ИНВЕСТИЦИИ В УКРАИНЕ: РЕСУРС ДЛЯ РОСТА ИЛИ ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ СТАРЫМ ИДОЛАМ?

Председатель колхоза выступает на партхозактиве:

— Минулого року нами було засіяно 80 га кукурудзи!

(Аплодисменты.)

— Геть усе поїв довгоносик.

— Цього року ми посіяли вже 100 га кукурудзи!

(Бурные аплодисменты.)

— Кляті довгоносики з’їли й це. Наступного року ми взяли зобов’язання засіяти 150 га кукурудзи!

(Бурные, продолжительные аплодисменты.)

— І хай вони подавляться, оті довгоносики!

Анекдот советского периода

Словосочетания «инвестиционный кризис», «привлечение инвестиций» и им подобные часто мелькают в лексиконе отечественных экспертов, политиков и особенно производственников. Многие были склонны если не объяснять экономический спад недостатком капиталовложений, то предрекать грядущую катастрофу. Действительно, согласно официальной статистике, объем капиталовложений в производственные фонды снизился за годы независимости в пять раз, значительно опередив темпы спада ВВП. Но когда уровень инвестиций упал, казалось бы, ниже пола — именно тогда и начался рост экономики! Более того, если проследить зависимость роста (точнее, спада) от инвестиций, то, по крайней мере до 1998 года, она была явно отрицательной: меньше инвестиций — меньше спад в следующем году. Такого не может быть? Ошибка? Совпадение? Но только не для переходных экономик: здесь это, скорее, правило.

Конечно, в разных посткоммунистических странах картина несколько отличается, но сказать, что именно инвестиции здесь обусловливают рост, особенно на первом этапе, было бы большой натяжкой. Зато обратных примеров — хоть отбавляй. Поэтому и объяснение экономического спада нужно искать в другом. В том числе, возможно, и в неэффективных, по причине своей избыточности, инвестициях.

С точки зрения канонической теории экономического роста, это предположение звучит еретически. В ХІХ веке, откуда родом марксизм, накопление основного капитала рассматривалось, наряду с природными богатствами, как главный источник общественного благосостояния. О природных богатствах разговор особый, а вот фондовооруженность и энерговооруженность при планово-распределительной системе до последних ее дней считались главными факторами повышения производительности труда. Действительно, рабочие, вооруженные лопатами и тачками, могут выкопать за день больше грунта, чем теми же лопатами, но с применением носилок — колесо, как-никак. А уж экскаватор, тот вообще может заменить целую бригаду землекопов, хотя и стоит дорого, и солярку потребляет.

Много чего не учитывала эта теория — и убывающей продуктивности каждой новой единицы капитала; и технического прогресса, который обесценивает устаревающие фонды, зато сам служит более важным и долгосрочным источником роста; и мультипликативного эффекта, открытого Кейнсом уже в ХХ веке; и роли «человеческого капитала»… Впрочем, все перечисленные уточнения не опровергали главного тезиса: инвестиции влекут за собой рост. В конце концов тот же технологический прогресс требует обновления оборудования — а это инвестиции. Сам прогресс есть плод новых технологий — а это инвестиции, в разработку ли, в закупку ли, в адаптацию технологии или в обучение кадров. Таким образом, если верить этим теориям, то чтобы поднять экономику, нужно инвестировать, инвестировать и инвестировать. Затягивая пояса, откладывать потребление до лучших времен и копить во имя светлого будущего, обеспечивая родной промышленности драгоценный инвестиционный ресурс.

Что же в таком случае делать, чтобы ускорить рост? Естественно, больше инвестировать! Конечно, «загнивающий» демократический капитализм не способен на такое форсированное накопление — там ведь средства сберегают и вкладывают добровольно, и только пока это выгодно. То есть выше головы не прыгнешь: норма сбережений практически нигде в мире не превышает 30%, а в большинстве случаев раза в полтора меньше. То ли дело диктатура пролетариата: «Даешь!» — и индустриализацию можно осуществить за счет голодомора. В то время, когда крестьяне вымирали, СССР успешно экспортировал пшеницу в обмен на станки. Такова была идеология, которая формировала деловую культуру советской промышленности.

В первые десятилетия, совпавшие с эпохой торжества массового производства, вышеописанная политика принесла определенные плоды. Затем рост начал неотвратимо замедляться и, в конце концов, перешел в бег на месте. Но поскольку марксизм был неприкасаем и он учил, что основой роста являются инвестиции и только инвестиции, ответом на снижение темпов роста стало дальнейшее увеличение доли ВВП, идущей на накопление. Для этого были использованы вначале доходы от продажи нефти и газа, а потом и внешние кредиты. По некоторым оценкам, в последние советские годы доля инвестиций в ВВП, измеренная в мировых ценах, доходила до 60%, однако экономика топталась на месте. СССР был впереди планеты всей по бесполезному инвестированию, и долгоносики из эпиграфа вовсю наслаждались недолгим счастьем. Результат известен: он был столь же печален, сколь и неизбежен.

