Затененный гений. К 190-летию со дня рождения Михаила Юрьевича Лермонтова

Он предстал перед Божьим судом почти юношей, на пороге зрелости — в 26 лет 10 месяцев. В возрасте, в котором преобладающее большинство писателей только начинали. В 27 лет Пушкин был еще без «Полтавы», «Медного всадника», полного «Евгения Онегина», блестящей художественной прозы; Гоголь — без поэмы-романа «Мертвые души»; Лев Толстой написал только первые две повести; Тургенев сочинял ученические стихи, даже не помышляя о мировой славе прозаика; Достоевский оставил службу в Инженерном департаменте, чтобы приступить к литературной деятельности, а Гончаров издает своего «Обломова», когда ему было под пятьдесят. Начав писать тринадцатилетним, Лермонтов уже к 15—16 годам сформировался как зрелый мастер. Ко времени, когда Россию поднял на дыбы поэтический памфлет «На смерть Пушкина», у молодого писателя, по подсчетам литературоведов, уже было 300 стихотворений (3/4 написанного), 24 поэмы (из 29), 5 драм, два незаконченных романа.

Можно только представить себе, что ожидало бы русскую и мировую литературу, если бы судьба уготовала Лермонтову жизненную стезю длиною в 82 года, как Л. Толстому. Лев Николаевич, кстати, сокрушался: «Вот кого жаль, что рано так умер! Какие силы были у этого человека! Что бы сделать он мог! Он начал сразу, как власть имущий. У него нет шуточек… Шуточки нетрудно писать, но каждое слово его было словом человека, власть имеющего».

Властелин слова, властелин мысли вызвал целую бурю в современной ему критике. «Неистовый Виссарион», весьма избирательный в положительных оценках писателей, признавался в одном из писем: «Недавно был я у него в заточении (во время гауптвахты за дуэль с французом Барантом. — В.Б.) и в первый раз поразговорился с ним от души. Глубокий и могучий дух! — восторгается В. Белинский. — Как он верно смотрит на искусство, какой глубокий и чисто непосредственный вкус изящного! О, это будет русский поэт с Ивана Великого!.. Каждое его слово — он сам, вся его натура, во всей глубине и целости своей. Я с ним робок, — меня давят такие целостные, полные натуры, я перед ним благоговею и смиряюсь в сознании своего ничтожества».

Здесь стоит сказать несколько слов о личности Лермонтова, личности сильной и оригинальной, в которой все исходило от вечно мятущейся души, пытливого и необузданного ума.

Если в предках у Пушкина — дитя юга, арап Петра Великого, то у Лермонтова — дитя севера, шотландец-бард Лермонт, от которого будущий поэт унаследовал талант стихотворца, душу гордую и высокомерную. Мать умерла в возрасте 21 года. Воспитывала Мишу бабушка, Елизавета Арсеньева, урожденная Столыпина, пензенская помещица, властная и влиятельная барыня, всю любовь, даже с избытком, перелившая в своего дражайшего внука. С младых ногтей Михаил проявлял недюжинные способности к языкам и искусству. Владел французским, немецким, английским, читал по-латыни, был одарен удивительной музыкальностью, сочинял музыку на собственные стихи. Рисовал настолько замечательно, что при желании мог стать профессиональным художником (кстати, иллюстрирующий эту статью автопортрет, по утверждению современников, наиболее полно отражает характер писателя).

Касательно же характера, то в восприятии окружающих он выглядел в каждом случае по-разному. Одним казался пустым франтом, мелким болтуном, другим — угрюмым и желчно насмешливым, холодным и язвительным, третьим — высокомерным и заносчивым, злым и мстительным («У него был тяжелый, трудно выносимый, гнетущий взгляд»; «Глаза не смеялись, когда он смеялся»). Но в своем обществе, замечают четвертые, «был настоящий дьявол, воплощением шума, буйства, разгула, насмешки». Один из друзей и сослуживцев поэта, Руфин Дорохов, причисляет его к людям железного характера, «предназначенным на борьбу и владычество».

Скорее всего, в характере Лермонтова все эти противоположные на первый взгляд черты сочетались в диалектическом единстве. А если точнее — в Лермонтове каждый видел то, что ему позволялось видеть.

