Новая старая архитектура европейской безопасности

Огромное по размерам и значению географическое пространство, раскинувшееся, по уже шаблонному высказыванию, от Ванкувера до Владивостока, который раз в истории и впервые после 1991 года втянуто в исторически значимую геополитическую игру. Сразу внесем ясность — правила этой игры не предусматривают деления игроков на плохих и хороших. У каждого из них своя правда, и она достойна внимания и понимания со стороны других игроков. Ставка в игре чрезвычайно высока — безопасность и благосостояние государств и народов.

Начало этой игры является неминуемым результатом деятельности самих игроков — ключевых государств. По крайней мере, на протяжении последнего десятилетия в погоне за продвижением собственных интересов они сознательно (или несознательно) делали внешнеполитические шаги, упорно обострявшие противоречия между ними, в результате создав небывалое со времен холодной войны системное напряжение в международных отношениях. И все они несут ответственность за то, что это географическое пространство требует ныне конструктивных решений, новых инициатив, способных укрепить расшатанное здание безопасности.

Первой такой инициативой стало предложение Российской Федерации начать диалог относительно новой архитектуры европейской безопасности. О ней говорили много, но действовать начали только после прошлогодней войны в Грузии, когда президент РФ Д.Медведев предложил заключить Договор о европейской безопасности (ДЕБ). Договор должен стать краеугольным камнем в фундаменте здания безопасности. Официально объявленная цель этой инициативы заслуживает всяческой поддержки, ведь заключается она в преодолении глубокого недоверия, воцарившегося в отношениях между основными игроками мировой политики, в отказе от применения двойных стандартов, в замене ошибочных односторонних подходов к решению проблем безопасности на подходы коллективные.

Вопрос однако заключается в том, является ли она реально, а не формально конструктивной и новой? И, что еще важнее, сможет ли она разрешить существующие разногласия, сбалансировав при этом интересы ключевых игроков с интересами людей и целых народов, судьбы которых собственно, и разыгрываются?

За кулисами игры

В начале 2009 года российское внешнеполитическое ведомство констатировало, что в 2008 году Россия «в целом завершила этап «сосредоточения» и вернулась на международную арену в роли одного из ведущих государств мира». Ключевым в приведенной цитате является намеренно закавыченное автором слово «сосредоточение». Это слово — сигнал международным партнерам России, более мощный, чем иные ее тезисы и инициативы, поскольку является прямой цитатой из легендарной ноты 1856 года гениального дипломата, министра иностранных дел, а позднее и канцлера России, князя Александра Горчакова. Указывая эту историческую параллель, современные российские политики и дипломаты проводят для своих зарубежных партнеров четкую аналогию между событиями последних восемнадцати лет и второй половины ХІХ века.

Тогда преданная партнерами, экономически опустошенная и политически униженная поражением в Крымской войне Россия находилась на краю пропасти, но нашла в себе силы удержаться от падения ценой отказа от активного участия в международных отношениях, где, по ее мнению, воцарились двойные стандарты и право сильнейшего. Взамен Россия направила усилия на внутреннее развитие. На обвинения недавних обидчиков в самоизоляции из-за сердитости на них Горчаков ответил своей исторической фразой: «Россия не сердится, Россия сосредоточивается». С этого момента Россия начала сосредоточиваться, чтобы через десятилетие триумфально вернуться на международную арену.

История повторяется, и после почти двух десятилетий сосредоточения Россия в который раз возвращается в большую геополитику как равноправный игрок. Она возвращается, требуя триумфа, на роль которого чудесно подходит ДЕБ. Она возвращается, хорошо помня все свои поражения, примеры применения к ней двойных стандартов и притеснения со стороны партнеров, но, хочется надеяться, при этом на них не сердясь.

Разумеется, при таких обстоятельствах сразу после возвращения, практически на пороге, Москва громко заявила о необходимости пересмотреть существующие правила игры с целью «формирования справедливого и демократического устройства мира». В конце концов, ничего нового. В мировой политике так всегда было и будет с Россией или с каким-либо другим достойным государством, имеющим геополитические амбиции и обладающим инструментами для их реализации. Вопрос только в том, какой именно мир подразумевается под этой российской формулировкой?