Опыт других стран, пытавшихся подобным же образом преодолеть отставание, учит: так, рано или поздно, будет с каждым, кто в экономической политике ориентируется на нагнетание ресурсов в ущерб рыночным стимулам и отбору субъектов экономики.

Где копать?

Ведь даже на бытовом уровне (а экономика на самом деле — это наука о здравом смысле!) понятно, что главный-то вопрос, если продолжить аналогию, не в том, как быстро копать котлован. Главное — а нужно ли копать его вообще и, если да, то в этом ли месте? Или то, что сегодня ударным трудом создается, завтра окажется никому не нужным? И деньги, выплаченные за этот труд, выйдут на рынок, где их не ждет новый товар, произведенный с помощью вновь построенного завода, — потому что он производит не то и не так, как это нужно людям. Соответственно, такие деньги пойдут в инфляцию или, если цены установлены свыше, в инфляционный навес — тот самый, под которым ныне покоятся сбережения граждан, сделанные до 1 января 1992 года. Страшно? Но это еще цветочки: в конце концов, история давняя, десять лет как-никак, за древностью лет можно бы и не вспоминать. Однако «ягодки» — плоды такой политики — живее всех живых, да и сама она порой дает о себе знать.

Для того чтобы прораб, продолжая наш пример, копал, причем именно там и только там, где нужно, необходимы, по крайней мере, три условия. Во-первых, конечно, у него должны быть рабочие, фонды, техника — в общем, ресурсы. Во-вторых, он должен быть правильно информирован. В-третьих, он должен быть лично заинтересован сделать работу, и сделать ее правильно. Достаточно ли этого? Увы, нет. В общепринятой теории как бы подразумевается, что прораб — (а) не дурак, то есть способен выполнить работу; (б) правильно воспринимает вышеозначенные мотивы; и (в) не может сам влиять на них. Последние два пункта, впрочем, давно изучаются в микроэкономике, тем не менее, макроэкономисты, как правило, не удостаивают подобные нюансы вниманием: слишком сложно, да и зачем портить красивые теории, которые и без того неплохо работают, по крайней мере в зрелых рыночных экономиках? Что же касается первого, то это подразумевается само собой. Какой же собственник потерпит плохого менеджера?

Правильно, государство. То самое государство диктатуры победившего пролетариата прославилось выдвижением на руководящие должности по любым признакам, кроме образования, результатов работы и деловых качеств. Поскольку экономика в этой системе состояла исключительно в распределении ресурсов, а всем остальным (то есть кадровой политикой, целеуказанием и стимулированием) занималась руководящая и направляющая, хвост все чаще вилял собакой. Если цели и ресурсы еще как-то согласовывались, то о дополнении капитала менеджментом (чем больше капитал — тем лучше управляющий) речь не шла. Ведь это при капитализме, с его волчьими законами, если плохо управлять капиталом, то в два счета окажешься на улице — а номенклатура берегла кадры, бережно переставляя их с места на место. С другой стороны, провалы всегда можно было, при должном умении, объяснить недостатком ресурсов. В итоге плохой менеджер получал их в свое распоряжение не меньше, а хорошо если не больше.

В застойную эпоху отношения и вовсе строились на знаменитом «ты — мне, я — тебе» (отчего, кстати, и произошел тотальный бартер второй половины 90-х). Куда уж тут отбирать эффективных, если балом правят неформальные связи? Да и как их отберешь, если цены определяются как компромисс между затратами и «чего хочет начальство»: солярка по 6 коп. литр, а советский телевизор — по 600 р.? И, наконец, даже действительно лучшие в той, плановой, системе — далеко не обязательно самые успешные в рыночной экономике. Скорее, наоборот: там инициатива была наказуема, а здесь без нее никак; там нужно было «решать вопросы» наверху, а здесь — начинать с себя; там нужно было выбивать фонды и выпускать — здесь продавать и получать прибыль и т.д., и т.п. Так что отбор, с точки зрения рыночной экономики, был скорее отрицательным, и только какое-то количество директоров — где-то 10—15% — оказались достаточно успешными. В целом, можно предположить (измерять уже поздно), что в недавнем прошлом ресурсы, в первую очередь основной капитал, замещали качество менеджмента, а не дополнялись им.

