ЮВЕЛИР

Я не ювелир, а художник по металлу. Ювелир — тот, кто бриллианты крепит в золото, этого я как раз не умею.

В детстве хотел быть музыкантом. В школе баян, в институте гитара, но не сложилось. Родители художники. Мама преподавала в училище, занималась народной вышивкой, знала больше ста швов. Отец — живописец, я часто бывал у него в мастерской.

Закончил Харьковский худпром, интерьер и оборудование. Работал в материале — витраж, керамика, фрески… Столичные жители думают, что кроме Киева нет ничего. Заблуждение, очевидное при знакомстве с харьковским институтом. Преподаватели яркие. Среди учебных дисциплин — металл. Чеканка, выколотка (дифовка), прессовка…

Работать начинал в торгрекламе и худфонде. Школа жизни. Помню первую неделю. Я со всеми на «вы», как привык, а там другие отношения. Главное — не материал, а люди, характеры.

Если был выбор — клуб или завод, выбирал завод. Попутешествовал по Украине. Пока заказчик не перечислит деньги — ничего не получаешь.

И вот в промежутках, сначала робко…

Помню себя в мастерской у знакомой художницы. Стенки сплошь в инструментах — помещение метр на метр, бывший туалет. Футляр для ювелира. Теперь точно знаю: если хорошо приложиться с семидесятых, то к двухтысячному будет и мастерская с выставочным залом, и круг клиентов, и какая-то репутация.

Это был вольный выбор. Начинал дома, для жены. Она потеряла колечко из нержавеющей стали. Сделал, лет через десять. Бесформенный кусочек камня, металла превращается в нечто, и ты этим владеешь… Магия формообразования. Не думал, что это может принести деньги. Шаг за шагом приближаешься к ценностям, в которые веришь. Тридцать лет. Технология бесконечна.

Заходят коллеги, говорим на тарабарском языке из благородных немецких слов — ремесленный жаргон. Мастера идут на контакт, несмотря на секреты. Показываю идеи, эскизы, материалы, инструменты. Из тех, кто ходит сюда, кто-то поделится и со мной. Забегают с информацией организаторы выставок, форумов, из модельного бизнеса, издатели — передаю ее другим художникам. Если они с открытой душой — показывают работы, рассказывают новости, что видел, где выставился, в каком каталоге участвовал — почему нет? Ювелиры на последней республиканской выставке были, по- моему, в 96-м. Все, что после, — междусобойчики трех-пяти авторов.

Один итальянец, директор фабрики, купил мою вещь для жены. У себя поставил на серию. Мне говорят — патентуй. У меня времени нет. Я же себе еще нарисую, мне легче новое выдумать. Даже Sony и Adidas не защищены от подделок.

Вышло так, что кусок жизни отдан Прибалтике. Этот край был всегда образцом трудолюбия, хороших манер, изысканных прикладных изделий. Предмет декоративно-прикладного искусства там неотъемлемая часть обихода. В Литве, например, полотняный наряд с кулоном, подвеской — на каждой второй. Черный камешек, нидская галька, найден у моря, продет на веревочку. У нас кулоны плохо приживаются. Я не имею в виду традиционный костюм (намысто—дукачи—кораллы), я говорю о современном состоянии.

У нас культивируются изделия с большим количеством ярких камней. Просто много камней — их что, сбывать некуда? Бывают и сложные по технологии вещи — но ни уму ни сердцу. В Европе такого не увидишь ни в музеях, ни в журналах, ни на людях.

На Рождество ездили в Берлин всей семьей, к однокласснице жены.

Впервые в Германии я побывал еще студентом на месячной стажировке в Высшей школе дизайна в Галле. В полседьмого люди уже на ногах. Интерьеры не рисуют, а макетируют — стульчики полтора сантиметра, в цвете. Покрасочная — сорок бочек эмалей. Станочный парк макетной. Стеллажи на складе — прут квадратный, шестигранный, круглый, разных диаметров. Мастер открыл ящик — винты, сверла, фрезы — музей, до сих пор стоит перед глазами.