Те, кто в связи с этим ждут новаций от дипломатии нашей северной соседки, вероятнее всего, разочаруются. Вся подготовительная работа России последних лет на этом внешнеполитическом направлении свидетельствует о ее стремлении не столько создавать новую архитектуру европейской безопасности, сколько старыми дедовскими методами восстанавливать форму и содержание архитектуры, существовавшей до 1991 года.

Что касается формы, то в последние годы из уст российских политиков и дипломатов зачастую звучал тезис о недопустимости расширения НАТО, которое, по их мнению, является основным дестабилизирующим фактором европейской безопасности. Постоянное акцентирование внимания на этой проблематике дало свой результат — оно создало видимость ее исключительности и отвлекло внимание от других, значительно более глубинных процессов, происходивших за кулисами.

В это же время Россия малозаметно для широких масс вела системную и последовательную работу по созданию институционных механизмов собственного геополитического влияния взамен разрушенных Организации Варшавского договора и Совета экономической взаимопомощи, представлявших с 1949 по 1991 годы её часть архитектуры европейской безопасности. Видя на той стороне неизменные лица государств и их объединений, которые пережили бурю 1991 года, Москва в свою очередь начала собирать вокруг себя старые и новые благосклонные к ней государства и создавать собственные объединения.

На Европейский Союз ответили Евро-Азиатским экономическим сообществом (его могло бы дополнить еще и хорошо известное Украине Единое экономическое пространство, но пока не сложилось), на в целом контролируемую западными партнерами Организацию по безопасности и сотрудничеству в Европе — контролируемыми Россией Содружеством независимых государств и Шанхайской организацией сотрудничества (вместе с Китаем), и на главный раздражитель — Организацию Североатлантического договора — тоже нашелся подходящий ответ в виде Организации Договора о коллективной безопасности.

На протяжении некоторого времени эти организации оставались карликами в геополитике, их никто не воспринимал всерьез. Даже СНГ было скорее удобной аббревиатурой для обозначения постсоветского пространства, чем реально действующим межгосударственным объединением. Однако постепенно организации набирали обороты, становились все заметнее в регионах своей деятельности и на определенном этапе выяснилось, что в распоряжении России находится целая сеть взаимосвязанных институтов, в которой она играет ведущую роль и члены которой являются ее идеологическими партнерами. Именно тогда и пришло время вывести эти организации «в люди».

Поначалу российская дипломатия полуформально и небезуспешно навязывала существующим организациям безопасности сотрудничество с собственными креатурами, подчеркивала невозможность гарантирования полноценной безопасности и развития сотрудничества без их участия. А в декабре 2007 года прозвучало первое официальное громкое заявление. Тогда Россия и Беларусь в последний момент поставили под угрозу срыва заседание Совета министров ОБСЕ своим, казалось бы, невинным требованием включить в одно из решений этого мероприятия ОДКБ наряду с ЕС и НАТО.

Западные партнеры к такому повороту явно были не готовы, но в конце концов эффект неожиданности сработал и под давлением времени они сдались. Символический прорыв состоялся — ЕС, НАТО и ОДКБ были поставлены в один ряд. Оставалось только закрепить успех. И вот уже набирают неслыханных до того оборотов заявления российских представителей всех уровней о неспособности исторически устоявшихся организаций безопасности в Европе выполнять возложенные на них задачи. Хотя вполне понятно, что проблема не в самих возможностях этих организаций, которые еще далеко не исчерпаны, а в том, что они парализованы противостоянием государств, в отношениях между которыми воцарились антагонизм интересов и взаимное недоверие.

Параллельно, уже вполне формально, развивается сотрудничество общепризнанных международных организаций с новыми. В рамках ООН и ОБСЕ государства — члены ОДКБ, по примеру Евросоюза, выступают единым фронтом, провозглашая общие заявления по отдельным вопросам повестки дня. В свою очередь российский президент в ходе саммита Россия—ЕС в ноябре 2008 года подчеркивает, что обсуждать новую архитектуру европейской безопасности следует с привлечением не только НАТО и ЕС, но и СНГ и ОДКБ, при этом последняя оперативно заявляет о единстве подходов своих государств-членов к этой проблеме.

Если такое взаимодействие организаций и в самом деле дает возможность укреплять безопасность и улучшать жизнь людей, ее следует оценивать только положительно. Но все более очевидным становится тот факт, что по целому ряду ключевых вопросов европейской безопасности позиции и оценки, например, НАТО и ЕС, с одной стороны, и СНГ и ОДКБ — с другой, становятся открыто или скрыто, но диаметрально противоположными. Слишком часто на каждое слово одних находится в ответ слово других.

