«Все потерять – и вновь начать с мечты…»

К украинской жизни Вадима Туманова не пристегнешь никаким краем. Разве что дом в Мисхоре, купленный лет тридцать назад, да посильное участие ялтинских властей в его травле в восьмидесятые, когда, казалось бы, все самое страшное в жизни этого человека уже было позади. Тем не менее я уверен, что книга его воспоминаний и размышлений «Все потерять — и вновь начать с мечты…» одинаково интересна всем, кто жил и еще долго будет жить на пространствах бывшего СССР. Странная книга…

При первом, беглом чтении, вроде чистой воды личные переживания, мемуары, в которых главная составляющая — лагерная Колыма с жестоким тюремным бытом, с побегами, неистовой жаждой жить и выжить. Но лишь при первом чтении. Потому что собственно заключению посвящена меньшая часть повести.

Страницы воспоминаний так густо населены личностями и событиями невероятными, что даже теперь, после всего узнанного, прочитанного про Колыму у Шаламова, Домбровского, Гинзбург и многих других авторов, после десятков документальных фильмов и телевизионных исповедей возникает вопрос: как Вадиму Туманову удалось не просто остаться в живых, уцелеть физически, но и нравственно не сломаться? Господь дает человеку не то, что он у него просит, а то, что человеку надо. Вадим Туманов хотел быть капитаном дальнего плавания, к 22 годам дослужился до штурмана, похлебал соленых ветров и в военные годы — хоть и не на боевых кораблях, и все шло к тому, что таки поднимется он на капитанский мостик с золотыми шевронами. Но в сорок девятом молодого штурмана сняли с сухогруза «Уралмаш», пришедшего в Таллин из Гетеборга, и приказали срочно явиться в управление кадров Дальневосточного пароходства. Без пояснения причин. «На следующий день я стоял на причале, наблюдая, как сухогруз медленно отбивает корму. Вот уже ширится полоска воды между мною и судном, уходящим в море без меня». Где Таллин и где Владивосток! Через весь СССР Вадим Туманов повез себя к приговору по стандартной 58-й на стандартный срок — десять лет.

С Вадимом Ивановичем мы знакомы с конца семидесятых. Когда-то общение наше было плотным: под разговоры, споры и размышления выпито немерено чаю. Так что многое из того, что он рассказывал и что теперь стало содержанием книжки, мне знакомо. Но в рассказах это были эпизоды, приключения, а теперь, выстроенные в сюжетную линию, они стали судьбой. И что поразительно. Восемь с лишком жутких колымских лет в судьбе Туманова кажутся по прочтению книжки не самыми черными. Возможно, потому что Вадим Иванович рассказал о них не ерничая, но весело. Вообще в литературе подобного рода события имеют почти нулевую текучесть. Туманов же вскользь обмолвился, что не может вспомнить ни одного лагерного дня без приключений — «жизнь бурлила и выходила из берегов», что никогда не знал, заходя вечером в барак, не зарежут ли до утра, не окажется ли в изоляторе. Такое и повествование — бурлит и выходит из берегов, цитировать или пересказывать его дело безнадежное, хотя соблазн велик.

В общем представлении зек всегда в униженном и бесправном положении. По Туманову даже в том аду можно за себя стоять, защищать свое достоинство. А поскольку у него не было для этого ничего, кроме крепких боксерских кулаков, он без колебаний пускал их в ход, и силу его удара знали не только конвоиры или надзиратели, но и чины повыше. Ясное дело, что всякий раз это заканчивалось избиением до полусмерти, карцером, голодным пайком.

Вообще, если бы кто взялся искать доказательства, что человек выше обстоятельств, и опровергать тезис, что «такая была жизнь» и подлость или безнравственность — суть порождение этих обстоятельств, то в судьбе Туманова таких доказательств предостаточно. Его имя знала вся Колыма, а там знаменитых сидельцев было не сосчитать — от ленинской гвардии до звезд «уголовного политбюро». Он был символом человека неукротимого. Когда его досрочно освободят, на воротах всех колымских лагерей появятся об этом событии транспаранты. Так воспитатели ГУЛАГА показывали — если уж самого Туманова реабилитировали, то всякому другому и подавно можно надеяться. Правда, произойдет это после смерти Сталина. Страна меняла свой курс в истории. Не боясь впасть в патетику, скажу, что Вадим Туманов относится к гражданам, которые чувствуют биологическую связь со своей страной, чувствуют изменение нравственного климата в ней и реагируют на них. Они интуитивно совершают поступки, которые станут для общества нормой через годы и даже десятилетия.