Жизнь устроена по-другому. При средствах и достатке люди ведут себя скромно. В семье, где жили сейчас, все на велосипеде. И бабушка тоже, миллионерша-домовладелица. Попросила нашего сына помочь ей украсить елку — через неделю принесла ему зарплату, пятнадцать марок. Кравчучка у нее с надувными шинами, чтоб по булыжным тротуарам. Неброско одета, колечко никакое. С тремя бриллиантами тысяч так на шесть долларов. Дети, наши друзья, платят ей за квартиру наравне с другими квартиросъемщиками.

Порядок и бережливость.

Метро выходит на эстакаду уровня четвертого этажа, ныряет между колоннами, пронзает управление метрополитена. Под эстакадой на стреле висит самолет военного времени. Здесь вход в Музей техники. Комплекс музеев, в два дня не обойти. В одном здании: автомобили, старинные и новые, штук сто пятьдесят, история колеса — как появились спицы, шины. Три корпуса — железнодорожные депо: кайзеровские вагоны, паровозы, стрелки. Игрушечная железная дорога на пересеченной местности — макет метров 6 на 17. В четырехэтажном здании — электроника, оптика, связь. Потом механика, ткачество, ювелирное дело — квинтэссенция технологии. Этажом выше — водный транспорт, навигация, астрономия. Во всех музеях — библиотеки, Интернет. Курсор на большом экране возникает под пальцем без клавиатуры и мыши.

Станки ювелирного цеха изготовляют яйца Фаберже. Эмаль — пестики, щеточки, порошки. Гильоширование — насечка переливается, как на крышке портсигара. Технология города Пфарцхмайма в Альпах. Я читал о таких станках, но, даже постояв перед ними, не понял, как они работают.

В Европа-центре водяные часы с четырехэтажный дом — трубки вращаются, шары с цветной жидкостью, вода струится вверх, отмеряет часы и минуты.

Берлин — город музеев. Пергамский алтарь был разрушен в древности, мрамор пошел на мощенье дорог. Немецкий инженер в начале века обнаружил его и восстановил. Перевезли в Берлин и спасли для истории. Так возник Пергамон-музей. Главный экспонат — алтарь 150 м по периметру с рельефами из жизни богов. Троя Шлимана, Ассирия — опять целый комплекс музеев. При входе — цифровые плейеры на разных языках, штук триста. Кассеты не видно — что-то там светится, точечки. Уже есть на русском — для первых двух залов из двадцати. Этикетки остались. Музей народов Северной Америки, инков, майя был основан частными лицами — богаче, чем в самой Америке, двухтысячелетняя давность. До сих пор пополняется с аукционов. Скульптура, бронза, дерево… Забываешь, где находишься, — ощущение, что ничего ты не знаешь и не значишь.

Лет тридцать-сорок назад сюда на строительство прибыли турки. Они оказались уживчивыми, предприимчивыми. Теперь общепит и ювелирное дело без них не обходятся. Уличная атмосфера под их влиянием. Музыка, речь, характерные женские силуэты. В шароварах с мобильными телефонами. Вещи, конечно, восточные — много золота, пышно, аляповато. В Германию я ехал за немецким.

В своей профессии я не ощущал себя второсортным, ведомым. Смотрю на их вещь — к двум идеальным металлическим листкам приложены две заводские ровные трубочки, и идеальным швом соединено. Голая техника. Мне надо десять тысяч раз ударить, чтоб получить тот лист, — и в этом жизнь, в преодолении неживого. И еще остается тепло моих рук, дыхания. Что притягивает к моей вещи, удерживает интерес. Человек нуждается в неповторимом, он утверждает этим свою уникальность. Ко мне же в Киеве приходят — они и сами не знают, чего хотят. Доверяются. «Вот я какая, а ты меня укрась». Или даже так: «Сделай, чтоб зло с меня забрало, чтоб все смотрели на этот предмет, а не на меня, чтобы глаз с него не сводили». Я делаю. Кольцо размером с портсигар. В каком- то смысле мы лучше их живем, потому что у нас не все по полочкам. Нет стандарта, к которому они шли так долго, щепетильно, скрупулезно. Они на нас глядят с непониманием и свысока, мы — на них. Судьба такая.

Купил там альбом о наперстках, штук триста-четыреста — погибнуть можно.