Создается впечатление, что общая цель российского курса на развитие этих организаций совсем другая, — именно они должны обеспечить паритетность позиций России и Запада в геополитической игре относительно коллективной безопасности и именно по границам их государств-членов при негативном развитии событий пройдет новая линия безопасности в Европе.

Похожая ситуация сложилась и с содержанием предложенной новой архитектуры европейской безопасности. В 1991 году потеря основного врага в лице СССР дала возможность сделать резкий поворот от так называемой жесткой (разоружение, контроль над вооружениями, военно-техническое сотрудничество) к мягкой безопасности (защита прав человека и основных свобод, экономическая безопасность и защита окружающей среды). В общих чертах разницу между этими двумя подходами можно представить так: если предметом взаимодействия правительств по вопросам жесткой безопасности является предотвращение и урегулирование конфликтов между государствами, то по вопросам мягкой безопасности — конфликтов между человеком и государством.

Именно в сфере мягкой безопасности Россия и ее ближайшие союзники ощущают наибольший дискомфорт, подвергаясь постоянной критике своих западных партнеров. И, по крайней мере, частичное решение этой проблемы они видят в возвращении к вопросам жесткой безопасности. К этому они иногда настойчиво призывают, а иногда решительно и откровенно подталкивают своих партнеров. Конечно, правозащитная проблематика уже никогда не будет на периферии внимания государств, однако ее сбалансирование вопросами жесткой безопасности позволило бы России коренным образом изменить характер дискуссии по вопросам безопасности и, по заманчивому высказыванию российских дипломатов, улучшить «общеевропейский политический климат».

С таким вот багажом внешнеполитических задач и инструментов их достижения Россия вступает в игру. А что же другие игроки, прежде всего США и ЕС? С 1991 года, пользуясь историческим моментом, они всеми способами наращивали собственные мощности и расширяли сферы влияния, прежде всего путем присоединения бывших социалистических государств к ЕС и НАТО и распространения действия различных международных норм на новые государства.

Из-за ряда причин, и не в последнюю очередь из-за новой роли России, эти методы уже теряют свою эффективность. Но взамен им ничего нового ни США, ни ЕС предложить не могут. Стоит внимания разве что последняя инициатива президента США Б.Обамы «перезагрузить» отношения с Россией. Очевидно, что этому американскому подходу пока не хватает конкретики, которая пусть и в общих чертах, но все же присутствует в российской инициативе относительно ДЕБ.

И все же очевидно, что, в отличие от своего российского коллеги, Обама предлагает сосредоточиться не на перестройке нашего общего дома, а на улучшении отношений между населяющими его соседями. Это, бесспорно, шаг в правильном направлении, поскольку он предпринимается для улучшения содержания, а не формы международных отношений на евроатлантическом пространстве. Главное, чтобы американскому лидеру удалось наполнить этот курс реальным и конструктивным содержанием и чтобы система отношений с Россией не оказалась настолько пораженной вирусами, что, сколько ее ни перезагружай, она все равно будет зависать.

Итак, в целом при таких обстоятельствах главная задача Вашингтона и Брюсселя в этой игре в том, чтобы не лишиться достигнутых позиций и при этом каким-то образом удовлетворить требования Москвы.

Игра

Впервые на международном уровне Д.Медведев призвал к работе над ДЕБ еще 5 июня 2008 года в Берлине. Символизм очевиден, а цель инициативы благородна. В городе, который в течение десятилетий был одной из самых горячих точек евроатлантической безопасности и где «разъединительная линия» была не политическим тезисом, а безжалостной железобетонной реальностью человеческой жизни, российский президент призвал заключить новый договор с целью «преодоления унаследованной от холодной войны конфронтационной логики в европейских делах» и формирования системы коллективной безопасности, «равной для всех государств, без разделительных линий и без зон с разным уровнем безопасности».

Тогда на эту инициативу не обратили надлежащего внимания, считая ее очередным примером российской геополитической риторики. В значительной мере так и было. Эта речь вообще могла быть лишь данью юридическому образованию Д.Медведева, его профессиональной вере в эффективность правовых норм. Кроме того, дальнейшее развитие событий дает основания считать, что российская идея тогда оставалась именно идеей и конкретного содержательного наполнения не имела. Не имела она его и спустя два месяца, когда прозвучала во второй раз. Однако на этот раз эффект был совершенно иным.

