"Как на Гоголя именины…"* Гоголь и Интернет

Помните, господа?

Третья ночь. Вся нечисть толчется, как сумасшедшая. Панночка в бессильной злобе приказывает: "Приведите Вия!" Его приводят, поднимают веки… и: "Вот он!" Хомы - нет!

А теперь представьте себе, что всегда был, есть и после нас будет человек, который между тем, как привели Вия, и тем, как ему подняли веки, может заставить запеть петуха. И Хома - уже есть! Этот человек - Гоголь!

И не улыбайтесь: мол, автору в голову надул "ветер с берегов Каспийского моря". Мы узнаем завтра, что, когда в Кибинцах, бывшем имении Д. Трощинского, протягивали оптоволоконный кабель, в развалившейся стене нашли неизвестные списки Гоголя. А там… Петух поет! Ба! Старый Тарас напился в стельку на свадьбе Андрия, преет и утирает счастливые отцовские слезы. У Вакулы и Оксаны родился сын, а нянчит его Солоха.

Тише, господа… Этот мир до сих пор вращается на кончике пера Николая Васильевича.

1 апреля, в день рождения Николая Гоголя, у меня начал глючить компьютер. Сначала он жил своей собственной жизнью, а потом "натовскими" буквами решил задать мне несколько вопросов. Пока я завис, экран компьютера погас. На мониторе стала видна пыль. Это живо напомнило мне сцену из фильма "Вий", когда Хому в первый раз привели в церковь. Я начал искать номер телефона знакомого мастера на букву D…

Опыт, как проводить время в условиях потери связи с Интернетом, у меня уже был. Таким образом я недавно снова перечитал "Таинственный остров" Жюля Верна. В предыдущий раз с огромным интересом открыл для себя Мережковского.

Теперь я стоял перед шкафом и выбирал, общением с кем заполнить свой досуг. Восьмитомник Вальтера Скотта я пропустил - нельзя жизни намекать, что ты готов ждать компьютер из ремонта на протяжении недели.

Так у меня в руках оказался четвертый, заключительный том Вересаева. Оглавление собрания сочинений предлагало мне выбор. Между "Жизнь Пушкина" и "Жизнь Гоголя" я выбрал Николая Васильевича. Наверное, связанный с пылью на экране образ Хомы в церкви стал решающим подсознательным фактором в принятии решения.

Книга оказалась неожиданной. Это был своеобразный конструктор-календарь судьбы писателя, составленный из писем, воспоминаний, документов, реплик, собранных в хронологическом порядке. Но сборку жизни Гоголя Вересаев предлагал сделать читателю самостоятельно.

В документах были собраны мнения представителей всех сословий, начиная от императора и заканчивая крепостным Якимом - слугою Гоголя. Здесь - оценки как близких родственников, так и случайных попутчиков, которые видели Гоголя один раз в жизни, где-то на почтовой станции, при смене лошадей. Как Викентию Вересаеву удался весь этот гигантский труд в отсутствие Интернета, для меня стало ошеломляющей загадкой.

По мере чтения эти отдельные клочки исторических событий и сцен начали складываться в цельную картину, которая стала оживать. Так рождалась историческая судьба Гоголя уже в моей версии. Эта версия постепенно начала уходить от версии, созданной мной до сих пор, что смущало меня, но вовлекало в игру, предложенную Вересаевым.

Чем дальше складывался конструктор, тем больше удалялись друг от друга образ Гоголя, сформированный его текстами, и его историческая реконструкция, собранная из документов. Парадокс состоял в том, что попытка поместить образ в рамки действующего исторического лица заканчивалась аннигиляцией первого. Сначала я пробовал найти компромисс, но потом понял, что это бессмысленно, потому что парадокс и есть суть мира Гоголя.

Факты учебы юного Николая в Нежинском лицее трансформировали и изменили мое восприятие творчества Гоголя-писателя. Оно всегда было преисполнено тайной. Загадкой оно - творчество - и осталось, но я понял, почему нет смысла ее разгадывать. Все, что раньше относилось к мистике Гоголя, определялось как фантастический реализм, "чаромутие" вдруг нашло точное место в его судьбе. Он ничего не выдумывал. То, что мы определяем как гениальный вымысел и необузданную импровизацию, было естественным состоянием мировосприятия Гоголя.

