ВОЙНА И МИР В СУДЬБАХ ФРОНТОВИКОВ ИЗ БЕРЕЗОВКИ

В официальной, писаной истории Великой Отечественной нет места страданиям, переживаниям и радостям отдельного человека. В лучшем случае — примеры. Как принято говорить — типичные ситуации, поступки, характеры. В общем-то, ничего необычного, история — наука приблизительная. Она нарекает пролив между Аляской и Чукоткой Беринговым, хотя на столетие раньше его открыл Семен Дежнев. Или открытый Колумбом континент — Америкой. Любой школьник в доперестроечные времена знал, что знамя Победы водрузили на рейхстаге Егоров и Кантария, но и любой штурмовавший Берлин солдат знал, что это так «по легенде», а по жизни — увы. Бессмертен и велик подвиг Александра Матросова или Николая Гастелло, но первыми, совершившими его, они не были. Словом, апокрифы и реалии не всегда соответствуют друг дружке...

Теперь я знаю совершенно точно — есть История Великой Отечественной, но есть — история Великой Отечественной каждого ее солдата. И если мы первую пишем с большой буквы, то это не определяет ее первостепенность и приоритет. Более того, честной и правдивой ее можно считать только тогда, когда она будет совпадать с жизнеописанием, с судьбой каждого воина, какой бы необычной и нетипичной она не была.

Мое первичное знание о войне — из рассказов сельских баб и мужиков, от родни. Если строго следовать факту, то есть дате рождения (осень, 1942 год), я не очевидец войны, и так оно и есть на самом деле — первые запомнившиеся эпизоды уже из послевоенной жизни. (Самый первый, с чего, собственно, и начинается моя память, — это возвращение отца с фронта, февраль 1946-го.) Но как долго и сама страна, и всяк живший в ней, от детворы до стариков, как долго все мы еще жили с войной... Как горько сожалею я теперь, что, полагаясь на память, не записывал рассказы сельских дядек о их войне. По молодости, по глупости и профессиональной незрелости полагал я, что обычная, не героическая, не увенчанная громкими орденами солдатская судьба как бы и не представляет интереса...

Рассказы отца — страница войны, которая вообще не встречалась мне в военной литературе. После окружения в сорок первом под Киевом, после плена, оккупации, после лагерей госпроверки в Грозном и Подольске он, бывший лейтенант, был направлен искупать вину кровью в штурмовой батальон за номером 28. Не в штрафной, а именно в штурмовой. За всю войну их, как он мне рассказывал, было тридцать. Искупать вину кровью — не образ, там воевали до первой крови, то есть — до ранения. Если кому везло и он получал ранение.

Отцу не везло. Полгода он ходил в штурмбате в атаки впереди танков, и пуля его обминала. Сменилось несколько составов батальона, смерть махала там косой без устали, и наконец в Прибалтике его зацепило осколком гранаты. Ранение было таким пустячным, что в обычных частях действующей армии с ним и в госпиталь не отправляли. Но отец был настолько истощен, что даже далеко не сентиментальные фронтовые врачи уложили его в санбат.

Мы все откладывали «на потом» поездку по местам его фронтовых мытарств, все мне казалось, что времени впереди много...

Все это во многом определило замысел этих заметок — предложить фронтовикам одного района заполнить анкету из десяти вопросов — где начинал воевать, как воевал, где встретил Победу, как сложилась жизнь после войны и пр.? Место проведения опроса было выбрано произвольно — Березовский район Одесской области. Возможно, потому, что места там такие же степные, простреливаемые ветрами, как и там, где жил и похоронен отец. Места безводные, а вяло текущий Тилигул рифмуется с Ингулом на моей родине. Возможно потому, что судьбы селян-степняков удивительно схожи, что когда-то чумацкие валки с солью, журавлиными ключами тянувшиеся с Крыма в старожитную Украину, шли мимо Березовки, а через несколько дней пути и через наш степной глухой край.

Анкет было 350. Спасибо Ивану Ивановичу Ниточко, председателю Березовского райсовета, что, не считаясь с горячкой посевных дней, он способствовал, чтобы анкеты были и розданы фронтовикам, и собраны. Часть их заполнена чужой рукой, под диктовку, то есть кто-то помогал непривычным к писательству старым солдатам записать ответы. Районная газета «Степной маяк» повторила анкету в надежде, что круг воспоминаний станет шире, но надежды наши оправдались только отчасти. Но все, что лежит теперь на столе, не просто интересно, но и бесценно. Это война в судьбах, характерах и лицах. Это та история Великой Отечественной, в которую никто не вносил коррективы, исходя из высших интересов, политической ситуации или поправкой на амбиции военачальников.