С 1953 по 1956 годы в лагерной биографии Вадима Туманова появится новая страница. Человек, который в самые страшные годы убежденно отказывался занимать любое теплое, сулившее выживание местечко в лагерной обслуге, не шедший и на микрон на сближение с администрацией, создал свою шахтерскую бригаду. Упаси Бог подумать, что зеков одолел приступ энтузиазма. Хорошая работа шла в обмен на сносные условия жизни, на возможность прикупить к баланде харчи, на расконвоирование. Это все еще был труд каторжан. Но уже были и проблески оптимизма… В один из дней, когда Туманова и его напарника чуть не привалило в шахте, они сидели возле ствола, отсапывались. Из подземелья тянуло сыростью и аммонитом. Вадим пишет, что был близок к отчаянию — впереди 25 лет, положение хуже некуда. И в это время увидел, как по брюхо в грязи измученный конь тянул двуколку с электромотором и стальным ковшом. Несчастное животное жалили оводы, а возница еще и хлестал его кнутом. «Смотрю и думаю: все-таки хорошо, что не конем родился!»

Бригада Туманова ставила немыслимые для Колымы рекорды по проходке. Именно это и послужило причиной для пересмотра дела. Летом пятьдесят шестого секретарь Сусуманского райкома партии А.Власенко лично привез Туманова на заседание реабилитационной комиссии с правами Президиума Верховного Совета СССР. Обычно на судьбу колымского зека комиссии хватало 15—20 минут. Дело Туманова рассматривали два с половиной часа. Даже для такой комиссии оно было уникальным. Надуманное «политическое обвинение», по которому Туманову впаяли десятку, утонуло в трех побегах еще до Колымы, в подозрении (справедливом) об участии в мятеже на «Феликсе Дзержинском» — зеки собирались захватить корабль и уйти в Японию или Америку; в отрицательных характеристиках из 22 лагерей, тюрем и штрафных изоляторов; в десятках побегов по Колыме, в решительной готовности защищать свою честь кулаками и так далее. И когда комиссия, казалось, уже выбралась из лабиринта противоречий этой судьбы, кого-то угораздило спросить, что ему, Вадиму Туманову, не нравится в сегодняшней (1956 год ) жизни?

«Мне не понятно, почему на Красной площади в Мавзолее рядом с вождем партии лежит человек, который наделал столько гадостей!»

Гробовое молчание можете представить сами.

Темы Сталина или сталинизма как таковой в книжке нет. Она антисталинская по духу и каждой букве. Лагерный статус Вадима Туманова был особым. Осужденный по 58-й, но не примкнувший в лагерях ни к какой группировке, он был своим среди политических, среди воров и бандитов, среди литовских «лесных братьев» и наших партизан УПА; среди той серой и ни в чем неповинной массы, которая нужна была на приисках просто как рабсила. (Кстати, дорогого стоит мимоходом оброненное — уж если кто в лагерях и ненавидел советскую власть люто, так это бандеровцы.) О смерти Сталина Вадиму сообщил надзиратель на прогулке: «Ус хвост отбросил!» Жертвуя пребыванием на воздухе, Туманов помчался в тюрьму и кричал в волчки всех железных дверей подряд «Сталин сдох! Сталин сдох!»

Населявшие лагеря миллионы не заблуждались. Они не только Сталина ненавидели. «Что касается Ленина, ни у меня, ни у тысяч других заключенных тоже не было иллюзий. Мы уже тогда понимали много такого, о чем другие станут задумываться гораздо позже…»

Реабилитационная комиссия долго решала, как быть. Туманов в это время проклинал себя за длинный язык в коридоре. Но из спецчасти он выйдет не просто свободным, а со снятием всех судимостей. И не забыв попросить председателя комиссии, чтобы было проявлено участие и к членам его ударной бригады.