Ключ к такому выводу дает фигура его отца - Василия Гоголя. Василий Афанасьевич был замечательным рассказчиком, обладал редким даром поэтического слова, оригинальным умом и огромными организаторскими талантами. В Кибинцах, в имении экс-министра юстиции Д.Трощинского - дальнего родственника матери писателя, Василий Гоголь создал театр, где ставились "Наталка Полтавка", "Москаль-чарівник" Котляревского, переводные пьесы европейских авторов. Гоголь-отец был главным режиссером и актером этого театра, ставил пьесы собственного сочинения. Он устраивал в имении, как мы бы сейчас сказали, различные перфомансы, праздники.

Юный Николай вырастал в этой атмосфере восторга, бурлеска, импровизаций и карнавала. Поэтому можно с уверенностью утверждать, что не реальный мир, а театральная мистерия инсталлировали Николая Гоголя, стали координатной основой его мировосприятия.

То, что читающей публике казалось изящным поэтическим вымыслом автора, было реальностью, прозой мира Гоголя. Модель, созданная его отцом, и ее законы составили представление о правде жизни юного Николая.

Смысл - это сумма атомарных истин. Часто разные смыслы получаются не из-за апелляции к разным истинам, а из-за применения различных правил их сложения. Социализация личности - это определение индивидууму культивируемых истин и процесс обучения личности правилам их сложения, принятым в обществе. Этим традиционно занимаются семья, школа, церковь, окружение, наставники…

Уникальность Гоголя - это уникальность формулы сложения истин, которую он получил от отца, в семье. Это феерия карнавала в Кибинцах у Трощинского, которая длилась, по словам современников, годами напролет и создавала полную иллюзию непреходящей реальности. Для Гоголя этот перфоманс стал реальным пророчеством в действии, формулы сложения истин которого применялись им всю дальнейшую жизнь, даже помимо воли. Это и есть те источники, которые питали и сформировали парадоксальный мир Гоголя с живыми Хомой, Тарасом, Вакулой, Солохой, Чичиковым и т. д. Эти источники он пытался "засыпать" пеплом второго тома "Мертвых душ", чтобы найти мир в самом себе.

Такое открытие, понимание первых страниц работы Вересаева дало мне ключ к пониманию и сложению в целостный образ всех дальнейших разрозненных и противоречивых фактов книги о жизни Гоголя. Резолюции императрицы, письма Жуковского и Пушкина, реплики друзей и противников, воспоминания слуг слились в едином пространстве - мир вокруг Гоголя. Так Гоголь оказался в "зазеркалье".

В одной из бесед со своими друзьями Гоголь заметил, что трактиры в Португалии хуже даже, чем в Испании, и привел пример, как в Испании ему подали холодную котлету. На его замечание слуга, пощупав котлету, заверил, что она теплая. Публика, слушавшая Гоголя, начала утверждать, что он в Испании не был. Но Николая Васильевича это не пронимало. Если образ был красочным, то такой для него становилась и действительность. Для друзей же выражение "Это когда я был в Испании" стало, как мы бы сейчас сказали, когнитивным мемом-анекдотом.

В письме Погодину ранний Гоголь прямо указывает: "Тот, кто создан сколько-нибудь творить в глубине души, жить и дышать своими творениями, тот должен быть странен во многом!"

Современники сообщают, что любая поездка с Гоголем превращалась в проблему - скандал! Дело в том, что на каждой границе или заставе, где того требовал закон, он напрочь отказывался предъявлять паспорт. Это было своеобразной манией. Сначала Гоголь просто отказывался выполнить приказание, потом он долго с руганью искал документ, в конце концов он находил паспорт в самом непостижимом месте в багаже. Но скандал был обязательно. Очевидно, что в "зазеркалье" Гоголя было недопустимым, чтобы казенная мертвая бумага хоть как-то определяла живой образ человека.

В семье Гоголей-Яновских хорошо был известен случай с их дальним родственником - мелким помещиком, владевшим имением в 30 душ. Хозяйство было убыточным и выживало за счет винокурни. Когда закон запретил содержание винокурен в имениях менее 50 душ, их родственник поехал в Полтаву, в ревизской сказке не отметил убыль собственных душ, да еще и прикупил "мертвые души" у соседей. Так общее число его душ превысило 50, и он остался обладателем винокурни.

