Кавказские метастазы

Беда, как это обычно и бывает, пришла неожиданно — утром из кабардино-балкарской столицы стали приходить отрывочные сообщения о перестрелках, днем стало ясно, что Нальчик захвачен боевиками, вечером бои еще продолжались…Причем по реакции Кремля можно было легко понять, что российское руководство шокировано происходящим — примерно такая же невразумительная реакция, свидетельствующая о полном отсутствии контроля над ситуацией, проявлялась во время захвата боевиками столицы Ингушетии Назрани. Объяснить, что на самом деле происходит в Нальчике, не смог ни один чиновник и ни один комментатор государственного телевидения. Апофеозом бессмыслицы стали сообщения о том, что в окрестностях Нальчика военные уже второй день ведут бой с группой боевиков, и захват столицы Кабардино-Балкарии замышлялся как акция, направленная на отвлечение внимания от этой группировки. Но согласиться с этой версией, значит, признать: для того чтобы отвлечь внимание от какой-то небольшой группы бандитов, боевики могут захватить целый город и занять здания силовых ведомств. Зачем в таком случае кого-то блокировать в окрестностях, становится совершенно непонятным.
Еще одна версия — месть за «зачистку» в Нальчике, проведенную зимой и приведшую к уничтожению радикального джамаата «Ярмук»(хотя, с другой стороны, именно уничтоженный «Ярмук» называется среди организаторов рейда). И, конечно же, Шамиль Басаев и вообще вооруженные силы Ичкерии. Эту версию активно продвигают не только российские пропагандисты, но и их ичкерийские коллеги. В частности, Ахмед Закаев назвал происшедшее запланированной акцией Кавказского фронта. Думается, этой версии будут активно придерживаться в Москве. Потому что она проста и годна к употреблению — недобитые террористы, которым не осталось места в Чечне, пытаются перенести свою деятельность на территорию других кавказских республик. Осталось только найти и убить Шамиля Басаева — да, возможно, он уже убит в Нальчике, — чтобы все прекратилось…
Между тем реальность гораздо сложнее и трагичнее. Да, штурм Нальчика мог в какой-то мере быть скоординирован с че­ченскими отрядами. Но он — не часть чеченской войны. Более того, после Назрани, Нальчика, городов Дагестана можно сказать, что чеченская война всего лишь часть большого кавказского конфликта. И даже в случае завершения войны в Чечне — путем ли достижения компромисса с теми, кто не хочет сложить оружие, или же путем их уничтожения — развития процессов дальнейшей дестабилизации Кавказа это уже не остановит…
В национальных республиках Северного Кавказа сложилась весьма устойчивая система управления — феодально-этнократическая власть опирается на поддержку Москвы и представляет интересы Москвы в соответствующем регионе, оставив при этом основную часть населения за гранью достойной жизни. Если режим оказывается неспособным представлять интересы Москвы, его меняют на более удобный, но, по сути, идентичный предшествующему. Сепаратистский режим Джохара Дудаева с точки зрения взаимоотношений с населением не сильно отличался от промосковского режима Ахмада Кадырова. Аслану Масхадову, не склонному к вождистским методам управления, пришлось столкнуться с оппозицией феодалов, называющих себя полевыми командирами, и Москвы, которой было более удобно договориться с некоторыми из феодалов, чем согласиться с мыслью, что в Чечне не будет феодализма. И все эти процессы происходят на фоне возвращения населения к религии, что, разумеется, приводит к радикализации беднейшей части молодежи и облегчает ее вербовку в бандитские группировки или отряды боевиков. Самые удачливые попадают в милицию или парамилитарные, охранные или воинские образования. При этом «зачистка» в одном из аварских сел Чечни или расстрел охранниками зятя президента Карачаево-Черкессии его конкурентов по бизнесу показывает, что работа в этих легальных структурах нередко ничем не отличается от обыкновенного бандитизма.