Между тем, именно в процессе инвестирования рыночная экономика отбирает кадры собственников и менеджеров, причем сам процесс важен не меньше, чем результат. Здесь самое время вспомнить, что предприятие — это не только активы и даже не рыночная ниша, а прежде всего специфическая деловая культура, которая формируется под влиянием менеджмента. Даже не очень опытный бизнес-консультант, не говоря уже о хорошем бизнесмене, может по дороге от проходной до директорского кабинета составить себе вполне определенное представление о том, кто его там ждет, в точности как в «Мертвых душах» вид усадьбы отражал характер ее владельца. И, поверьте, сюрпризы здесь редки, разве что директор только что назначен. Так вот, конкурируют между собой на самом деле не просто разные владельцы, но разные культуры, и в ходе борьбы отсеиваются неадекватные. Они поглощаются — либо через фондовый рынок, либо через банкротство, в то время как успешные реинвестируют прибыль и/или привлекают инвестиции. Впрочем, это все давно известно.

До 1998 года: инвестиции —
«по потребностям»?

Как показали исследования Киевской консалтинговой группы и Гарвардского проекта в Украине, проведенные по заказу ФГИУ, еще недавно, в 98-м, можно было наблюдать престраннейшую картину: среди предприятий украинской промышленности инвестиционная активность (определенная как доля реинвестируемой прибыли) оказалась положительно связана с бюджетной задолженностью. То есть, государство готово было прощать задолженности, сделанные ради святого — ради инвестиций в производство. И это было правилом, а не исключением: только по иностранным инвестиционным кредитам под гарантии правительства в 1999 году пришлось заплатить 1204 млн. грн. за счет бюджета, при этом предприятия, «освоившие» эти инвестиции, раскошелились аж на 13% суммы. Не говоря уже о централизованных инвестициях, внутренних инвестиционных льготных кредитах под те же госгарантии, печально известном проекте «АвтоЗАЗ-Дэу» и прочих подвигах на ниве привлечения инвестиций на поживу долгоносикам. Можно с уверенностью предположить, что отбор при этом продолжался самый что ни есть отрицательный, поэтому инвестиции такого рода приносили и приносят больше вреда, чем пользы: капитала — по сравнению с умением им распоряжаться — уже и так накоплено несоразмерно, поэтому его увеличение практически никак не отражается на производительности труда, а вот отрицательный отбор — отражается. Только в обратную сторону.

Об этом свидетельствует другой результат того же исследования — производительность труда оказалась отрицательно связанной с капиталоемкостью (измеренной как отношение затрат на воспроизводство основных фондов, к затратам на воспроизводство рабочей силы) и лишь слегка положительно — с фондовооруженностью (стоимостью основных фондов, приходящихся на одного работающего). Все характеристики качества менеджмента (прибыльность активов, задолженности, оборачиваемость как активов, так и оборотных средств, рентабельность продукции) оказались существеннейшим образом негативно связаны с капиталоемкостью в выше определенном смысле: чем больше доля расходов на основные фонды, по сравнению с зарплатой, тем хуже эти фонды управляются.

А инвестиционная активность оказалась, увы, отрицательно связанной не только с прибыльностью, но и с оборачиваемостью средств, и с производительностью труда. Зато с капиталоемкостью (в вышеописанном смысле) — положительно! То есть, уже существующие активы экономически нейтрализовывались плохим управлением, а инвестиции в промышленности преимущественно распределялись «по потребностям», а не «по заслугам».

В свете этих фактов становится вполне понятной отрицательная связь ВВП и инвестиций: с одной стороны, это эффект отбора, с другой — последствия бездарного вложения средств, аналогичные тем, что наблюдались в советскую эпоху. На макроуровне можно наблюдать тот же результат: под аккомпанемент разговоров о декапитализации как основной угрозе отечественной экономике и причитаний по поводу сокращения инвестиций основной производственный капитал вырос за 1992—99 годы на 8—9% (по официальным данным). Конечно, по сравнению с советским периодом это ничтожно мало, тогда за год набегало столько, но по сравнению с сокращением населения на 6% за тот же период по причине в основном роста смертности и миграции — недопустимо, аморально много. Это, конечно, не голодомор 33-го, но аналогии напрашиваются. При этом рост основных фондов сопровождался падением производительности труда, вызванным в том числе и неспособностью большинства руководителей определить, вспоминая наш пример, место для котлована, в сочетании с искаженной системой стимулов.

