Украина, которую мы потеряем

— — — — Бомжиха!

— От убийцы слышу!

Это не уличная свара. Это — заочный диалог двух отечественных небожителей. Персон, облеченных властью и отягощенных ответственностью за нашу с вами судьбу.

В любое другое время подобный формат общения вызвал бы смех. Сегодня рождает страх.

Надо ли говорить, что личные конфликты между сановниками такого ранга штука весьма опасная. А то, что корни взаимной неприязни двух высокопосаженных особ отнюдь не политического свойства, вполне очевидно. Можете рассмеяться в лицо тому, кто возьмется утверждать, что борьба за власть является достойным поводом для смертельной вражды. Не к месту рассказанный анекдот способен рассорить двух политиков куда серьезнее, чем обмен убойным компроматом. Заметили, с какой смиренностью Виктор Андреевич, как ревностный христианин, прощает своих идеологических противников? Обратили внимание, с каким искусством Юлия Владимировна, как истинный бизнесмен, договаривается со вчерашними врагами? Но друг для друга эти двое сделали исключение. Так что их вражда — предмет исследований для психологов, а не для политологов.

Насколько печальные последствия может повлечь склока между лицами, от которых зависит судьба людей и будущее государства, можно убедиться на примере знаменитой ссоры более чем столетней давности.

Осенью 1905 года, незадолго до завершения Русско-японской войны, на Мукденском вокзале генерал Александр Самсонов влепил звонкую пощечину генералу Павлу Ренненкампфу. Несдержанность командира казачьей дивизии была объяснима: соединение, возглавляемое Самсоновым, было разгромлено японцами из-за нерешительности Ренненкампфа, не рискнувшего выдвинуть вверенные ему части на подмогу сибирякам Самсонова. Двух российских генералов мог и должен был рассудить поединок. Но дело расстроилось после личного вмешательства его императорского величества. Государь Николай дуэль решительно запретил.

Как позже выяснилось, напрасно. Девять лет спустя двум военачальникам вновь пришлось воевать плечом к плечу, на сей раз против германцев. В августе 1914 близ прусской деревушки Танненберг войска Гинденбурга и Людендорфа атаковали позиции Самсонова, которые должна была прикрывать армия Ренненкампфа.

Историки утверждают, что одним из автором операции был немецкий полковник Макс Хоффман, убеждавший начальство, что, в случае атаки на Самсонова, Ренненкампф ни за что ему не поможет. Важная деталь: Хоффман был военным атташе при штабе японской армии во время войны 1904—1905 годов и был осведомлен не только о подробностях фиаско, нанесенного Самсонову, но и об особенностях взаимоотношений двух генералов, а также о злополучной стычке на вокзале Мукдена.

Случилось именно так, как предсказывал коварный немецкий штабист. В ходе кровопролитной четырехдневной баталии войска Самсонова были наголову разгромлены. По приблизительным подсчетам, около 30?000 составили убитые и раненые, 90 000 попали в плен. Сам генерал от кавалерии принял решение застрелиться. Ренненкампф на помощь обидчику так и не пришел. Хотя именно этого опасались немецкие полководцы. Герой Танненберга Людендорф в своих воспоминаниях признавался: «Проклятый призрак Ренненкампфа висел на северо-востоке как угрожающая грозовая туча. Ему стоило только нажать, и мы были бы разбиты».

Позже германцы принялись и за второго генерала. Войска Ренненкампфа изгнали из Восточной Пруссии. Потери русских составили 60 тысяч человек. Позже некоторые историки брались утверждать, что успешное согласованное наступление двух русских армий могло привести не только к разгрому отборных войск кайзера, но и серьезно приблизить победу в Первой мировой. Поражение же приблизило конец империи.

Вскоре после ее крушения генерал Ренненкампф после жестоких пыток в ЧК был расстрелян по личному приказу Антонова-Овсеенко. Император пережил своего экс-подданого на четыре месяца.

Столь пространный экскурс в давнюю, нашу бывшую общую историю может быть, по моему скромному разумению, оправдан. Наши державные мужи, как демонстрируют события недавних дней, обладают богатым воображением. Кабы соотнесли прошлое с настоящим, поглядели, к чему приводят непрощенные обиды, как сие могут использовать наши общие враги. Да и убоялись.

В противном случае опасаться придется нам. Канун выборов — время сезонных страхов. Всякий новый околополитический скандал порождает новую боязнь. Нет, дело вовсе не в том, что улицы отечественных городов и весей, заполонят, расталкивая друг друга, охотники на людей, педофилы, исламисты-террористы и неведомые штаммы гриппа. Страх порождает гнилость системы и несостоятельность власти, обнажающаяся при каждой новой напасти.

Чего стоит государство, не способное обеспечить себя марлевыми повязками и расценивающее кредиты МВФ как главную антикризисную программу? Чего стоит власть, для которой любая возникающая проблема оказывается неразрешимой?