Когда правящий клан силен, а его лидер умен, он может не допускать нестабильности на контролируемой территории. При Руслане Аушеве в Ингушетии невозможно было представить себе захвата столицы, покушений на президента и премьера. Прежде всего потому, что любое подобное действие могло бы повлечь за собой нарушение хрупкого баланса сил, сложившегося между руководством Ингушетии, ичкерийскими лидерами и промосковским руководством Чечни. Но именно это состояние баланса, делавшее Аушева и его группу относительно независимыми от Кремля, и привело к смене руководства республикой. Однако ее новый президент Марат Зязиков мог опираться в своей деятельности уже не на баланс региональных интересов, а исключительно на поддержку Москвы, подразумевающую беспрекословное выполнение любых, даже самых сумасбродных пожеланий центра. В результате Ингушетия превратилась в очаг нестабильности, вполне сравнимый с Чечней.
В Кабардино-Балкарии совсем недавно сменилась власть. Президент республики Валерий Коков, руководивший регионом с советских времен, ушел в отставку по состоянию здоровья. Назвать Кабардино-Балкарию стабильной республикой в последний период правления Кокова я бы поостерегся — сам Коков тяжело болел, силовые структуры во многом обострили ситуацию планомерным поиском радикалов в мечетях. И все же ожидание смены власти во многом сдерживало дальнейшее развитие событий. Но в конце сентября новым президентом Кабардино-Балкарии стал бизнесмен и депутат Государственной думы Арсен Каноков, только за несколько дней до назначения перешедший из фракции ЛДПР во фракцию «Единая Россия». Фракция Жириновского всегда служила убежищем для бизнесменов, умеющих защитить собственные бизнес-интересы. Но, возможно, методы этой защиты могли показаться кабардино-балкарским кланам слишком обезоруживающими — и они решили продемонстрировать новой власти свои возможности, а заодно доказать Кремлю слабость Канокова. Прибавим к этому социальную нестабильность, проблемы в регионе, неопытность нового президента — и вот он, штурм Нальчика.
В сентябре лидер объединяющей балкарцев, карачаевцев и осетин общественной организации «Алан» генерал-лейтенант Суфиян Беппаев говорил о родной республике как о регионе, в котором нет ни социализма, ни капитализма. «Все это время руководил человек, который был первым секретарем рескома Компартии. Рыночные механизмы отсутствуют. Был тоталитарный режим и остался. Обстановка только ухудшилась. В последнее время пошло обострение межнациональной напряженности — в результате исключительно неправильных действий властных структур КБР. Народ здесь ни при чем. Что кабардинцы, что балкарцы, что русские — все живут абсолютно одинаково: безработица и бедность. Огромная безработица, которая зашкаливает за 70%.Продолжается уход русского населения, уезжают ежедневно — не потому, что гонят, а потому, что плохая экономическая ситуация…», — рассказывал генерал газете «Время новостей». И подобный диагноз может быть поставлен практически в каждой северокавказской республике. Сегодня рвануло в Нальчике. Завтра подобная ситуация может произойти в Махачкале — мало кто понимает, что начнется в Дагестане после ухода многолетнего руководителя этой республики Магомедали Магомедова, выстроившего насквозь прогнившую систему клановых взаимоотношений. И это при том, что межнациональные проблемы в Дагестане не сравнимы с трениями, существующими, например, в Кабардино-Балкарии или Карачаево-Черкессии — еще одном регионе перманентной нестабильности.
Российская политическая элита не хочет увидеть самого главного. Дело не в том, удастся ли России удержать Кавказ, а в том, что регион уже сейчас живет в иной эпохе — цивилизационно, политически, социально, экономически. Вместо того чтобы возвращать кавказские республики в ХХІ век, их задерживают в ХVIII столетии, сохраняя наступивший феодализм и помогая укреплению клановых взаимоотношений. Кавказ тяжело, хронически болен. И его болезнь с каждым годом становится все более опасной для всего российского государственного организма.