Одно, пожалуй, не вызывало разногласий — необыкновенный художественный гений писателя. Благоговевший перед Лермонтовым Гоголь восторгался: «Никто еще не писал у нас такой правильной, прекрасной и благоуханной прозы». Как всегда с почтительного расстояния, А. Чехов замечал: «Я не знаю языка лучше, чем у Лермонтова. Я бы так сделал: взял его рассказ («Тамань») и разбирал бы как разбирают в школах — по предложениям, по частям предложения».

А вот предсмертное признание И. Бунина: «Я всегда думал, что наш величайший поэт был Пушкин. Нет, это был Лермонтов. Просто представить себе нельзя, до какой высоты этот человек поднялся бы, если бы не погиб двадцати семи лет».

Тема двух гениев — Пушкина и Лермонтова — не нова в русской критике. Один из интеллектуальных исполинов прошлого века, по должности нарком просвещения, а по призванию философ и литератор, Анатолий Луначарский одну из своих блестящих публичных лекций посвятил М. Лермонтову (снимите с полки его запыленные «Очерки по истории русской литературы»).

Лермонтов боготворил Пушкина, иногда сам, по своей воле, уходил в тень великого писателя. Даже фамилию Григория Печорина — «Героя нашего времени» — избрал по аналогии с Евгением Онегиным. Однако с самим Пушкиным никогда не встречался — или не мог, или не хотел (чтобы не разочароваться, увидев вместо бога человека «гражданской наружности»?). Но заступился за «невольника чести», как никто в России.

Лермонтов, как и Пушкин, владел магией слова. Помните еще со школьной скамьи: «Воздух чист и прозрачен, как поцелуй ребенка»? Или классическое:

Выхожу один я на дорогу;

Сквозь туман
кремнистый путь блестит;

Ночь тиха.
Пустыня внемлет Богу,

И звезда с звездою говорит.

В небесах
торжественно и чудно!

Спит земля в сиянье голубом…

Кажется, что такое «сочинить» нельзя. В нескольких скупых словах нам явлен осязаемый физический мир, словно сотворенный самим Создателем.

Читая Лермонтова, наслаждаясь его языком, сегодня можно только вспоминать о «великом и могучем», о времени, когда Л. Толстой морщился при деепричастиях, Чехов не выносил «шипящих и свистящих», Горькому хотелось давить слова на «вши» и «вший», а Бунин ежился от «коктейля» «Кровь с молоком»? — Отвратительная смесь!» Современные книги, газеты, журналы, радио и телевидение засорены неопрятными фразами, словами-«отморозками», вульгарной лексикой.

Что касается русского языка в «русскоязычной» Украине, то он превратился в региональный жаргон, которым, кстати, классически «владеют» известные народные депутаты, некоторые высокие государственные чиновники. И что, этот местечковый волапюк должен стать вторым государственным языком? Полноте, господа!

В прошлые времена Лермонтова непременно причислили бы к лику поэтов-интернационалистов. Но в его произведениях действительно звучат, скажем, украинские мотивы («…племя родное у чуждых опоры не просит и в гордом покое насмешку и зло переносит»); в его представлении Кавказ олицетворял мужество и честь, любовь к родине, стремление к свободе.

Его произведения переводили М. Старицкий, И. Франко,
П. Грабовский, М. Рыльский,
В. Сосюра, А. Малышко и др. Так что трудно объяснить, из чего исходили во Львове, переименовывая именно улицу Лермонтова в улицу Джохара Дудаева…

Вокруг Лермонтова уже не бушуют литературные страсти. Но он — современен. Его философско-художественный роман «Герой нашего времени», как произведение мирового уровня, касается вечных вопросов о личностном сознании в обществе, о месте личности в истории. Мы устали от разрушительного, «печоринского» скепсиса, эгоизма, а следовательно — от бездуховности. Мы устали от «искусства», проповедующего извращения, от «героев нашего времени», заполнивших телевизионные экраны, страницы т.н. «массовой литературы».

Неужели все-таки торжествует Демон, который

…людьми не долго правил,

Греху недолго их учил,

Все благородное бесславил

И все прекрасное хулил…

Впрочем, писатель не был так пессимистичен. Чисты и человечны его строки. И сегодня согревает душу образ писателя с божественным даром, грустного и нежного, язвительного и насмешливого, беззащитного перед грубостью, отважного перед лицом смерти. Гениального поэта, украсившего мировую словесность.