: Паланик, Уэльбек, Бегбедер, Хоум, Пелевин или вот… Сергей Минаев. И это повальное явление! Все они так или иначе повествуют о тоталитарности нынешнего общества и о путях его (не)преодоления (даже С.Хоум попадает в эту обойму бытописателей «капиталистического тоталитаризма», описывая тоталитарные бизнес-секты — одновременно политические, религиозные и сексуальные). Не зря эпиграфом к роману «99 франков» Ф.Бегбедер выносит программную цитату Олдоса Хаксли: «Разумеется, новым тоталитарным режимам совершенно необязательно походить на старые. Управление государством с помощью репрессий и казней, специально организованного голода, арестов и ссылок не только антигуманно (в наши дни это мало кого волнует), но к тому же — и это можно доказать — неэффективно, а в эру передовых технологий неэффективность — страшный грех перед Господом. Тоталитарное государство, заслуживающее названия действительно «эффективного», — это такая система, где всемогущий исполнительный комитет политических руководителей, опираясь на целую армию администраторов, держит в руках порабощенное население, которое излишне даже принуждать к труду, ибо оно с радостью приемлет свое рабство. Заставить людей полюбить рабское положение — вот главная задача, возлагаемая в нынешних тоталитарных государствах на министерства культуры, главных редакторов газет и школьных учителей».

Но писателей интересует не система сама по себе, а скорее отдельный человек и его связи с другими людьми; они пытаются не анализировать извне, а изобразить ту имманентную субъективность, которую порождает система, дать субъективности голос изнури системы.

Не будем тешить себя мыслью, что это, как всегда, не про нас, а о далеком и диком «прогнившем Западе». Об этом еще раз напоминает недавно опубликованный роман Сергея Минаева «Духless. Повесть о ненастоящем человеке». Все превратности гнилой и циничной жизни системы крупной торговой фирмы мы пересказывать не будем. Писатель не просто живописует лабиринты «офисных застенок», но пытается через историю о молодом человеке, «герое нашего времени», подобно энтомологу, изобразить населяющих эти лабиринты двуногих особей, которые в каждодневной схватке за прибыль и выживание готовы плести паутину, врать, лавировать, ползать, сворачиваться в калачик, забиваться в щели, брызгать ядом. Главный герой такой же, как другие — не хуже и не лучше — вся разница в том, что ему больше повезло (он — топ-менеджер!) и, в отличие от других, он ищет «духовный» смысл своего существования. Так выстраивается повесть о типичном представителе поколения тех, кто «родился в 1970—1976 гг.» и кому довелось «строить капитализм» в 90-х.

Что это за поколение? Можем ли дать ему определение? Бесспорно, это наше, молодых людей, актуальное многообещающее поколение, но также это поколение «разрыва». Распалась одна страна, в которой прошло детство, — возникла другая страна, которая так похожа на былую и одновременно совсем не похожа, потому что слишком «реальна». Представьте, разбилась чашка — её нужно склеить. Или так: дети смотрят кино по телевизору, но вдруг телевизор разбился, этот ящик нужно починить — и тут начинается другое «кино»: опасные электрические провода, детальки, пыль, мазут, в конце концов, поиск денег на новые запчасти… И этому нет конца. Так эти дети вырастают. А в воспоминаниях всплывают любимые старые образы. Это ностальгия по прошлому и депрессия от осознания бессмысленности происходящего. Даже больше, Сергей Минаев загоняет своего героя в этот ящик: заставляет его бессмысленно скитаться в нем, как в «городке из табакерки», где он прекрасно видит всю изнанку и подноготную искусственного мира-телевизора, но тщетно стремится выйти вовне — увидеть экран и свой любимый фильм на нем.

