ПРОЩАНИЕ С ИМПЕРИЯМИ

В прошлые выходные президент России Владимир Путин с помпой принимал в своем родном городе канцлера Германии и президента Франции. Давно запланированные церемониальные переговоры Путина и Шредера в Санкт-Петербурге с присоединением к ним Ширака превратились в очередную демонстрацию единства антивоенной коалиции. Но, вероятно, в последнюю такую демонстрацию. Особого смысла в последующих трехсторонних встречах по окончании войны уже нет, к тому же в Петербурге участники саммита явно ощущали себя не очень уютно, когда вынуждены были комментировать почти издевательское американское предложение списать иракские долги, чтобы помочь восстановлению иракской экономики. Когда Владимир Путин раздраженно заметил в ответ, что «кто-то пострелял, кто-то пограбил, а кто-то должен за это заплатить» — это выглядело не очень убедительно. Но проигравшему непросто казаться благородным. А в Петербурге собрались политики, проигравшие и борьбу за реальное политическое влияние в мире, и возможность участвовать в построении нового миропорядка на равных с союзниками, верно просчитавших все реальные возможности саддамовского режима. Возможно, из всех своих потенциальных противников американцы выбрали самое уязвимое звено — но уж точно не заслуга американцев, что французскими, немецкими и российскими стараниями дискуссия вокруг Ирака неожиданно превратилась в выяснение реального политического веса великих держав эпохи «холодной войны». И если до этой дискуссии теоретически было известно, что в мире есть лишь одна супердержава, то после Ирака это стало ясно и на практике. Только и всего.

Собственно, Шираку и Шредеру все неудобство их положения было ясно еще до петерубургской встречи с Владимиром Путиным. Ширак радостно приветствовал взятие Багдада. Шредер еще крепился — и только на этой неделе, полетев в Ганновер на встречу с британским коллегой, позволил себе порадоваться крушению диктатуры. Что же касается Владимира Путина, то он, в отличие от французского и немецкого собеседников, с самого начала конфликта старался быть осторожным настолько, насколько это позволяло ему дипломатическое искусство советников. Во всяком случае, от Путина мы узнали, что России никогда не нравился режим Саддама Хусейна и что Россия вовсе не желает поражения Соединенных Штатов в Ираке (какого такого поражения? В России, интересно, случаются военные эксперты? А разведка?). И, кроме того, американцам было гораздо легче ставить Россию в неудобное положение после каждого выпада Путина, чем Францию и Германию. Потому что чем могли американцы уколоть Ширака? Фотографиями молодого французского президента (тогда еще премьер-министра) с молодым Хусейном? Так в то время и сами Соединенные Штаты не гнушались общаться с Саддамом. А если предположить, что французский президент что-нибудь там когда-то продал в Ирак не бескорыстно — так подобные удары Жак Ширак уже научился отражать.

Обвинения в адрес России были куда более весомыми. Москву обвиняли — пускай неофициально, но все же — и в поставках оружия Ираку, и в вывозе из страны архивов Саддама, и в сотрудничестве разведок. Американский Конгресс в результате исключил Россию из числа стран—участниц восстановления Ирака. Возможно, не только из-за обвинений газетчиков, но и из-за оправданий политиков. А оправдания российских чиновников действительно выглядели куда более неуклюжими, чем сами обвинения. Когда министр обороны России Сергей Иванов сказал, что американцы устроили бесплатную рекламу российскому оружию, — это было грустно, потому что наводило на воспоминания о рекламе, устроенной — тоже бесплатно — израильтянами во время шестидневной войны 1967 года. Но когда в телеэфире неожиданно появился бывший премьер Евгений Примаков, который рассказал, что накануне войны ездил в Багдад уговаривать Саддама (от имени Владимира Путина, разумеется) уйти в отставку — это было уже смешно.