«Вы спрашива ете, какой эпизод войны самый памятный? А я себя спрашиваю — а какой не памятный? Разве забыть, как на Курской дуге в сорок третьем моя батарея гаубиц расстреливала прямой наводкой хваленое немецкое зверье — «тигры», «пантеры», «фердинанды»? Или как уже в сорок пятом, возле местечка Хальбе, это восточнее Берлина, немцы окружили нас, прорываясь на шоссе Бреслау — Берлин, и мы 20 часов дрались, как в аду, отразили 9 страшных атак. После боя я насчитал 67 разбитых немецких машин и танков. Война — вещь страшная. Мне и сегодня все это еще снится, и если ночью проснешься в холодном поту, то до утра уже уснуть не пытайся. Владимир Субич».

«Я начал войну рядовым и рядовым закончил. Первый мой бой был под Краковом, в Польше. Я был сильно ранен, потерял зрение. После этого меня отправили домой и я остался инвалидом. Иван Маралунга».

«После оккупации нас направили на Яссы. Он сильно оборонял реку Днестр, а мы ее форсировали и захватывали плацдармы. Я служил в пешей разведке, что это значит — понятно. 29 мая был сильный бой, это в районе Пуркар, меня ранило в грудь, в левую руку и в ногу. Очнулся в поезде, который вез нас в город Грозный. Потом я еще воевал на одном плацдарме, на Сандомирском, дошел до Берлина и обратно. А Победу мы встречали с американцами в селе Шона. Виктор Попов».

«Действительную я служил в Западной Белоруссии, она недавно стала нашей тогда. Вот оттуда по Варшавскому шоссе и гнал нас немец до Могилева, а там вроде мы очухались, отходили до Москвы уже с боями. Как я считаю, нет не жестоких боев. Столько гибло людей, что подумать страшно. За войну я был несколько раз ранен, всего было за четыре года, но особенно в памяти бои под Ярославцем и за Оршу. Под Ярославцем, я тогда уже был командиром орудия, мы отражали наступления немцев и били по ним прямой наводкой, то есть по стволу, без прицела. Казалось, что сломит он нас, силы неравные были, но наша взяла. Ну и под Оршей тоже дуэль была, я тогда уже в танковой бригаде воевал. Шли на нас и танки, и самоходки, много было потерь с обеих сторон. В том бою мы взяли в плен самоходку с водителем, а стрелок был убит. Владимир Радзиминский».

«Призвали меня 22 июня 41-го, я был трактористом в колхозе. Воевал в зенитной части. И когда был наводчиком, в первом же бою на Сиваше сбил самолет. Две крепости пришлось мне брать за войну — Севастополь и Кенигсберг. Сергей Васильев».

«В мае сорок первого нас из Забайкалья отправили на Запад. И вот 22 июня, когда началась выгрузка из эшелона, на головы посыпались бомбы. Звание мое было старшина, меня назначили помкомвзвода разведки. Походной колонной мы пошли на Острог. И вот 23 июня, когда мы втянулись в город, получилось так, что передовые порядки уже выходят из города, а арьергард только заходит. Ну дивизия шла, сила большая. Но оказались мы в западне. Ударил немец из окон домов, из чердаков, из-за заборов. Бежать некуда, где противник — угадай. Напротив нас из чердачного окна бил пулемет. Я с солдатом-автоматчиком поднялся на крышу, уложили двух немцев, а из этого же пулемета открыли огонь по врагу. Вот так, беря с бою каждый дом, к вечеру мы овладели улицей, отступили и километрах в десяти начали концентрироваться. Дорого нам стоил Острог — потеряли треть состава дивизии, погиб там и комдив генерал-лейтенант Краснорецкий... К полуночи услышали на шоссе моторы. Это оказались мотоциклисты-разведчики. Мы их сняли без выстрела, арканами. Их пятеро было. И узнали, что следом идет колонна немцев. И уж тут мы душу отвели. Сергей Москвит».

«Я 25-го года, так что воевать начал после освобождения Красной Армией. Были еще мы необстрелянные, пороха не нюхали, и пошли мы, человек десять, с лейтенантом брать «языка». Лейтенант был опытный, ободрял нас, и все вышло, немца взяли без потерь. Но страшно было сильно. А первый настоящий бой был за Варшаву. Как мы там переправлялись через Вислу, как за каждый дом воевали, это словами не рассказать. Но то, что я увидел в Варшаве, что он с города сделал, это было тяжело. Федор Грищук».

«В апреле 45-го мы брали Берлин, продвигались стремительно, и наш разведвзвод оставил шинели и вообще все свое на батарее, а сами — вперед, налегке. И вот сидим мы на передке в одних гимнастерках, а наступление застопорилось. И как насунул холод, зуб на зуб не попадает. А тут еще и немец начал нас «подогревать» из шестиствольных минометов, на фронте их «ванюшами» звали. И плюс ко всему еще и голодные... Захарий Нещерет».

