НА ПОРОГЕ НОВОГО ТЫСЯЧЕЛЕТИЯ: КУДА ДРЕЙФУЕТ МИР?

На меже столетий стало уже традицией обращаться к сакраментальным проблемам человеческого бытия, судьбам страны и мира в целом, стремиться вписаться в этот исторический интерьер. Не многим поколениям такое дано. И воистину, это время необходимо сполна использовать для того, чтобы выйти за пределы обыденности, соприкоснуться с вечностью и ощутить глобальность пространства, постичь их смысл.

Украина на себе ощутила неотвратимую железную поступь грядущей глобальности. С одной стороны, она — продукт распада последней тоталитарной империи, которая сохранила и «родовые гены», и системные связи с ее остовом — Россией, что часто настойчиво о себе напоминает. С другой — те геостратегические и геоэкономические силы, под натиском которых пал СССР, и поныне во многом определяют пути внутреннего развития государств-осколков, особенности и характер их внешней политики.

Формирующийся общий мир манит и соблазняет «потерпевших» от глобального натиска, даже при том, что диктует жесткие правила игры. Политики, бизнесмены и эксперты пытаются осмыслить возможные выигрыши и потери. Но основная дилемма все же состоит в том, продолжить ли слепо отдаваться воле глобализации или же осознанно принять вызов и заняться поиском путей развития, которые не грех было бы предложить в качестве альтернативных и мировому сообществу.

«КАКОЕ ТЫСЯЧЕЛЕТЬЕ НА ДВОРЕ?»

Значимость событий и явлений конца ушедшего тысячелетия состоит, пожалуй, в том, что в них отразились основные контуры будущего мироустройства, ведущие направления и тенденции всемирного развития, перспективы доминирования западной цивилизации и возможные ответные реакции евразийства.

Процессы формирования нового мирового порядка обозначили стремление Запада обособиться в элитарном клубе себе подобных — уповающих на мощь денег и святость правопорядка, расчетливых, преклоняющихся перед торговыми балансами и финансовыми показателями, но в высшей мере — перед Вещью. Коммерческий расчет и выгода заложены не только в фундамент Всемирной торговой организации, которая, по сути, определяет этику современной мировой политики (а она-то сегодня все больше походит на торг), но и в основу формирующейся общеевропейской идентичности. На откровенном расчете и двойных стандартах строится и «западный гуманизм», проявляющийся все больше в форме так называемых «гуманитарных интервенций».

Существенной составляющей нынешнего мироустройства видится инновационная ориентация хозяйственной деятельности, которая является ключевым движущим фактором эволюции в условиях постиндустриального развития. О причинах инновационного ускорения можно только догадываться. С одной стороны, инновационная активность циклична и синхронизирована с известными кондратьевскими экономическими циклами (с определенным сдвигом). С другой — не исключено, что это завершающая фаза прорыва на новый уровень технологий вследствие общественно- производственной унификации, стимулированной процессами глобализации. А возможно — и своеобразная реакция технократии, стремящейся выжить в быстро меняющейся природной и социальной среде.

Но научно-технический прогресс все явственнее демонстрирует и свою «теневую» сторону. Мир вещей, техники, технологии и научных парадигм опутал своими сетями живую человеческую природу и, похоже, для некоторых даже стал ее «желанной» компонентой. Збигнев Бжезинский небезосновательно полагает, что человечество находится на грани «спонтанного использования растущих возможностей науки для улучшения, переделки и создания человеческой личности… В итоге может возникнуть новое неравенство в условиях жизни, которое будет выражаться не неравенством в доходах, а неравенством в органических условиях жизни».

Папа римский Иоанн Павел II более критичен в своих предвидениях: «Технические средства, которыми располагает нынешняя цивилизация, несут не только возможность самоуничтожения человечества в результате военного конфликта, но также возможность «мирового порабощения» отдельного человека, социальных групп, целых обществ и наций».

Одной из проявляющихся ныне особенностей процесса вхождения мира в информационную фазу развития стала всеобщая виртуализация общества — его тотальное погружение в искусственно конструируемые визуальные, текстовые, смысловые поля, иллюзорную сферу чувств и эмоций. Фактически на наших глазах раскручивается сценарий развития цивилизации, многократно описанный фантастами как бунт киберов против людей.