Много лет спустя, на рубеже восьмидесятых, мы стояли с Тумановым под зданием Иркутской областной прокуратуры. Его вызывали на допрос по подозрению… А вот по подозрению в чем, сказать не просто. В основе вяло текущего следствия было неверие прокуратуры в честность и порядочность человека. Как может быть, думала прокуратура, чтобы человек золото добывал и золота не украл? Старательская добыча почти бесконтрольная. Намывает артель за сезон под полторы тонны золота, и кто поручится, что все сдано государству? Не пойман, еще не значит, что не украл!

«Вот если человек 60 тонн картошки накопал, то от его жизни есть польза? А я ведь им 60 тонн золота добыл, чего же они еще хотят?» — возмущался Туманов. В то время он возглавлял артель «Лена», входившую в систему объединения «Лензолото» на Витиме. Артель эта была у него то ли пятнадцатой то ли семнадцатой — Туманов потерял им счет, поскольку первую создал вскоре после освобождения в 1957 году. Но это были не просто артели, а новая для Советского Союза система старательской добычи золота. Она в сущности противостояла системе государственной, с громоздкими, плохо управляемыми и безынициативными золотодобывающими объединениями. Любая страна всегда старается иметь золотой запас богаче, а уродливая экономика Союза в нем нуждалась особо. Но объединения год от года добычу теряли — «золотые сливки», то есть богатые месторождения и те, что поближе к дому уже были отработаны. А добывать металл в труднодоступных местах они не умели и уметь не хотели.

Созданное Вадимом старательство не просто качественно отличалось от традиционного с фартовым Филькой Шкворнем. Это были современные мобильные механизированные отряды, где организация труда строилась не по нормативным актам и предписаниям, а по здравому смыслу. Интенсивность использования техники была в десятки раз выше, чем в обычных мехколоннах. Бульдозеры и скреперы переделывались, промывочные приборы создавались самими артельщиками. Проверяющие и ревизоры в очках и нарукавниках никак не могли понять, почему расход горючего у старателей низок, а расход запчастей высок? Оплата труда по трудодням, в результате чего механизатор за сезон зарабатывал тысяч 20—25 рублей, повергала их в ужас. В артелях рушились все существовавшие в СССР представления о трудовом энтузиазме и героизме, о производительности труда, о честных заработках, рабочей чести и, что самое страшное, о роли партии в рабочем коллективе. Власть терпела Туманова только по одной причине — его артель в 200—300 человек давала золота столько же, сколько комбинаты и объединения с численностью в 10—15 тысяч человек, оснащенные драгами и суперсовременной техникой.

Тумановские артели были остью в партийном глазу еще по одной причине. У него был по высшему классу организован быт. Поваров Туманов сманивал на таежные участки из лучших ресторанов Москвы и Сочи, платя им как бульдозеристам. Столовая, баня и прачечная работали круглосуточно и бесплатно. В балках — чистота и порядок.

И еще одна грань артельного бытия, практически не затронутая автором. Такой колоритной публики, как у Туманова, я не встречал нигде. В артели органично уживались интеллектуалы-выпускники МГУ, высшей квалификации механизаторы из промышленных флагманов и колхозные трактористы, решившие подзаработать интеллигенты, колымская братва и сидельцы из других зон. Туманов не отказал в работе ни одному из бывших лагерников, но все они, в том числе и его сотоварищи по Колыме, знали — спуску никому не будет, все равны перед работой и сухим законом. В артели обожали розыгрыши и проводили их с блеском и интригой. Стандартной была покупка новичков на легенду, что в конце минувшего сезона везли сдавать последнее снятое золото, килограммов десять, машина перевернулась, металл рассыпался по склону и «слава Богу, что все целы остались, а золото пусть себе лежит.» Непременно находился простак, добивавшийся у Вадима разрешения «намыть теще на зубы». Гениальная покупка была для журналистов — им вскользь говорили, что в артели есть делегат третьего съезда РКСМ, беседовавший с Лениным. «Правда, старый уже, но память — ого-го!» Роль делегата блистательно играл Борис Меметов, просидевший в лагерях всю жизнь. С белоснежными зубами и в отличном финском костюме, крашеным под воронье крыло поредевшим чубом, этот одинокий старик доживал век на базе, стараясь быть полезным хоть в чем-нибудь. Туманов умел согревать людей.