Стремление Москвы, с одной стороны, сохранить лицо, а с другой — понравиться американцам — легко объяснимо. На протяжении последних лет Россия предпринимала титанические усилия ради того, чтобы закрепиться на иракских нефтяных месторождениях — нередко ценой собственного внешнеполитического авторитета. Вспомним сообщения о новых контрактах на гигантские суммы, которые обязательно начнут поступать в карманы российским нефтяникам как только отменят санкции. И то, как Багдад пытался шантажировать Москву, обвиняя нефтяные компании России — в первую очередь «Лукойл» — в нежелании начать разработку месторождений, что было бы грубым нарушением режима санкций. Объяснить российским чиновникам, что режим Хусейна никогда не избавится от санкций и с этим правительством договариваться совершенно незачем, было совершенно невозможно. Достаточно послушать интервью российского посла в Ираке, который в эти дни стал звездой местного телевидения, чтобы понять, в какой виртуальной реальности существует сегодня российская политическая элита, какой у нее дефицит квалифицированных кадров, насколько искаженно ее представление о процессах, происходящих в современном мире. Потому что если понятно, какого рода проблемы решали, заняв антиамериканскую позицию, Ширак и Шредер, то заинтересованность Путина в подобной позиции не имела под собой никакого практического фундамента. Ширак стал героем арабского мира — кажется, большим, чем Саддам. Шредеру удалось переориентировать общественное мнение своей страны, озабоченное экономическими проблемами. Что получил Путин? Усиление антиамериканских настроений в обществе? Оно ему надо?

И самое главное — насколько серьезной является антивоенная коалиция. В конце концов, у Ширака и Шредера свои проблемы, европейские, у Путина — свои. Реальным результатом этой коалиции стало прощание мира с двумя империями — бывшей Российской и «империей поневоле» — единой Европой. Конечно, Россия давно уже империей не была, но некий имидж все равно сохранялся, сохранялись претензии на монопольное влияние в регионе, сохранялись так называемые «традиционные союзники» — тот же Хусейн, Ким Чен Ир и прочие выдающиеся деятели, в отношениях с которыми Москва стремилась играть посредническую роль, примиряя их с Западом. А чего теперь этим традиционным союзникам ждать от России? Да и долго ли просуществуют эти традиционные союзники? А новые режимы будут испытывать к Москве примерно те же эмоции, что и новая власть в Белграде — обычно наследники диктатора не очень жалуют тех, кто продлевал агонию диктатур. А с точки зрения регионального влияния, Россия надежным партнером больше не выглядит — ведь усиление этого влияния было во многом связано с благожелательным отношением к этому процессу Соединенных Штатов. А теперь зачем? Ведь стало окончательно ясно, что Россия не только больше не империя, но она еще и не очень лояльный союзник в решающий момент.

С Европой все сложнее. «Империя поневоле» — не мой термин, я взял его из книжки одного европейского чиновника и понял из нее, что этот слой именно так и рассматривает единую Европу. Этот чиновник притащил свою брошюру на международную конференцию, посвященную украинским перспективам. И как-то так получалось, что Украина — это такая серая зона между «бывшей империей» и «империей поневоле». Хотел бы я сейчас встретить этого уважаемого чиновника, чтобы поинтересоваться у него, что же нам, бедным, делать, если одной империи таки нет, а другой таки не будет. Но, с другой стороны, в своей трактовке европейского единства чиновник не сильно отличается от Жака Ширака и многих других представителей континентальной политической элиты. Тем более что само расширение ЕС многие на Западе воспринимали как логическое усиление этой «империи».

Однако период между решением о вступлении новых членов и прошедшей на этой неделе подписанием документа в Афинах оказался судьбоносным. Новые члены ЕС до сих пор не могут простить старым пренебрежительного отношения к их мнению. Польские политики, с которыми мне пришлось беседовать после знаменитого заявления французского президента Жака Ширака, осудившего письмо восточноевропейских премьеров в поддержку американской позиции, замечали — их реакция была бы куда более жесткой, если бы не предстоящий референдум о вступлении в ЕС. Никто не собирается щадить самолюбие французского ветерана, но интересы страны, собирающейся вступать в Евросоюз, подразумевают бережное отношение к авторитету самой организации и руководителей стран—членов ЕС.

Вероятно, после того как пройдут все референдумы, церемониться с политиками, считающими, что в ЕС могут быть страны первого и второго сорта, никто больше не будет. Новые члены ЕС вместе с государствами, решившимися поддержать Вашингтон, вполне могут использовать это ослабление французских и немецких позиций для того, чтобы попытаться реформировать Евросоюз в соответствии со своими представлениями о происходящем на континенте. Как замечают политики и журналисты на востоке Европы, «нереформированная Европа никому не нужна — ни новым, ни старым членам Евросоюза». И это, конечно, же, совершенно новый взгляд на вещи, вряд ли возможный до успешной акции союзников в Ираке.