В этой связи символичен ажиотаж, наблюдавшийся на Западе как раз в преддверии балканской войны вокруг выхода на экраны очередных «Звездных войн» — этой яркой киноверсии, репрезентующей в массовой культуре ценности «технократически умерщвленного мира». И появился он как своеобразный американский ответ на «Сибирского цирюльника». Два полюса в массовой культуре, две несовместимые сферы существования человеческого духа…

Правда, то, что мы наблюдаем в нынешней России, уж больно далеко от идиллии Никиты Михалкова. Чеченские реалии, по крайней мере в изложении генералов и российских СМИ, все больше напоминают войну машин, запрограммированных на высокоточные отстрелы и зачистки. И в этом Россия все более походит на Запад. Не потому ли «цивилизованный» мир в такой же мере от нее шарахается и открещивается, в какой узнает себя?

По сути, ареной развернувшейся борьбы стала личность и человеческое сообщество. Вызревший в их недрах технотронный монстр уже стремится подчинить человеческую сущность, вогнать ее в лоно покорной зависимости от техники и технологии. Посредством так называемых «гуманитарных» технологий индивидуальное и общественное сознание может быть расколото, чтобы потом искусственно создавать самые невероятные социальные химеры, продавая их оптом и в розницу новоявленным мефистофелям. А заполнивший сегодняшние СМИ «черный PR» — только «цветочки» технократического разложения личности. Неужто мир неумолимо движется к своему Апокалипсису и действительно «мертвые будут судить живых»?

В политике главенствует либерально-демократическая парадигма. Для президентов, премьеров, генералов и рядовых, элиты и просто граждан стран западного мира — это фетиш, который с мессианским фанатизмом проецируется на весь мир. Ею «пропитано» современное западное бытие и сознание, ее яркий антураж ослепляет и бесконечно репродуцируется в образцах поведения кумиров, массовой культуре и масс-медиа. Стало уже расхожим международным ритуалом для одних заверять о приверженности демократическому выбору, для других — постоянно требовать доказательств в подтверждение этого. Так что о смене человечеством формальных идеологических вех говорить пока не приходится.

Подобную живучесть и экспансионизм либеральной иллюзии можно объяснить разве только тем, что она паразитирует на самом «духе свободы». А он-то и живуч, и притягателен, и жизненно необходим. Только личность, а тем более общество, сформировавшиеся как свободные, без принуждения и насилия, способны и к эффективной конкуренции, и к полноценному сотрудничеству.

Но, как видится, не либерализм и не демократия определяют сегодня ведущие тенденции развития цивилизации.

«СВОБОДА» ИЛИ «ОСОЗНАННАЯ НЕОБХОДИМОСТЬ»?

Корпоративизм, как феномен особого объединения усилий для создания совокупного общего ресурса, вновь реально утверждает себя в мире в качестве прогрессирующей идеологии, традиции, основы разработки современных социальных технологий, фундамента формирования нового мирового уклада. Идеи корпоративизма вездесущи и реализуются в разных ипостасях — региональной интеграции, политических союзах, социальном партнерстве, усилении корпоративных начал в экономике.

В формирующемся едином мировом экономическом пространстве основными действующими лицами становятся не государства, а транснациональные корпорации, в среде которых идут процессы активного слияния и поглощения. Мерилом эффективности работы компаний все более становится не величина прибыли, а степень охвата рынка. Интернет стремительно накрывает планету своей «паутиной», создавая глобальную среду взаимодействия. Проведение торговых и расчетных операций в международной компьютерной сети изменяет саму структуру бизнеса.

В мировой политике «впечатляет» сила НАТО и уверенная поступь Европейского союза, которые в своей деятельности все больше руководствуются жесткими корпоративными принципами. В этом и кроется их преимущество перед ООН, ОБСЕ и другими международными организациями, основанными на «дискуссионных» или «консенсусных» началах. Похоже, и Европа в ходе последней балканской войны «поступилась» правовыми и этическими принципами в пользу применения силы из корпоративной солидарности, а боевые действия активно покрывались «коллективной ответственностью».

В политической сфере большинства постсоветских стран властно хозяйничают отраслевые, силовые и региональные структуры и кланы. Феномен российских олигархов — результат эффективной реализации корпоративных технологий в бизнесе в сочетании с использованием властных и информационных рычагов. В политике сегодня закончилось время одиночек, и рассчитывать на успех можно только в рамках мощных финансово-политико-информационных корпораций.