У всех артелей Туманова во всех объединениях — от Колымы до Лены — судьба была одинакова. Госпредприятие проваливает план, упрашивает Туманова развернуть на его территории свою артель, создает все условия для работы и скоро выбивается в передовые в стране. Потом рабочие этого объединения видят на фоне четкой старательской работы всю бессмысленность и тупость советской экономики. И начинается следствие — не крадут ли старатели золотишко? Когда под Вадима Ивановича копала Иркутская прокуратура, честнее всего на вопрос, чем неугоден Туманов стране, ответил мне заведующий отделом пропаганды и агитации Бодайбинского райкома КПСС: «Пусть лучше в стране не будет золота, чем будут старатели, и особенно Туманов». Примерно так же на закрытом заседании политбюро сказал Ю.Андропов о предлагаемой Н.Косыгиным модели экономических реформ — возможно, мы станем богаче, но погубим социалистический строй.

Вторая, большая часть мемуаров как раз и посвящена тому, как советская власть боролась со старательством и его лидером в Приморье, в Якутии на Алдане, на Витиме, в Свердловске, в Средней Азии. Загадочная страна — Туманов добывал ей золото, а она все норовила упечь его в тюрьму или, в крайнем случае, изгнать из артели. У советской власти это так и не получилось. Единственное, чего она добилась, — Туманов ушел из золотодобычи.

Если усовершенствовать Гоголя, то в России есть три беды — дураки, бедняки и дороги. Создав новую систему старательской добычи, Туманов пытался помочь своей стране избавиться от бедности — сообща старатели добыли как минимум 500 тонн золота. Но лидер напрасно дожидался благодарности и признания своих заслуг — сонм чиновников его успехи в золотодобыче только злили. Им было наплевать, сколько Туманов добыл золота стране. Они хотели золота себе. И в постсоветской России государственная добыча золота рухнула. А добываемый полулегальными методами металл пошел мимо казны за границу.

Вадим Иванович, один из наиболее талантливых и удачливых золотопромышленников Союза, оказался безнадежным патриотом. Вместо того чтобы кинуться на Колыму и застолбить за собой право частной, уже узаконенной добычи, он пытался избавить Россию от другой беды — начал строить дороги. Он строил их в местах, где никогда никаких дорог не было вообще — на Крайнем Севере, к примеру. Он строил их быстро и почему-то дешево. Он строил дороги в Карелии и в Москве, и не то, чтобы замахивался окончательно победить в России бездорожье, но создавал ему реальную угрозу. Ему уже пожимал руку Ельцин, уже награждали орденами, но в модель криминального государства Туманов как-то не вписывался. Он ходил по министерствам и предлагал организовать добычу рудного золота в Сухом Логу — крупнейшем месторождении в мире, оказавшемся не по зубам советской власти. Вадим Иванович доказывал, что добычу организует быстро и без космических затрат. Соглашались, воровали идею — и дело глохло. Туманов предлагал начать добычу меди Удокана, ради которого, шутили прежде, и построен БАМ. Соглашались, воровали идею, дело глохло. Туманов предлагал начать добычу бокситов в России, ценнейшего сырья для алюминиевой промышленности, которое страна закупает за рубежом. Соглашались, идею воровали, дело глохло. Кажется, один Вадим Туманов на всю Россию только и понимает, через какие богатейшие ресурсами места прошел БАМ, только он и знает, как быстро и без лишних трат организовать их добычу. Но не судьба. Невольно вспоминается Юрий Домбровский. «Меня убить хотели эти суки…» Пройдя через все круги колымского ада, пребывая уже в обычной совковой жизни, герой, глядя «на молчаливое седое зло, на мелкое добро грошовой сути», думает — как же ему не повезло…

Широкой общественности имя Вадима Туманова стало известно после смерти Высоцкого. Оказалось, великий бард и артист дружил с Вадимом, написал на сюжеты из его биографии немало песен. Об этом в мемуарах немало занимательных и очень тактичных страниц. Человек самодостаточный, Вадим Туманов не был «при Высоцком». В моем понимании это было взаимное притяжение и взаимное обогащение равновеликих звезд. Двух судеб, которые Россия, в сущности, не оценила. Двух мечтателей. И в название книги автор взял строки из «Завещания» Киплинга не за изящество — уж кто-то, а Туманов только и делал в своей жизни, что терял и начинал с мечты. И всякий раз получал больше потерянного.