Этот анекдот знал Гоголь, и он его с детства переосмыслил в своей картине "Зазеркалья". Поэтому, когда Пушкин предложил ему идею повести, Гоголь уже был готов к ее восприятию, она жила, была встроена в его картину мира и не вызывала когнитивного диссонанса. Он живо видел все эти мертвые души. В "Зазеркалье" они были реальными. Здесь бюрократический документ всегда уступал место образу.

Этим и можно объяснить манию Гоголя в отношениях с паспортами. Логично, если такой смысл применим к Гоголю, что для него легализация человека с помощью документа всегда была вторичной по сравнению с его чувственной легитимизацией. Статус человека для Гоголя всегда уступал место его роли, был в подчиненном ей положении. Поэтому "мертвые" у Гоголя часто воспринимаются читателем намного ярче и выразительнее, чем "живые".

Все современники отмечают, что Гоголь с благоговейным трепетом относился к украинской думе и народной песне. Скажите, а какой паспорт нужен песне, чтобы стать народной? Она и обретает статус народной, когда теряет авторские права.

Гоголь - это мир. Каким документом можно это подтвердить? Любая попытка определить этот мир лишь ограничит его.

Это составляло краеугольный камень конфликта его судьбы, мира его "зазеркалья": как яркая личность может выпасть из социума только потому, что не внесена в табели о рангах, а отъявленный негодяй занимает высокое положение, благодаря мертвой казенной записи?

Если обычная судьба - это путь от мира к модели, то у Гоголя - это путь от модели к миру. Поэтому, вся его судьба - это "обратный отсчет". И Гоголь чувствовал это. Уже с юных лет он без ложной скромности определял свою судьбу как великое предназначение. Какой же ничтожной оказалась версия, предложенная ему окружающей внешней жизнью-миром, что протекала вне его "зазеркалья"?

Нет смысла изучать роли трагедии конца его жизни или пытаться увидеть в его сюжетах чей-то злой умысел. Конфликт был заложен в онтологии мира Гоголя. Его спонтанные порядки не принимали навязанные порядки окружающей действительности.Чтобы уйти от конфликта, признать эту действительность, он сначала пишет продолжение "Мертвых душ", но это ничего не меняет в онтологии, ибо Гоголь по-прежнему не признает "свой паспорт". Он сжигает первый раз продолжение "Мертвых душ", ибо признать "свой паспорт" для Гоголя было равнозначным отказу от собственного носа, своей природы в угоду казенному миру: тогда зачем жить, если ты реализуешь не себя, а "свой паспорт"?

Чтобы изменилась картина мира, жертва должна превратиться в жертвоприношение. Сжигая продолжение "Мертвых душ", Гоголь стремился совершить именно жертвоприношение, которое вернуло бы ему координацию и полноту мира. Но его акт оказался лишь жертвой. Поэтому загадка Гоголя сохранилась, а его "чаромутие" не распалось.

Однажды написанный текст создает вокруг себя пространство смыслов, послание. Оно продолжает жизнь текста, даже если его материальный носитель уничтожен. Пусть в мистерии домыслов, сплетен, фальсификаций и небылиц - текст продолжает жить. А что тогда уж говорить о "написанной" судьбе? - Гоголь жив!

По словам Гоголя, иногда "бывает время, когда нельзя иначе устремить общество или даже все поколение к прекрасному, пока не покажешь всю глубину его настоящей мерзости". В первой части "Мертвых душ" ему это блестяще удается. Но попытка сформировать образ нового будущего во второй части терпит провал. Его формула сложения истин по-прежнему в результате суммы выдает парадокс. Вследствие этого "светлое будущее" у Гоголя получается карикатурным. Он чувствует это и в первый раз сжигает второй том.

При этом Гоголь действует в дискурсах своей формулы сложения истин: он совершает символическую жертву всесожжения. Но этот акт не становится жертвоприношением. Мир при этом не меняется.