Победа Леонида Кучмы — это прежде всего успех сформировавшегося вокруг него мощного административного, общественно-политического и финансового союза, который внушил уважение избирателям. Да и феномен «каневской четверки» состоял прежде всего в том, что был создан прецедент формирования конкурирующей корпорации, претендовавшей на то, чтобы собрать необходимые ресурсы и серьезно расшатать корпоративную сплоченность пропрезидентского блока. Закономерно и то, что ответная реакция была молниеносной и жесткой.

Аналогичный прецедент наблюдался и в России — кремлевская корпорация беспощадно и беспардонно повела себя с реальным конкурентом — губернаторским блоком «Отечество — Вся Россия». Успех «Единства» на думских выборах засвидетельствовал готовность значительной части электората встать под знамена консолидировавшейся власти, способной сообразно с «массовым спросом» проявить свою мощь. Еще в большей степени эффект предпочтения реальной административно-хозяйственной власти виртуальным обещаниям «неофитов» проявился в уверенных победах Александра Омельченко и Юрия Лужкова на выборах мэров Киева и Москвы.

Однако, как видится, мировым «демократическим бомондом» наложено негласное табу на корпоративизм. О нем не говорят с трибун представительных мировых конференций, молчат МВФ, Всемирный банк и сонм западных советников, наводнивших постсоветское пространство. В таком молчании Запада сквозит затаенный умысел — нежелание делиться с «диким» Востоком ноу-хау, которые сегодня ложатся в основу современных технологий экономического и социального управления. Вместо этого мы слышим старую песню о свободах и правах, частной собственности и приватизации из уст т.н. экспертов, которых с такой идеологией, похоже, и на пушечный выстрел не подпускают сегодня к ТНК. Уж как-то не верится в неведение «сильных мира сего».

Вместе с тем можно понять европейцев, которые тяготятся воспоминаниями о корпоративном государстве Муссолини, воспроизведенном впоследствии в расширенных масштабах Гитлером. Да и сталинский режим иначе как «колхозным» (т.е. все тем же коллективистски-корпоративным) не назовешь. Энтузиасты идеи пытаются как-то выкрутиться, подыскивая замены типа неокорпоративизм или корпоратизм, что сути не меняет. Ситуация весьма напоминает ту, которая сложилась в СССР вокруг геополитики, опять-таки в силу активного использования ее доктрин фашистским режимом.

Однако в такого рода подобии есть и более глубинная взаимосвязь. По сути, и корпоративизм, и геополитика основываются на приоритетности коллективного начала, положенного в фундамент организации общественной деятельности и функционирования ее институтов в одном случае и принципов формирования внешнеполитической стратегии — в другом.

МЕЖДУ «Я» И «МЫ»

Издревле индивидуальное и коллективное служило ключевыми компонентами в обозначении особенностей социализации личности и ориентации социума. В современной же человеческой цивилизации, похоже, развивается тенденция к усилению личностного начала на коллективном общественном фундаменте. Западное сообщество демонстрирует приоритетность индивидуализма — приверженность свободе личности и слова, частной собственности, свободному рынку и конкуренции. На евразийском пространстве преобладает коллективизм: братство, дружба, патриотизм, «чуття єдиної родини» — его ключевые символы.

Одновременно и само историческое время поочередно проявляет, образно говоря, свойства индивидуализма или коллективизма. Возможно, это связано с тем, что на конкретных этапах последовательно активизируются преимущественно индивидуальные или коллективные архетипы бессознательного, определяющие доминанту общественного развития. Такого рода переходы наглядно проявляются в музыке, литературе, архитектуре, образе жизни разных периодов и эпох.

В каждый временной отрезок обозначаются характерные для него события и явления, а исторические процессы обретают специфическую окраску. Сообразно реагируют на время и конкретные социумы, общественные системы и уклады, политические и экономические институты и организации — они, как правило, чувствуют себя комфортно в «своем» и испытывают неудобства, трудности и потрясения в «чуждом». При этом накопление не свойственного обществу «чуждого» потенциала, как и неготовность адекватно подготовиться к наступлению «чуждого» периода, способно приводить к революционным ломкам, последствия которых ощущаются продолжительное время и в последующей фазе развития.

Как представляется, длительность каждой фазы составляет 36 лет (с общим периодом 72 года), начало «коллективистской» приходится на 1989, 1917, 1845 и т.д. годы, «индивидуалистской» — на 1953, 1881…

Политические и социально-экономические феномены каждого времени проявляются в поведении пассионарных социумов. Так, начало «индивидуалистской» фазы 1881 года обозначилось убийством Александра ІІ и последующей волной индивидуального террора в России и Европе. Выяснения отношений между монархами привели к цепи бессмысленных и слабо мотивированных войн, увенчанных первой мировой. Накопленный «либеральный» потенциал вначале вызвал революционный шторм 1905 года, а после и вовсе разрушил Российскую империю. Вслед за ней пали Германская и Австро-Венгерская. На просторах Европы воцарились беспредел и анархия, усмирять которые пришлось уже новым «корпораторам» — «чрезвычайным комиссарам».

