Затонувший собор, или Университетский миф на экспорт

Студенческое братство в представлении школьника еще 20—30 лет назад было мифом. Отлично помню, как мы, одиннадцатиклассники, пристально всматривались в лица студентов, ловя отблески нездешних миров. Университет в нашем представлении имел небесно-голубую окраску, был хранилищем тайных знаний, вселенского добра. Казалось, он имел даже запах — запах книжных корешков. Так пахли знания. А уж преподаватели представлялись нам подлинными небожителями, управляющими стадами пасомых студиозусов с помощью неких сильных пружин. Так некогда дизельный двигатель являл собой загадку для современников. Там, в университете, велись секретные разговоры и мнилось, что преподаватель знал много-много больше, чем мог рассказать. Неотмирный свет лежал на его челе. Лекции приглашенных профессоров и академиков слушали с тем большим интересом, чем сильнее и ярче разгоралось вокруг ученого зарево мифа. Будь лекция читана на английском языке, всякое слово ловили с удвоенной жадностью не только ушами, но и глазами, и даже вроде бы ртом, а тот, кто пропустил пассаж-другой, выспрашивал на переменке в кулуарах смысл сказанного у более расторопных товарищей. Что-то все время происходило здесь, в стенах университета возникала некая область понимания!

В Киево-Могилянской академии до сих пор жив такой миф. Сергей Аверинцев, взойдя на кафедру, сказал примерно следующее: «Я не могу читать лекцию по-украински, потому что плохо владею языком. На русском читать не буду, не желая покоробить ничьи политические взгляды. Давайте я прочту эту лекцию на английском». Можно относиться по-разному к этому смелому выпаду, но совсем нельзя трактовать это как эпатаж, недобросовестный поступок ученого и преподавателя… Итак, Аверинцев тут же перешел на английский, заговорив очень тихо об очень важных вещах. Говорить тихо — еще один академический прием старого вуза: слово тихое лучше усваивалось, ему более напряженно внимали. И это никакой не секрет. Старые ораторы хорошо знали и умело пользовались методой негромкой речи. Слово тихое было таким же мифом, как одежда профессора, его осанка, синтаксис, очки… Другим мифом было говорить интересно и ставить студентам задачи. Я никогда не забуду первую лекцию профессора Георгия Почепцова, читанную на первом курсе моего факультета, — «обычную», казалось бы, лекцию по русскому языку. Почепцов вышел за кафедру и сразу сказал: «Вот задание для вас на семинар: перевести на русский монолог Гамлета. Только учтите, что все существующие переводы мне известны». Даже те, кто не уважал занятия и относился к учебе спустя рукава, ходили на лекции Г.Почепцова с азартом, являлись и студенты других факультетов, так что в аудитории яблоку негде было упасть. Сидели на подоконниках, я это хорошо помню. Даже кофе в университетской столовой — чашка этого напитка на круглом столике — это был миф!

С тех пор прошло всего 15—20 лет, но за это время престиж университета очень снизился, мож­но сказать, развеялся, как дым. Речь именно о мифическом престиже. Вместо легендарной Касталии, тайного братства, источника Ипокрены, чья вода бежит в жизнь вечную, родители современных школьников обрели непосильный груз, тяжкую повинность, адов оплот необходимос­ти, который обязательно нужно пройти для того, чтобы как-то устроить ребенка в жизни. Оплот, построенный всецело на деньгах и управляемый деньгами и не кладущий в свою основу никакой другой идеи, кроме денежной. Таков нынешний университет. Естественно, изменились и сами студенты, прилежно и не очень отрабатывающие финансы родителей и не воспринимающие знания в качестве ключа к тайне, да попросту глухие к метафизике живого знания… Не хотелось, чтобы это звучало как приговор. Речь — о видимом большинстве как студенческого, так и преподавательского круга. Повинность, серость будней, ярмо, тяжкая карма («это никому не надо, но мне необходимо через это пройти») — вот наиболее тяжкое, плотное, материалистичное, что сохранил университет, этот затонувший собор.

Беря взятки, соглашаясь на неофициальную сумму денег в дар за обучение, преподаватели разрушают университетский миф. Родители — те и вовсе попадают в положение Сизифа, будучи уверенными — и небезосновательно, — что вовсе не знания, не любопытство, не блеск владения своим умом и сердцем решают жизнь, а Франклин и Вашингтон. Нет!