Совершая новую попытку написать продолжение "Мертвых душ", учитывая неудачный предыдущий опыт, Гоголь естественным образом приходит к конфликту с применяемой формулой сложения истин: поздний партикулярный Гоголь пытается уничтожить раннего спонтанного Гоголя. Это приводит к распаду его судьбы. Естественно, что новую редакцию второго тома "Мертвых душ" ждет та же участь - в огне. Опять гибнет рукопись, снова приносится жертва, умирает Гоголь, но мир Гоголя не меняется, ибо рождается новый парадокс: все изменилось бы в мире Гоголя, если бы рукопись осталась целой!А поскольку Гоголь - это парадокс, то ранний Гоголь победил Гоголя позднего.

Благодаря этому мир Гоголя сохранился и продолжает генерировать парадоксы. И один из них в том, что сюжеты сожженного второго тома "Мертвых душ", преодолев распад времен ХХ века, реализуются в современной России: "положительные" герои второго тома стали ее современной карикатурой, к тому же кровавой.

Открытие, сделанное в конце жизни, ошеломило Гоголя. Он понял, что его жизнь и творчество прошли в мире лицедейства, в "зазеркалье", а не в реальности.

Попытка во втором томе "Мертвых душ" изобразить "другую Русь" - положительную - ничего не меняет. Она обречена уже по природе источника создания. Место действия у него остается мнимым, как и вся онтология самого Гоголя. В драматургии этой модели совершенно естественными являются учеба в Нежинском лицее, дальнейшая неудачная служба, насчет которой он изначально питал возвышенные иллюзии, провальная попытка преподавания. Все, что должно было формировать конструкцию и смысл жизни Гоголя, было лишь декорацией, подтанцовкой великой Игры, и именно она, Игра, по его координации в окружающем мире была реальной.

Замысел продолжения "Мертвых душ" требовал новых правил этой Игры. Но их воплощение не создавало новую реальность, а разрушало координацию самого Гоголя. Новая реальность могла быть создана только через жертвоприношение, когда часть основополагающих знаний и установок будут принесены в жертву. Тогда избавление от старых символов даст возможность рождения новых образов. Но в мнимом Мире Гоголя это становится невозможным: жертва будет, а жертвоприношения - нет. Гоголь попадает в тот же заколдованный круг, в который поместил своего Тараса Бульбу.

Во всех своих последующих реинкарнациях Тарас обречен убивать Андрия, хотя и происходить это будет в иных декорациях и с другими исполнителями. Такова механика конструкции "жертва без жертвоприношения", ибо в ней ни одна телесная жертва не опровергает логику, формирующую брутальные спонтанные порядки в Сечи и вокруг нее.

Чтобы выйти из этого порочного круга, Тарасу нужно самому стать сакральной жертвой - не везти сыновей в Сечь. При этом сам Тарас и дети остаются живы, но гибнет казак Бульба: в жертву приносится дух. А именно это и превращает факт смерти, пусть и бестелесной, в жертвоприношение: гибель и последующее возрождение духа. Это в корне меняет логику, а значит, изменилась бы и последующая эволюция формирования спонтанных порядков вокруг героев, Сечи, страны.

То, что Гоголь описывал как жизнь, в миру, в обществе воспринимали как искусный вымысел; то, что у него было забавным анекдотом, публикой воспринималось как сатира, сарказм. Когда на премьере "Ревизора" он впервые увидел костюмы Бобчинского и Добчинского, напоминавшие одежду шутов, он готов был покинуть зал, поскольку не видел такого прочтения сюжета в собственном замысле.

Я откладываю в сторону Вересаева на письме Гоголя Н.Прокоповичу от 25 января 1837 года из Парижа: "Одна только слава по смерти (для которой, увы! не сделал я, до сих пор, ничего) знакома душе неподдельного поэта. А современная слава не стоит копейки". Уже написаны первые главы "Мертвых душ". Впереди путешествие в Италию. Впереди - вся жизнь и "слава по смерти".

Я решаю вечером продолжить чтение этого фантастического по своей вовлеченности в сюжет жизнеописания-детектива.

В это же мгновение звонит телефон. Мой знакомый говорит, что компьютер можно забрать. Он честно признается, что какая-то чепуха произошла со шлейфами. На мой вопрос "сколько брать денег?" он отвечает, что нисколько, чепуха.