На фоне многочисленных обвинений в адрес России в противоправной войне против Грузии повторенное предложение Д.Медведева начать консультации по поводу новой архитектуры европейской безопасности путем обсуждения ДЕБ прозвучало весьма уместно. Положительный эффект имело и то, что Д.Медведеву в этом вопросе откровенно подыграл президент Франции Н.Саркози. Во время переговоров со своим российским коллегой, на пике попыток прекратить войну в Грузии он поддержал его предложение, чем удивил многих наблюдателей. Ведь ДЕБ как инициатива Медведева—Саркози выглядела значительно перспективнее, чем инициатива одного Медведева. На какое-то время показалось, что идея ДЕБ все-таки сможет стать эффективным объединительным инструментом. Впрочем, вскоре бесполезность этих надежд стала очевидной.

Н.Саркози продолжал оказывать поддержку российскому коллеге до тех пор, пока в октябре и в конце ноября не прозвучали первые заявления В.Путина и Д.Медведева о содержательном наполнении ДЕБ. Именно они заставили французского президента опомниться. И уже в феврале 2009 года в авторитетной французской Le Monde появилась совместная статья Н.Саркози и канцлера Германии А.Меркель. Она не только продемонстрировала глубину французско-германского партнерства, но и в определенном смысле стала вежливой европейской антитезой тезисам Путина—Медведева.

После этой публикации фамилии обоих президентов все реже появлялись рядом с аббревиатурой «ДЕБ» и фразой «новая архитектура европейской безопасности» и это, в конце концов, стало свидетельством возвращения игроков на их традиционные места. Началась позиционная игра. Что же отпугнуло европейцев от основных принципов ДЕБ, провозглашенных российскими лидерами? Страх перед возвратом в прошлое.

По мнению России, в основу ДЕБ должны быть положены пять принципов. Первые два заключаются в том, что ни одна страна не имеет эксклюзивных прав на поддержание мира в Европе, и в необходимости установления базовых параметров контроля над вооружениями и разумной достаточности в военном строительстве. Более важное значение для игры имеют следующие три принципа, уже вошедшие в политический лексикон в качестве принципов трех «не»: не обеспечивать свою безопасность за счет безопасности других; не допускать действий, ослабляющих единство общего пространства безопасности; и, главное, не позволять, чтобы развитие и расширение военных союзов наносило ущерб другим участникам договора. Последний принцип является, бесспорно, ключевым.

Ж.-Ж.Руссо не без грустной иронии заметил, что «есть принципы для разговоров, а другие для применения в жизни, и расхождения между ними никого не возмущают». Как бы то ни было в жизни обычной, но в сверхсложной жизни международной эти слова очень уместны. Все три «не» принадлежат к первому виду принципов. Они будут эффективными в политическом разговоре лидеров государств, но причинят вред, если станут реальностью международно-правовой жизни, да еще и на таком чувствительном и уязвимом пространстве, как евроатлантическое.

Причина этого проста — на правовом уровне просто невозможно четко предвидеть все формы нарушений этих принципов, а следовательно, останется огромная «серая зона» для двойного толкования тех или иных действий в свете обязательств по ДЕБ. И, стремясь избежать проблемы двойных стандартов, в конце концов к ней мы и вернемся, однако теперь в намного более острой форме. Легко представить, что обвинения в нарушении юридических обязательств и призывы к ответственности будут звучать с завидной регулярностью.

Россия считает существующую архитектуру коллективной безопасности в Европе разорванной и заявляет, что «куски», имея в виду существующие организации безопасности, продемонстрировали неспособность выполнять свою основную функцию — гарантировать безопасность. Но если ДЕБ и в самом деле будет основана на трех упомянутых «не», то настоящего объединения в одно гармоничное целое не состоится. Скорее всего, грубой белой ниткой к имеющимся «кускам» пришьют новые (и это будет первая разделительная линия), возникновение которых сама же российская сторона и стремится не допустить.

С восстановлением влияния России, усилением ее закономерных расхождений с другими партнерами в оценках ряда ключевых проблем безопасности возведение в абсолют запрета на расширение военных союзов фактически создает новую разделительную линию в Европе, которая не знала этого понятия после завершения холодной войны. На данном этапе выглядит так, что, с одной стороны, она пройдет по границам НАТО, а с другой — ОДКБ и СНГ. Для всех остальных государств, которые по разным причинам не принадлежат ни к одному из союзов, будет действовать старая поговорка — кто не успел, тот опоздал.