Я далек от того, чтобы взывать к преподавателям и руководителям вузов: пусть ваш кошелек будет кошельком милосердия, ведь именно на вас смотрят и по вам равняются; если не вы, то кто же? Куда там! Сие есть кощунство, ибо норма лежит ровно в противоположном ряду, где бескорыстная передача знаний есть залог и единственный осуществитель успешности, авторитета, репутации и, в конечном сче­те, тех же денег. Речь о том, что из университета исчезло все то, чего не вбирают в себя методы преподавания, — красота высокого знания, утопичность, неудовлетворенность бытием и т.д. Слиш­ком многие сегодня воспринимают вуз только как ступень в карьере — лишь бы перешагнуть на другой курс. Речь о том, чтобы вернуть студентам вкус к знаниям. Оставим в стороне проблему растущей демократизации образования, когда мамы и папы вынуждены признавать, что сам факт наличия отметки о высшем образовании является пропуском в успешное будущее. «Зачем нужны знания?» — недоумевают они. Ос­тавляя в стороне всякий пафос, рискну сказать: ни за чем. Можно научиться делать что-то одно — плотничать или подличать — и про­жить с этим всю жизнь. Но знать — уже знать и стремиться узнать что-то сверх — это просто очень красиво. Противополож­ная точка зрения: «знания — это практично» — есть гарь сгоревшего мифа об университете, перегар прошлого. Оттого, что отняли образование — ногу, на какую ступал, опирался весь общественный корпус, человек современности в поисках равновесия взыскует твердой гарантии, и ради нее не жалеет ровным счетом ничего. Люди тратят деньги, покупая гарантию, а надо покупать миф.

Нам снова нужен миф об университете. Миф не как противоположность правде, скорее наоборот — как живое свидетельст­во подлинности. Пусть это будет миф на экспорт, пускай общество заработает на нем. Не школа, не институт, а именно университет как универсальная система знаний, как братство студентов. По­нятие, которое хорошо отражает не латино-британское science, а, скорее, немецкое wissenschaft, где первая часть слова означает «научение мудрости».

Этот миф должен быть привлекательным, ведь есть культуры, вызывающие к себе симпатию именно благодаря удачно сло­женному мифу и движущиеся туда, куда указывает сама постановка этой культуры, само к ней отношение. У мифа должна быть притягательность повыше, чем у мечты. Как сделать учебу в университете привлекательной?

Мне кажется, надо заново внедрить принцип единства «исследования и преподавания». Потому что другой род преподавания, зафиксированный у нас и прижившийся, означает передачу неизменного по своему существу знания, отраженного в работах других авторов. Креативность, свежесть, оригинальность, новизна подачи не только не требуются, но и зачастую вообще нежелательны. Это идет от Франции и Германии эпохи Просвещения: еще Кант в Кенигсберге читал лекции по чужим учебникам.

Взамен надо создавать миф университета, хотя тоже идущего из Германии, но берущего исток в реформе Гумбольдта, — свободного, открытого, такого, в котором учиться интересно и несколько даже приключенчески опасно. Это родственно нашей культуре, это то, что она может без натуги взять, переключившись с той липкой мерзости, которую сейчас, будучи изнасилованной, избрала своим пастбищем.

Наша культутра очень озабочена знанием положительным, настоящим, неиллюзорным. Социальный институт, способный вырабатывать такое знание, будет иметь огромный авторитет и востребованность. Это то, что дает нам возможность хоть какого-то будущего.

Причем это сугубо наша, украинская, проблема. Ведь старейший университет России, московский, был основан в 1755 году, тогда как львовские студенты уже в 1694 году от курса к курсу обретали все более интересные и глубокие знания. Я не говорю о той же Киево-Могилянской академии, о многочисленных студенческих братствах, рассыпанных по Украине в разные времена и эпохи; об этом знают все. Другими словами, у нас существует традиция такого вуза — не заведения сомнительного качества, гордо назвавшегося «университет», а того, что дает знания сис­темные и при этом живые, вырабатываемые в прямом творческом потоке исследований, который воспитывает умение понимать, но понимать не что угодно, а избранное и с оформленным результатом. Разработать идеал сообщества с культурными целями, зная, сколь грубые цели умеют мастерить паяцы политические, — важнейшая задача сегодняшнего дня. Историческая правда тут ни при чем. Это результат сознательного выбора: как себя мы назовем, так и поплывем.