Я выключаю телефон и спрашиваю себя: "Зачем же я носил куда-то блок питания?" И тотчас мой взгляд упирается в книгу Вересаева о жизни Гоголя.

Мой системный блок уже дома. Я смотрю на него, на открытый том Вересаева и гадаю: включать компьютер или не включать? Потом закрываю книгу и оставляю Николая Васильевича в дороге - ему еще только предстоит написать "Мертвые души".

Зачем мне на дальнейших страницах тома в документах искать подтверждение своей интуитивной догадке в фактах последних лет жизни гения и разрушать его ожидания января 1837 года? Ведь если оставить его в пути, то все еще может измениться?

А вы не задумывались, что у Оксаны и Вакулы все еще впереди? Впрочем, как и у Николая Васильевича. Он еще не выехал из Парижа, где должен встретиться с Мицкевичем. Любопытно, что беседуют они между собой на украинском языке.

Мне стало понятно: все, что написано о Гоголе - и восхитительного, и уничижительного, - правда, ибо окончательной правды о нем быть не может. Он еще не выехал из Парижа, и у Николая Васильевича все впереди, а нас, читающих его тексты, всегда ждут новые открытия.

Примечания: что автору в голову "принесло ветром со стороны Каспийского моря", пока компьютер его находился в ремонте.

Предположение 1 (злое)

Гоголь вместо арифметики сложения истин предложил собственную алгебру нахождения суммы. Его можно было бы считать предтечей постмодернизма. Но сам постмодернизм разорвал эти связи; он вообще игнорирует связи. Постмодернизм отринул истины, формулы их сложения превратил в ералаш настроений, а смыслы понятий уничтожил, поскольку он уничтожил саму базу сравнения и оказался в пустоте истин, формул и смыслов. Когда уничтожается система координат, исчезает пространство, а его эстетическое качество погибает - аннигилирует.

Пагубность постмодернизма состоит в уничижении истин, абсурдизации формулы их сложения и, как результат, в отсутствии смысла понятий, что приводит жизнь к пустоте. Вследствие этого школа теряет свою концепцию; общество лишается способности к солидарным действиям и попадает в распад времен, ибо пустым становится его опыт; будущее невозможно ответственно планировать, оно теряет целостность и крошится на проекты, поэтому правят бал футурологи-постмодернисты. Социум - распадается.

Предположение 2 (осторожное)

Библию можно считать сводом истин и правил их сложения в смыслы. Христос предложил новые правила нахождения сумм и получил смыслы, составившие Новый Завет.

В этом предположении Библия есть не ответом на вопрос, а предложением найти смысл, исходя из заданных истин и правил.

Как Гоголь интерпретировал такое предложение, мы можем только осторожно догадываться. С этой точки зрения последние годы жизни писателя дают обширную почву для самых невероятных выводов, с учетом его заботы о "славе по смерти".

Предположение 3 (веселое)

Гений Гоголя уже в то время предвидел пакетную передачу данных. В хате запорожца Пузатого Пацюка мы видим, как содержимое миски с варениками и миски сметаны поштучно разлетается по пространству, попадая в рот то Пацюку, то Вакуле. Не исключено, что Леонард Клейнрок в 1960 году в Массачусетсе читал "Вечера на хуторе близ Диканьки".

Предположение 4 (мрачное)

Сейчас, когда большинство знаний современного человека выносится на внешние носители, а сам "индивидуум" получает некий виртуальный образ в электронных облаках, пророческими становятся слова одного из героев Гоголя: "Люди воображают, будто человеческий мозг находится в голове; совсем нет: он приносится ветром со стороны Каспийского моря".

*

9 мая по старому стилю (если к Гоголю вообще применим какой-либо хронометр) Николай Васильевич всегда отмечал День своих именин. Все друзья указывают, что этот день он выделял особо из всех праздников в году. Николай Васильевич преображался, он всегда созывал гостей, составлял роскошное меню, часть блюд готовил сам. Гоголь придумывал сценарий праздника, вносил сюрпризы и розыгрыши в его сюжеты. По мнению тех же друзей, в этот день Гоголь преображался и представлял собою хозяина идеального дома, который вечно жил в его воображении - это была его своеобразная годовая Итака.