В качестве примера возьмем Украину, которая находится в центре этой геополитической игры и, более того, является одной из весомых причин ее начала (возможная позиция нашего государства по вопросу новой архитектуры европейской безопасности — крайне сложный вопрос, требующий отдельного освещения). Если ДЕБ будет основан на трех «не» и Украина будет участником настоящего договора, то легко представить, что ее курс на членство в НАТО или даже отдельные формы сотрудничества с альянсом будут квалифицированы как грубейшие нарушения обязательств перед одними участниками договора, а теоретически возможны аналогичные действия в рамках ОДКБ — перед другими. Поэтому при любых обстоятельствах Украине отводится роль нарушителя международно-правовых обязательств, дестабилизирующего фактора европейской безопасности. И самое печальное, что такой же ярлык будет навешан на нее в случае, если наша страна не присоединится к ДЕБ. Выход остается один — нейтралитет. Но кому нужен нейтралитет, если он является вынужденным, а не свободным выбором народа?

При таком развитии ситуации безопасность в целом и имеющиеся противоречия в частности будут законсервированы, что как раз и создает максимально благоприятную среду для усиления конфронтации и возникновения новых разделительных линий. Такого возврата в прошлое, когда новая архитектура европейской безопасности на самом деле окажется старой архитектурой, которую с таким трудом удалось разрушить, и боится Европа. Именно поэтому из ее столиц всех уровней все чаще звучат четкие заявления о том, что к работе над новой архитектурой они готовы, но свобода выбора военного союза даже не обсуждается, как и действенность имеющихся организаций безопасности.

И тут нужно понять, что такие заявления Европы на самом деле уже являются тактической победой России. Во-первых — потому, что ее инициатива не была отвергнута, а обсуждается, и все больше государств признают потребность обновления архитектуры европейской безопасности. Таким образом, России удалось нейтрализовать первую волну недоверия со стороны ее партнеров, втянуть их в диалог. И не столь принципиально сейчас, будет ли он результативным и будет ли окончательный результат соответствовать первичным целям.

Важный пропагандистский эффект достигнут — как ни удивительно, но на фоне критически жесткого российского внешнеполитического курса последних лет благодаря инициативе по ДЕБ удалось создать основания для того, чтобы Россия вошла в историю как государство, которое в условиях системного кризиса международных отношений конца первого десятилетия ХХІ века предлагало конструктивные решения, стремилось к укреплению безопасности. И при правильной информационной работе вполне возможно, что потомки в ДЕБ — как в проваленной инициативе или как в действующем международном договоре — будут видеть не столько саму безопасность, сколько Россию в роли поборника безопасности.

Во-вторых — потому, что европейские партнеры всерьез восприняли три «не» и противодействие им будет подталкивать их к уступкам. Решимся предположить, что Россия прекрасно понимает противоречивый характер первых двух «не» и неприемлемость третьего для ее партнеров. Однако она продолжает активно настаивать на ключевом значении именно этого принципа для собственной безопасности.

С точки зрения ее интересов, это — замечательная игра. Требуя недопустимо много, Россия повышает свои шансы на то, чтобы получить максимально возможное. Ведь очевидно, что в обмен на отказ от этого «не» она может рассчитывать на весомые уступки в вопросах возврата к концепции жесткой безопасности, на смягчение критики по проблематике мягкой безопасности, уступки по дальнейшей легитимации, подъем подконтрольных ей международных организаций. Россия последовательно шла к этому, и сигналы о готовности идти на такие уступки уже можно заметить в заявлениях ряда европейских дипломатов и экспертов.

При таком сценарии, как бы ни завершились переговоры о новой архитектуре европейской безопасности, в результате получим архитектуру старую — или символически подправленную, существующую сейчас, или же восстановленную, в той или иной степени существовавшую до 1991 года. В пользу такого развития событий свидетельствует и постоянно повторяемый российскими представителями тезис о том, что хотя Россия и настаивает на одобрении новых, единых для всех, правил игры, но «ничего не намерена менять, ликвидировать», что она стремится не создавать для государств новые обязательства, а только подтвердить имеющиеся или из политических превратить их в юридические.