Нечто подобное наблюдалось и после смерти Сталина (1953) — разоблачение культа личности, «хрущевская оттепель», разрыв с Китаем, венгерские и пражские события, либеральные реформы, закончившиеся крахом соцлагеря (1989) и последующим развалом СССР и Югославии (1991). На этот период пришлись распад колониальной системы, массовые волнения в США, Франции, культурная революция в Китае, резонансные убийства, разгар «холодной войны», карибский кризис, войны «за принципы» — США во Вьетнаме и СССР в Афганистане.

В то же время в «коллективистской» фазе (1917—1953) наблюдались активные интеграционные процессы. Посредством тотальной мобилизации, принуждения и террора в качестве ведущей мировой державы утвердился СССР. На подобных же принципах сформировались фашистские государства в Италии, Германии, Испании. Шел активный военный и дипломатический передел мира. Были образованы Лига Наций, а в последствии ООН, Варшавский Договор и НАТО. Уже на новой волне (после 1989-го) объединилась Германия, начал активно расширяться НАТО, экономически и политически усиливаться ЕС. Да и ГКЧП был своеобразной, пусть и неудачной, попыткой коллективного противостояния индивидуалисту Горбачеву.

Однако на «коллективистское» время приходятся самые тяжкие испытания для финансовой системы, имеющей явно либеральную природу. Великая депрессия в США и финансовый кризис в Европе (1931), кризисы в Мексике (1995), Азии (1997), России (1998). Так что небезосновательно ведущие мировые эксперты предрекают трудные времена для мировой финансовой системы.

Правда, на указанных исторических этапах финансовое неблагополучие с лихвой компенсировалось способностью общества к мощной мобилизации имеющихся ресурсов. В этом и кроется успех быстрого послевоенного восстановления разрушенного хозяйства воевавших стран. Да и известный план Рузвельта по выходу из депрессии, к которому так часто сегодня апеллируют, базировался именно на корпоративных технологиях. После соответствующего обобщения Кейнсом в 1936 году и появилось в знаменитой «Общей теории занятости, процента и денег» само понятие «макроэкономика». Да и нынешние экономические успехи США на волне т.н. экономической «дисинхронизации» — не что иное, как плоды экономической политики, в частности «рейганомики», базирующейся на «антицикличности».

Сегодня же стремительное развитие идей корпоративизма, вероятно, во многом обусловлено еще и тем, что возросшая техногенная мощь человека в условиях глобального кризиса подвела природу к «последней черте», а человечество — к «моменту истины». И нет альтернативы практической реализации провозглашенной еще великим анархистом — князем Кропоткиным — «стратегии взаимопомощи и кооперации как основы совместного выживания», которая, правда, сегодня должна быть подкреплена и механизмами коллективной ответственности.

КТО «В ОБВАЛЕ»?

Степень зрелости социума во многом определяется его способностью адекватно реагировать на изменения в пространстве и времени (в т.ч. и на «индивидуалистские» и «коллективистские» вызовы). Нынешняя сила западной цивилизации во многом и состоит в том, что она смогла «обуздать» цикличность социально-экономических процессов, отслеживая наметившиеся тенденции и принимая превентивные профилактические меры.

Вместе с тем в ответ на внешние и внутренние дестабилизирующие факторы (к их числу можно отнести и навязываемые модернистские и постмодернистские социальные схемы) социумы инстинктивно «уходят в себя», находя надежную опору в своих сущностных началах — традициях. К слову сказать, и современная цивилизационная дифференциация, о которой не устает напоминать Самуэль Хантингтон, очень походит именно на такого рода «откат» к истокам в ответ на ликвидацию наднациональных идеологических норм и барьеров.

Но ветры «чуждого» времени все более клонят к первоосновам даже западный мир, который ныне находится в пике своего величия и уверенно продолжает модернизироваться. И что же там открывается? Увы, в нынешней фазе отнюдь не культурные слои эпохи Возрождения. На поверку — в первых шеренгах традиции былого имперского величия, мессианской роли в освоении «туземного ми- ра», искоренения еретиков, геноцида краснокожих и рабства чернокожих. Так что усмирение Багдада и Белграда, активизация радикальных политических сил и усиливающаяся их поддержка в массах — звенья одной цепи. «Бог войны» возрождается. А о благостном «конце истории» Френсиса Фукуямы придется забыть эдак на четверть века.