«Под Тирасполем уже в 44-м дали мне в руки винтовку и — в бой. Навоеваться я успел, имею 12 наград, кроме юбилейных. Но самый страшный бой для меня был в Берлине. Там перед рейхстагом была такая площадь большая, и немец косил нас на ней... Немало наших погибло, когда через Шпрее переправлялись, а потом уже на последних метрах войны. Так немец нигде не сопротивлялся, как там, бил по нас прямой наводкой, видно, понимали, что терять им уже нечего. Николай Танасийчук».

«Это было зимой, за Вислой. Мы окружили в лесу большую группировку и дали им так, что кто сумел удрать, будут помнить всю жизнь. Там были не только немцы, но и власовцы, поляки. Немцев мы в плен брали, а русских — ни одного, всех стреляли на месте. Александр Биленко».

«В сорок первом меня отправили эвакуировать колхозный скот. Со всей Украины тогда череды гнали, чтобы немцу не достались. Чего люди натерпелись со скотом, об этом теперь не пишут. И сколько того скота погибло — тоже. Повернул нас немец от Днепра назад, домой. А уже в 44-м пошел я воевать и брал суворовскую крепость Бендеры. Тяжело она нам доставалась, я там был ранен, до конца войны валялся в госпиталях и на всю жизнь остался инвалидом II группы. Григорий Вовченко».

«В сорок четвертом, уже в Польше, приехали к нам артисты из Москвы. И вот в лесу идет концерт, а тут — налет, бомбежка. Народу погибло много. Оказалось, что среди нас был предатель, его сразу же обнаружили и убили. А еще мне помнится, как нас мобилизовали, но обмундирования не было и погнали вперед и вперед в гражданской одежде. Только в Тирасполе одели... Иван Полонский».

«На войне все плохо, но хуже некуда, когда нечем стрелять. А в 41-м на Волховском фронте такое случалось часто. Я помню, как во время отступления забрал у убитого нашего солдата противотанковое ружье и шесть патронов к нему. В тот же день я уничтожил из этого ПТР две огневые точки, а потом пришлось выбрасывать его, хоть и жаль, оружие хорошее. В 42-м, 4 января, я был тяжело ранен в шею и очутился в госпитале аж в Казахстане. Вернулся под Воронеж, но в боях за город опять был тяжело ранен осколком мины в голову. Очнулся в Грузии, под Тбилиси. Потом воевал на Кавказе — Орджоникидзе, Грозный, Аргун и был сильно контужен разрывом снаряда. И уже после этого не воевал... Вилен Кричевский».

«Мы форсировали Дунайский канал в городе Вене, сам Дунай через город Вену не течет, хоть в песне и поется. Заняли оборону в жилом доме на первом этаже. А немец нас из огнемета начал смалить, и несколько человек наших погибло. Но мы пошли дальше, освобождая город от фашистов. И люди нам были рады, и даже собрались несколько десятков австрийцев и устроили что-то вроде митинга. Мы там тоже постояли, потом пошли вперед. И вот только-только мы отошли от этих австрийцев, как по ним с крыши жахнули тремя минами и многих поубивало, в том числе стариков, женщин, детей. Константин Кортиков».

«Летом под Смоленском было так жарко, что не дай Бог. И вот мы держим один берег реки, а немец — другой. Он нас бьет, когда за водой ползем, а мы его бьем. Столько там людей погибло из-за глотка воды, что подумать страшно. Михайло Архипов».

«Нам был приказ взять Аккерман, и мы его взяли. Три дня шел такой бой, что вода в лимане была красно-коричневой. Немец там создал сильно укрепленный район — по берегу Днестра проволочные заграждения, по реке — минные поля, столько трупов плыло по воде, что не сосчитать. Ну и крепость, еще турецкая, там нам жару давала. За Аккерман я получил медаль «За боевые заслуги» и очень ее ценю. Сергей Козиенко».

«Под Луцком в сорок первом наш полк попал в окружение. Я был ранен, попал в санчасть, и вот на наши палатки налетели немцы. Тяжелораненых и больных поубивали, а кто мог стоять на ногах — погнали в плен. В колонне была девушка-медсестра. Немец ее заметил, вывел из строя и хотел отобрать сумку с красным крестом. Но она его турнула, говорит, мой долг раненым помогать. И ее расстреляли на месте. Тогда пленные бросились на фашистов, но с голыми руками против автоматов не сильно погеройствуешь... Уцелел я чудом, попал в концлагерь, и освободили меня только в день Победы. А девушку ту я помню по сей день. Василь Жусь».