При этом, однако, забывается, что такое изменение формы архитектуры в целом или отдельных ее элементов не меняет сути самой архитектуры, а следовательно, не решает имеющиеся проблемы, не устраняет расхождения между игроками, сохраняющими свою остроту. В этом случае форма подменивает собой содержание, и недовольство уступками, ощущение проигрыша и жажда реванша неминуемо подтолкнут игроков к очередному раунду игры.

Предшествующий опыт игроков

История, как видим, в который раз может повториться. И чтобы этого не произошло в виде трагедии, приведем в конце одну историческую параллель. В конце ХІХ века ситуация в Европе по своей сложности была очень похожа на наше настоящее: тугой клубок противоречий между ведущими государствами, возрастающее их взаимное недовольство. Россия после вынужденной паузы, вызванной Крымской войной, вернулась в игру, в которой уже многое изменилось без учета ее интересов. Германия захватила французские Эльзас и Лотарингию и стремилась к признанию своих новых границ. Франция отчаянно искала пути для возвращения утраченных территорий. Англия постоянно наращивала свою военно-экономическую мощь да еще и тенью присутствовала едва ли не во всех европейских противостояниях и волнениях. Неспокойной была ситуация на Балканах, где пересекались интересы ряда государств. В конце концов, на Дальнем Востоке Россию беспокоила Япония, война с которой со временем окажет значительное влияние на ход европейской истории.

И вот именно на таком фоне Россия, которой только четыре года правил молодой царь Николай ІІ, ровно за 110 лет до появления российской инициативы по ДЕБ, в августе 1898-го, пригласила другие государства принять участие в международной конференции с целью обеспечения «настоящего и прочного мира» прежде всего путем разоружения и установления контроля над вооружениями. По большому счету, в том историческом контексте амбиционные цели этой инициативы были аналогичны целям, стоящим сейчас перед ДЕБ, — юридически закрепить новые правила геополитической игры, которые бы обеспечивали безопасность государств. Для тогдашнего мира такая инициатива была даже более сенсационной, нежели современная попытка создать новую архитектуру безопасности.

Любопытно, что в 1898 году все было почти так же, как и в 2008-м: инициатива — спонтанная, ее содержательное наполнение — нулевое. Внесена она была неожиданно, без предварительных консультаций с другими государствами. Первая реакция на российское приглашение — недоверие как со стороны правительств, так и народов. По иронии истории, самой острой была позиция Франции, тогдашнего главного союзника России. Французская пресса изобиловала оценками инициативы типа «славянская хитрость» и «немецкий продукт». Но после первой волны недоверия и молчания все-таки началось активное публичное обсуждение.

Осознавая чрезвычайную сложность задачи, Петербург изначально мало рассчитывал на успех своей инициативы, но четко осознавал, что сам факт ее внесения будет носить мощный пропагандистский эффект, обеспечит «глубокое уважение народов» российскому самодержцу, поскольку подчеркнет роль России как миротворца. Поэтому когда в европейских государствах пропагандистский эффект был достигнут, Петербург предпочел не продолжать начатое дело, а тихо похоронить инициативу в рамках бесконечных заседаний экспертов.

Несмотря на все препятствия и сомнения, Первая конференция мира все-таки состоялась в середине 1899 года в Гааге. И хотя окончательные результаты мероприятия существенно отличались от первичной идеи России, одобренные на ней документы и заключенные договоры все-таки создали новую архитектуру европейской безопасности. Ее отдельные элементы действуют до сих пор, а две из одобренных конвенций произвели настоящую революцию в международном праве. Это был успех России.

Однако главный урок истории заключается все-таки в ином — одобренные в Гааге договоры не решили ключевых противоречий между государствами. Право как, бесспорно, мощный способ регулирования отношений между ними не смогло сыграть свою конструктивную роль, и появление правил игры не вызвало у государств чувства необходимости их соблюдать. Причина этого довольно проста — настоящим ключом к обеспечению безопасности являются внутренние убеждения и ценности игроков, а не обязательные для них юридические нормы, и там, где присутствует существенный разрыв между ними, право бессильно.

В результате страх государств за собственную безопасность и взаимное недовольство только усиливались. В частности и по этой причине 100 лет спустя историки справедливо будут называть эти ДЕБы ХІХ века «опасным фасадом, создавшим мираж безопасности», мираж, всю обманчивость которого история так наглядно и ужасно продемонстрирует через 15 лет после гаагского триумфа, когда начнется Первая мировая война.