И все-таки экономика работает

Впрочем, на многих примерах мы видим, как на глазах растет новая деловая культура. Во-первых, те самые 10—15% действительно предприимчивых директоров развернулись по-настоящему. Развернулись бы и больше, не мешай им государство. Во-вторых, заработанный в конкурентной торговле капитал со своей рыночной культурой во многих случаях сумел-таки сломать барьеры, воздвигнутые государственной бюрократией и некомпетентной частью директоров и вторгнуться в ранее запретную для него сферу производства. Появился маркетинг — это можно наблюдать просто на полках магазинов; экономика начала расти без увеличения затрат энергии, что за ней раньше не водилось, впервые наблюдается положительная связь между глубиной приватизации отрасли и ростом производства (по данным того же исследования), наконец в последние два-три года и инвестиции вроде бы начали положительно влиять на рост… Лед тронулся? Да, в том числе и потому, что в 1999-м инвестировали уже в основном из заработанного, а не «позаимствованного»: связь инвестиционной активности с прибыльностью положительна. Возможно, это результат кризиса 1998 года. Насколько это так? Насколько глубоки эти тенденции? Какая перспектива их ждет?

Чтобы ответить на эти вопросы, исследователи CASE-Украина (организации-преемника Гарвардского проекта) и Центра рыночных реформ А.Белоцерковец, В.Лановой, А.Кошик, О.Погарская, Я.Ширмер и автор этих строк провели исследование при финансовой поддержке Freedom House. В дополнение к прежним результатам были, при содействии EERC-Россия и GDN, проанализированы данные опроса более двух тысяч предприятий Украины, проведенного представительством МФК в феврале 2001 года. Работа продолжается, и пока что она принесла два основных результата — хороший и плохой.

Хорошо то, что инвестировали в 2000 году и собирались продолжить в 2001-м в основном те, кто не имеет задолженностей, зато имеет бизнес-план, и даже делал для него маркетинговое исследование. Таким образом, можно ожидать, что уж эти-то инвестиции не пойдут прахом. Косвенно это подтверждает и положительная связь между соответствующими показателями и ростом производства. Кроме того, отрадно видеть сильную положительную связь между инвестициями и экспортом — значит, в рост идут самые конкурентоспособные. Заметим, что эти положительные тенденции характерны в основном для приватизированных предприятий. Они же лидируют по росту инвестиций. Впрочем, и того, и другого следовало ожидать — затем и делалась приватизация!

Кстати, к вопросу о том, что нужнее для роста инвестиций — стимулы или ресурсы. Конкуренция создает стимул (так в Риме называлась палка погонщика): не будешь инвестировать — съедят. С другой стороны, она, конечно же, снижает прибыль, а значит, уменьшает ресурсы. Согласно нашим результатам, как с внутренней конкуренцией, так и с внешней связь положительная, хотя и не всегда сильная. Это значит, что не столько недостаток ресурсов, сколько недостаток стимулов (а также, как показывают данные других авторов, гарантий от административного вмешательства и гарантий права собственности вообще) сдерживает инвестирование. И ни в коем случае не нужно рассматривать защиту от конкуренции как способ увеличить инвестиции.

Впрочем, этого не стоит делать и по другой причине. Среди вопросов анкеты было два, специально посвященных ожиданиям государственной поддержки и соответствующим настроениям. С одной стороны, оказалось, что даже среди малых и вновь созданных предприятий почти 30% не просто считают, что государство должно их поддерживать, но и рассчитывают на такую поддержку, а среди государственных предприятий таких больше половины — это подсчитали еще авторы опроса Б.Сенчук, Т.Ткаченко и М.Якуб. Мы же при всем горячем желании не смогли выделить ни одной группы предприятий, где инвестиции и рост показали бы значимую зависимость от патернализма.

Иными словами, плохая новость состоит в том, что не происходит (пока) закрепления достигнутых сдвигов на уровне соотношения сил в экономике а, значит, и в политике. Это таит в себе опасность возврата к старым временам если не доперестроечным, то по крайней мере докризисным (1998 года) с соответствующим откатом в деловой культуре. Естественно, и на экономическом росте придется тогда поставить крест — хорошо бы только на время…

Но будем надеяться на лучшее. В конце концов, даже отсутствие зависимости в данном случае — прогресс, ведь раньше она почти наверняка была положительной (больше патернализма — больше инвестиций), и на государственную поддержку рассчитывали все сто процентов. Так что процесс, как говорится, пошел. Сейчас самое главное — не «спугнуть», точнее, не дать снова сигнала о том, что государство будет опекать предприятия. Нужно иметь решимость окончательно отказаться от ресурсно-ориентированной экономической политики, этого уродливого рудимента старой системы и, создавая условия для становления рыночной системы стимулов, сделать акцент на рыночном, свободном, прозрачном и конкурентном отборе собственников и менеджеров. Долгоносики — не давятся.