«Я не участница Великой Отечественной, но хочу сказать о тех, кто сам за себя уже не скажет. 21 июня у нас в первой Березовской школе был выпускной бал. Лето тогда стояло очень жаркое, сухое, и рано утром вдруг с ясного неба упал дождь. Такой крупный, редкий... А в 11 часов утра возле репродуктора уже стояло все село и слушало, что началась война. Наших мальчиков сразу на фронт не взяли, они вошли в отряд самообороны, в «ястребки». Охраняли мост, элеватор, электростанцию. Говорили, что тогда много было шпионов и диверсантов. 9 августа пришли немцы. Они сразу расстреляли 28 евреев, и среди них Сашу Бершадского из нашего класса. Потом в партизанах погибли, тоже были арестованы и расстреляны Шура Докиенко и Ганна Кузьмина. Потом сгорел в танке Володя Марьяновский. Потом в воздушном бою убили Морю Зейгермана, а Люсику Рутковскому оторвало ногу, и пока его подобрали санитары, он истек кровью. Погибли Ваня Котелин, Вася Шевченко, Вася Комаров, Вася Быков, Слава Ратибор, Сергей Григорьев, Женя Калинчук, Володя Савченко... Елизавета Чернявская».

Это — из одного класса. А пропорция ушедших и вернувшихся примерно такая же, если брать район, область, страну.

Сегодня в Березовском районе осталось 1832 участника боевых действий. Мне довелось беседовать со многими. Победители стары, изболевшиеся, придавлены грузом насущных забот. Никто из них не роскошествует, и если не лукавить, то мало кто просто не нуждается. Хотя — не жалуются. Более того, в анкете почти все отмечают — и льготы от государства есть, и помогает, чем может, район, и в хозяйствах не забывают ветеранов.

Война все еще живет в них и, наверное, пребудет с каждым до последнего часа. Хотя, казалось бы, что четыре военных года в сравнении с пятьюдесятью послевоенными, мирными летами? Но о мирной жизни анкетные строки скупы — вернулся, пахал и сеял, недосыпал и недоедал, мерил горстью полученное на трудодни зерно, надеялся на лучшее. Из 350 ответов приведу всего один.

«Послевоенные годы пролетели быстро, это война тянулась — каждый день, как сто лет. А прожил я эти годы, как все жили. Восстанавливал хозяйство, голодал в сорок седьмом, все 50 лет на экспериментах... Льготы, в основном, и были, и есть на бумаге, и понимаю я их, как подачки, а не льготы. Перестройка простой люд кончает. Николай Кимаченко».

Время от времени пишут и говорят, что-де «человеческий материал» у нас поражен совковостью. Такой-де мы народ, с хребтами, искривленными, если не со времен татаро-монгольского ига или царского крепостничества, то уж с большевистской эры — точно. Суждение, конечно, не без резонов. Но когда я читаю только эти 350 исповедей, то думаю вот о чем. Какой же силой духа нужно было обладать, чтобы забыть обиды индустриализации и коллективизации, страшных репрессий довоенных лет, чтобы не за свое кровное, а за Родину и Сталина бросаться под танки, ложиться на пулеметы, умирать не только за свою, но и чужую свободу? Хорошо, скажет хладнокровный аналитик, тогда время такое было, и была у этого времени своя логика. Но ведь по совокупности страданий и лишений пятьдесят мирных лет были тоже не сладкой жизнью...

Нет, с таким народом можно было не только Берлин брать, не только перестройку выигрывать. С таким народом можно бедствовать только в стране, где руководство безмозглое, независимо от цвета убеждений. Когда-то академик Ремесло, знаменитый селекционер, говаривал, что на наших землях пшеница может давать 30 центнеров с гектара при любых погодных условиях, если ей только не мешать расти. Посеять — и не мешать. Ничуть не стараясь выращивать. Так и с народом — не мешать бы ему, не вредить жить и хозяйствовать, и кому бы какие льготы были нужны?

...Из биографий березовских фронтовиков расскажу еще один эпизод. Был до войны в Шевченковской МТС такой тракторист и комбайнер Григорий Ефимов. Перед войной он установил рекорд — убрал за сезон «на двадцатифутовом комбайне» более 600 гектаров хлеба и награжден поездкой на Выставку в Москву. Это я все узнал в школьном музее в селе Завадовка. А потом услышал рассказ, что был-де среди фронтовиков такой лихой танкист, который приехал домой в гости на танке, когда освобождали район. Правда или нет — не скажу, но рассказывают, что на своей улице он раздавил немецкую пушку, а уже потом обнял родных. И оказалось, что все это — один и тот же человек, Григорий Ефимов, которого не грех будет помянуть в праздничном застолье, как и всех тех, кого не пощадило время...