Происходящее на Востоке у другого украинского стратегического партнера — России — оптимизма тоже увы не прибавляет. Куда уж более — даже встреча нового тысячелетия оказалась безнадежно исковерканной «аттракционом невиданной щедрости». Добровольный исход из власти «адепта» российского либерализма как раз и означил то, что корпоративизм взял верх и на вершине российского политического Олимпа. Оттого-то произошедшее оказалось переполненным символизма — с покаянием и паломнической миссией (но с президентским эскортом) в Святую землю не только для моления у «ясел Господних», но и миротворчества. Себя-то Борис Николаевич с лихвой вписал в политический интерьер конца уходящего (!) тысячелетия.

Но куда значимее оказалось свершившееся вследствие этого политическое «чудо». Россия, едва оправившись от «национального обморока», впала в «виртуальную эйфорию» — перетасовались левые, правые и центристы, пропала непримиримая оппозиция. Элита и массы готовы уже хоть завтра не только голосовать, но и присягнуть на верность «наследному президенту», который всего-то несколько месяцев как был «телепортирован» из административной (даже не политической) тусовки и означился разве что «крутым» телеимиджем. Случился «обвал», о котором даже современный пророк России Александр Солженицын, похоже, и не помышлял (а может, и суеверно опасался озвучить), хотя нечто весьма похожее досконально описал в «Красном колесе».

Причины происходящего видятся прежде всего в самонадеянной политике, свойственной заидеологизированным государствам, склонным к реализации или пропахших нафталином «судьбоносных» установок, или новомодных «измов» безотносительно того, как реагирует на них общество. Горбачев тупо гнул либеральную линию, в то время как уже потребно было думать о консолидации общества — этим-то небезуспешно занялись его противники. Но ведь ту же линию под общий «одобрямс» продолжил и Ельцин. Конечно же, тяжело всех винить в такой «несвоевременности» — в народе еще продолжал буянить дух свободы, искусственно сдерживавшийся застоем предыдущего этапа. А ведь именно тогда выход народной инициативы способен был принести максимальный эффект (вспомним хотя бы мощный экономический и научно-технический подъем периода «хрущевской оттепели»). Зато преимущества нынешнего корпоративного этапа с лихвой использовали олигархи (как, впрочем, предыдущего — нэпманы).

Каково будущее нынешней России? Расплывчатость и неопределенность политических и социально-экономических ориентиров грядущего президента, скорее всего, указывает на возможность мощного неуправляемого спонтанного отката к коллективным государственным традициям. Но они вряд ли будут близки традициям земскости, на которые уповает Солженицын, или просвещенной монархии, киномифологизированной Михалковым. Для власти ныне более насущными оказываются боевые действия, военная доктрина и концепция безопасности. В российской политике все больше чрезвычайщины. И за прошедшее семидесятилетие по сути-то и мало что изменилось — разве что место «чрезвычайных комиссаров» заняли «чрезвычайные ситуационщики». Так что «воспоминания о будущем» скорее всего необходимо искать в советской классике — у Евгения Замятина, Андрея Платонова, Бориса Пильняка, Александра Солженицына и др. Ну а Бабеля, Ильфа и Петрова мы уже по жизни почти проскочили…

Реакция Запада на усиление тоталитарных основ в России вполне предсказуема. Еще на заре ХХ века один из отцов-основателей геополитики Х.Дж.Маккиндер заметил, что «европейская цивилизация является в значительной степени результатом вековой борьбы против азиатского вторжения»(!). А потому-то и нарастающая отчужденность европейцев не только к России, но и Украине, которые в западном массовом и элитарном сознании в большинстве случаев отождествляются, — скорее закономерность, а не историческое недоразумение или чей-то злой умысел.

Как уже неоднократно бывало в истории, Украина вновь оказалась меж двух «расходящихся» цивилизаций, отягощенная вследствие этого угрозой внутреннего раскола общества. Какое место ей уготовлено в таком мире? Не окажется ли она точкой раздора или разменной монетой в торге сильных мира сего? Или же будет служить «немым укором» двум выясняющим отношения мирам? А может, все же найдет в себе силы достойно принять предложенные временем вызовы и отстоять право на самобытность?.. Но об этом уже следующая статья.