Можно спорить о характере эпидемии и масштабах ее последствий, но убогость нашей медицины бесспорна. Можно сомневаться по поводу морального облика тех или иных VIP-персон, но то, что Украина давно превратилась в сущий рай для педофилов — несомненно.

Несомненно и то, что для правоохранительных органов это не являлось новостью. Но показательная борьба с ними, по удивительному стечению обстоятельств, также носит сезонный характер. Борются с ними, как, впрочем, и с нечистыми на руку судьями, местными феодалами et cetera, чрезвычайно избирательно.

Что дает основания для зело тоскливых выводов. Наши вожди едва ли способны навести порядок. Они способны лишь свести счеты. А значит, наши страхи не беспочвенны. Ибо, пожалуй, впервые в новейшей истории подавляющая масса избирателей не ждет от новых президентских выборов перемен. И не связывает с их итогами особых надежд. В 1991-м основным объектом ожиданий был Кравчук, в
1994-м — Кучма, в 1999-м — Мороз, в 2004-м — Ющенко. Сегодня никто ни от кого ничего не ждет. Даже о выборе меньшего из зол речи не идет. Каждый будет выбирать зло более понятное. Или более симпатичное.

Самое страшное, что случилось за последние десять лет в этой стране, — полная потеря уважения к власти. Речь не о любви, любить власть имущих и все, что с ними связано, ни к чему, а порою и просто небезопасно. Но потеря уважения равносильна исчезновению доверия. А без последнего невозможна ни одна реформа. Кто бы ни пытался ее провести. Форма правления и фамилия персонажа тут совершенно не при чем. Дерущийся в парламенте, сквернословящий в присутствии прессы, безнаказанно сбивающий пешеходов, убивающий людей ради забавы, насилующий ребенка — вот собирательный образ украинского политика, укоренившийся в общественном сознании. С недавних пор обыватель готов поверить в любое преступление, приписанное любому политику независимо от пола, возраста, цвета флага, марки автомобиля и точности поданной декларации. Вот — промежуточный итог изнурительной войны на уничтожение, не прекращающейся ни на минуту. Именно это, а не грипп, не исламский фундаментализм, не враждебность Кремля, не бедственное положение вооруженных сил, является главной угрозой нашей безопасности.

Посему большинство голосов, отданных на этих выборах, скорее всего, окажутся не признательностью за сделанное (как должно быть), не авансом на будущее (как было до сих пор), а усталым одолжением.

Но в этом есть своя, неочевидная, на первый взгляд, польза. Отсутствие надежд обещает отсутствие разочарований. У сохранившейся здоровой части населения, у тех, кто не сбежал, не отчаялся, не перековался и не растворился, появится шанс научиться жить отдельно от государства и вопреки власти. Это могло случиться и пять лет назад, но слишком красив был в своем торжестве Майдан, чтобы не поверить в последний раз. И в очередной раз дать себя обмануть. Дать себя увлечь досужими разговорами о преждевременном распаде команды. Которой никогда не было. Политические путешествия завсегдатаев майданной сцены, их бесконечные ретирады — тому свидетельство. Штангист, шахматист, гимнаст и боксер не смогут играть в поло по правилам керлинга. Но мы дали утопить себя в иллюзии.

Коих ныне не может быть по определению. Ибо каждый знает, чего ждать от Тимошенко, а чего от Януковича. Хотя сами политики активно убеждают нас в обратном. Это еще один болезненный страх, привносимый предвыборной горячкой.

Внимать клевретам двух кандидатов-фаворитов забавно. Наперсники вождей стращают журналистов одним и теми же историями. Конфиденты делают страшные глаза: вот придет к власти Тимошенко (Янукович), покажется вам информационное поле с овчинку. Будет вам и белка, будет и диктофон. Любопытно, что и у тех, и других в чести одна и та же страшилка: «Если победит Янык (Юля) — зальет страну бетоном». В обоих лагерях обещают, что первым под разлив угодит свобода слова.

Не уверен. В нынешнем виде она не опасна для бонз. Тем более что те привиты от множества штаммов компромата. Никто не спорит, что без истинной свободы слова демократия в стране невозможна. А вот о том, что есть свобода слова, можно и поспорить. Вот Ющенко, к примеру, совершенно серьезно думает, что свобода слова появилась только после оранжевой революции и с его личного ведома.

Воистину, сколько людей — столько заблуждений. Для одних свобода слова — право неистово и невозбранно клеймить себе подобных. Для иных — возможность бессовестно и безнаказанно влезать в чужую жизнь. Третьи (и таковых немало) убеждены, что данное словосочетание — лишь название ток-шоу и ничего боле.

Возможно, автор этих строк продолжает пребывать в плену собственных заблуждений, но ваш смиренный слуга всегда старался различать словоблудие, славословие и свободословие. Ну, существует же разница между интеллектуалом и эрудитом. Последний — лишь бережный носитель массы знаний, а первый способен переплавлять накопленное в идеи. Потому эрудиты всегда в цене, а интеллектуалы, как правило, только в почете. И то в демократических странах. В тоталитарных они — в тюрьме.