И все-таки к такому представлению о поколении 90-х есть два существенных замечания. Во-первых, Минаев рисует его как исключительно «мачистское», мужское, отводя девушкам роль безвольных глупышек или нахрапистых проституток. Это чудовищное искажение, поскольку это поколение воистину было «женским восстанием», когда девушки брали инициативу в свои руки и становились сильными, предприимчивыми и независимыми личностями. И мужчины очень часто плелись у них в хвосте. Во-вторых, нужно поддать сомнению «биологическую» идею о становлении поколения в возрастных параметрах. Дело в том, что «офисное поколение» осталось, говоря гегелевским языком, «поколением в себе», оно так и не родило свою политическую субъективность, как это, например, сделало ангажированное поколение антивоенного и антикапиталистического сопротивления 2000-х (поэтому последнее по праву можно считать «поколением для себя»). «Офисное поколение 90-х» — пассивная жертва истории, которая так и не стала активным субъектом Истории.

Его представители вместо того, чтобы бороться против циничной товаризации и криминализации постсоветского общества, приняли эти циничные правила игры и просто-напросто «продались». Они не организовались политически, не сказали «нет» капитализму, не устроили моральную забастовку всем тем ужасным вещам, которые видели вокруг себя, наоборот, предпочли рассеяться, раствориться в общем потоке повседневного хаоса, прибившись к тем, кто был побогаче и посильнее. Им оставалось породить бессильное презрение, иронию и цинизм. Каждый сам за себя.

Но эгоизм может быть эстетически привлекательным. В целом они были красивыми, умными и по-своему творческими, хотя в творчестве никто дальше «креатива», «дизайна», «рекламы» и постмодернистского компиляторства не пошел. Нельзя сказать, что для них больше значили вещи, чем идеи, деньги, чем концепции. Как раз одно зависело от другого: идеи были востребованы настолько, насколько они могли приносить деньги. В начале нового тысячелетия представители «офисного поколения 90-х» так же пассивно пришли в политику — их туда вытолкнуло вслед за экспансией рынка в новые сферы общества, когда в этот «сегмент» стали инвестировать как в некое «творчество». Тогда товарным брэндом становится не только стиральный порошок или консервированный горошек, но и «Путин», «Ющенко», «Янукович» и Ко. Тогда «офисное поколение» открывает в себе новую, неведомую ранее страсть к политике. Помутненный мрачным цинизмом взгляд загорается. Когда все остальные работают и потребляют, «креативщик» мечтает о лучшем новом мире, чтобы потом заставить всех его принять. Это великий комбинатор, тырящий идеи у единственного предмета своего поклонения — постиндустриального Запада.

«Поколение разрыва» — это еще и поколение разорванного сознания. Оно презирает «совок», тщится, что есть духу, от него отличаться, но остается органическим его порождением: герой Минаева вместо водки глушит кокаин; презирает взятки, но берет их; ненавидит «пролетариат», но психологически зависит от него. Бессмысленность жизни должна восполнить искомая героем «духовность». Чтобы стать «духовным», он пытается склеить свое разорванное сознание двумя путями: прорваться в касту «избранных», богатых и успешных буржуа, приобщиться к цивилизованной элите. Но как быть с классовым антагонизмом, глубокой экономической пропастью между бедными и богатыми, которая оскорбляет его самолюбие, тащит вниз, не дает главному герою найти комфорт в жизни? «Псевдореволюционную» мелкобуржуазную шпану, призывающую к «бунту» против Системы, он мастерски высмеивает: они такие же корыстные, искусственные и жадные к деньгам. Нет, герой решает этот извечный вопрос совершенно в духе своего времени: нужно найти такой национальный проект, который может примирить и объединить нацию в одно целое.

Известно, что сейчас «национальную идею» ищут все постсоветские страны, внутри которых уже родилась и сконсолидировалась в одно целое крупная буржуазия, составленная из кадров бывшей советской номенклатуры, силовых структур и нового бизнеса. Их сплав и порождает новый капиталистический тоталитаризм с национально-региональной спецификой. Не прекращая своих эгоистичных склок друг против друга, эти мужи мечтают как-то «склеить» слишком заметный классовый антагонизм между собой и остальным народом. На это благородное дело нанимаются «профессионалы» — креативщики офисного поколения. Но вся проблема в том, что последним нужно сначала склеить свое разорванное сознание…

В конце концов герой Минаева как будто находит — перед ним предстает она, долгожданная объединительная «национальная идея». Это… Путин в форме Бэтмена. Распростершись небесным полотном, когда все люди мирно спят, он летает над ночной страной. Спи спокойно, страна. Big brother watch you.