Но вернемся к нашей свободе. Как по мне, от нее никто не требует повышенных тонов. Для ее торжества порою не требуется и лишних слов. Проиллюстрирую примером. Сорок лет назад, в январе 1969, на московской площади Маяковского объявились две студентки с плакатом, на котором было начертано всего два слова — «Свободу Чехословакии!». Барышни молча простояли минут пятнадцать подле памятника поэту, собрав вокруг себя небольшую толпу зевак и сочувствующих. Ни один из них также не проронил ни слова. В конце концов, девиц предсказуемо препроводили куда следует, прочие оперативно разошлись сами. Подчеркиваю: по рассказам очевидцев, в продолжении всей скоротечной акции ни одна живая душа не издала ни звука. Для СССР шестидесятых подобный флешмоб был недостижимой вершиной истинной свободы слова. Невзирая на вызывающее молчание акциантов.

Не поняли? Понимаю. Увы, утилитарный, я бы даже сказал, бытовой подход к одному из главных завоеваний демократии стал нормой. Он наблюдается у критической массы пишущих и вещающих, а также у такого же количества читающих и внемлющих. Будем честны перед собой: на этом рынке минимум предложения и еще меньше спроса.

Журналисты вопиют — власть безмолвствует? Этот тезис все еще справедлив, но в 2009-м он не так актуален, как 2008-м. А в 2008-м он потерял свою остроту в сравнении с 2007-м. И так далее по тексту и по календарю. Не согласны? Ваше право.

ИМХО, как любят изъясняться юзеры, одно: не устаю убеждаться, что после оранжевой революции стало больше формальной свободы, но меньше реального слова. Журналисты, вскрывающие острую проблему по велению сердца, а не кошелька либо начальства, стали раритетами. Совсем скоро станут изгоями. Неизбежно.

Но смена власти тут вовсе не при чем. Свобода слова не является ни материальной ценностью, ни юридической категорией. Ею нельзя одарить, и назначить ее не получится. Майдан был следствием свободы слова, а не наоборот. Потому что она начиналась в головах, а не в газетах, рождалась в сердцах, а не в сюжетах. Она возникала от потребности сказать. Настроения журналистских масс предмайданной поры можно описать фразой из популярной рекламы — «многие страдают молча». Так вот, ключевым в этом предложении является слово «страдает».

Боялись и стыдились своей боязни. Мучились от потребности высказаться. И реализовали ее по-разному. То, что жгло все равно, находило свой выход: о наболевшем писали под псевдонимами, писали в стол, писали на интернет-форумы, писали СМС и электронные письма, писали листовки, писали на заборах, наконец.

Майдан был потом. Сначала было слово. И это слово медленно и неотвратимо раздвигало узкие рамки отпущенной свыше свободы.

Сейчас, похоже, не страдают и не мучаются. Безнаказанность критики воспринимается как полезная опция, но свобода слова не воспринимается как осознанная необходимость. Сейчас не пишут, а работают. Поддержать разделенную идею способны. Но только за деньги. Не все, не всегда, но чаще, чем раньше. Рабы, победившие господ, добровольно вернулись за решетку, но в более комфортные камеры. В некоторых случаях это выглядит именно так.

Упрекаю? Господь с вами. Скорблю. В наше время, когда можно купить любовь, радость, справедливость, лишенная коммерческого компонента скорбь оказалась самым честным чувством.

Винить никого не стоит, просто время такое. А время — оно, действительно, хороший лекарь, но у этого эскулапа узкая специализация — патологоанатом. Оно все изучит и все пояснит. Но только после вскрытия.

Свобода слова рождается от потребности сказать. Когда сказать нечего, то нечего и бояться потерять такую свободу. И гипотетическое закручивание гаек можно рассматривать как благо. Как возможность снова ощутить потребность в свободе. Как шанс снова завоевать право на обладание ею. Как повод беречь завоеванное.

Такую свободу, не страшно потерять, веруя в то, что на ее пепелище родится новая. Свято место не бывает пусто.

Потому на смену фантому отечественной элиты должна прийти элита полноценная, взращенная вдали от Печерских холмов. Поелику власть в ее нынешнем состоянии не переделаешь. Из всех возможных способов существования правящего класса наше государство избрало худшую. Это не каста, не орден, не клуб, не воинское подразделение и даже не мафия. Это — секта. Со всеми полагающимися множественными издержками, самое страшное их которых — ханжество, двойная мораль. Этот грех власть предержащего опаснее жадности, глупости, косности, безыдейности, непрофессионализма и даже цинизма. Ибо такая власть всегда будет ставит личное над общественным. Превращать личную обиду в знамя для общенациональной борьбы. Всегда будет заражать население иллюзиями и сеять страх.

А потому такое государство всегда будет уязвимым. И такое государство потерять не страшно. Если мы хотим сохранить данную нам Богом страну.