«РОДИНА СЛЫШИТ, РОДИНА ЗНАЕТ…»

В январе 1919 года в структуре ВЧК появились особые отделы, которым была уготована «счастливая» и долгая жизнь. Ведь канули они в Лету лишь с развалом Союза и некогда могучей и несокрушимой армии. Главная функция особистов в те времена, как, впрочем, и в последующие годы, заключалась «в борьбе с контрреволюционерами и шпионами, которые орудовали в Красной Армии».

В начале войны Иосиф Сталин реорганизовал и «улучшил» деятельность особых отделов. Созданное им Управление особых отделов в Наркомате внутренних дел возглавил Виктор Абакумов, выросший впоследствии до министра госбезопасности и возглавлявший в свое время Лубянку. А тогда, в 41-м, еще не раскрученный режимом скромный комиссар госбезопасности 3-го ранга Виктор Семенович Абакумов с чекистской преданностью и педантичностью бросился выполнять приказ самого товарища Сталина.

В годы Великой Отечественной особые отделы наделялись и особыми правами. Их сотрудники могли не только арестовывать подозреваемых, но и при необходимости расстреливать на месте. Особисты сообщали в Кремль о недочетах, которые выявлялись в ходе боевых действий, а также вели разведку в ближнем тылу противника.

Сталин хотел знать, о чем пишут и чем дышат солдаты на передовой перед последним броском в смертельную атаку. Ведь информация, которую собирали особые отделы НКВД, была своеобразным «барометром», фиксирующим настроение в войсках. Прежде всего Сталина интересовало морально- политическое состояние его собственной армии, а также реакция военных и мирного населения на те или иные мероприятия верховной власти. Многие утверждают, дескать, хозяина Кремля мало интересовало настроение простых солдат и крестьян, которые на своих плечах переносили все тяготы и лишения войны. Но это не так.

В августе 41-го Сталин издал приказ под номером 227, который получил название «Ни шагу назад». Вслед за приказом пошли директивы с указаниями собрать отклики, кто и что говорит по этому поводу.

Перлюстрация красноармейской почты была для особистов важнейшим элементом добывания нужной информации. Так, например, только за период с 15 июля по 1 августа 1942 года военной цензурой 62-й армии генерала В.Чуйкова, которая вела жестокие бои в районе Сталинграда, было просмотрено свыше 67 тысяч писем. «Многие письма, — сообщают отделения военной цензуры, — отражают здоровое политико-моральное состояние личного состава частей армии, высокий дух патриотизма. Но тем не менее из огромной массы фронтовой корреспонденции было изъято 93 письма. Среди них немецкие открытки, топографические карты, на которых были написаны письма, неофициальные сообщения о смерти военнослужащих, письма на портретах вождей партии и правительства, без адреса, с нецензурными выражениями.

«Сочинять письма домой в то время было очень непросто, — признавался позже один лейтенант морской пехоты. — Правду написать нельзя, фронтовикам запрещалось сообщать родным плохие новости, а хорошего было мало». Родители лейтенанта сохранили все его письма. Когда, вернувшись с войны, офицер перечитал их заново, то не обнаружил абсолютно никакой информации о положении дел на фронте. Как правило, письма начинались со слов: «Жив, здоров, кормят хорошо…». Множество странных, а подчас и трагических судеб сохранили для нас уцелевшие письма, которые благополучно прошли сквозь сито смершевской перлюстрации.

Лейтенант Чарносов служил наблюдателем в 38-м артиллерийском полку. Его наблюдательный пост находился на крыше полуразрушенного здания. В последнем письме к жене он написал: «Здравствуй, Шура! Целую наших птенчиков, Славика и Лидусю. У меня все хорошо. Дважды был легко ранен, можно сказать, просто царапнуло. Сейчас руковожу огнем своей батареи. В городе нашего любимого вождя, в городе Сталина, настало время тяжелых боев. В эти дни я часто вспоминаю мой любимый Смоленск…».

Бойцы понимали, что их послания домой тщательным образом проверяются.

Но были и такие солдаты, которые либо забывали, что их письма просматривают, либо уже дошли до такого состояния, когда им стало все равно. Многие жаловались на плохое питание.

Один молодой солдат писал из осажденного Сталинграда: «Тетя Люба, пожалуйста, пришлите мне немного продуктов. Стыдно просить вас об этом, да голод заставляет». Бойцы не скрывали того, что собирают объедки, другие писали родным, что часто болеют из-за употребления некачественной пищи. Можно быть уверенным, что особые отделы «накормили» нуждающихся. Однако, несмотря ни на что, пораженческие настроения в советских войсках распространялись с угрожающей быстротой. Политработники, подозрительность которых порой граничила с паранойей, были крайне озабочены результатами проверки писем.

Из сообщения политуправления Сталинградского фронта в Москву: «В 12747 письмах 62-й армии раскрывается военная тайна. Некоторые письма содержат явно антисоветские высказывания, превозносящие фашистскую армию. Часто выражаются сомнения в победе Красной Армии».

В качестве доказательств приводились примеры таких высказываний: «Сотни, тысячи людей погибают ежедневно. Наше положение настолько безнадежно, что я не вижу выхода. Было бы лучше сдать Сталинград», — писал один солдат своей жене. А вот строки из письма солдата 245-го стрелкового полка: «В тылу, наверное, кричат, что все лучшее идет на фронт. Не верьте этому. На фронте ничего нет. Еда плохая и ее очень мало».

Окопы Сталинграда видели разных людей, слышали разные мнения о войне, командирах, товарищах. Среди документов — докладные записки особых отделов «об антисоветских и пораженческих высказываниях со стороны отдельных бойцов и командиров». Как правило, эти донесения составлялись на основании перлюстрации писем воинов Красной Армии.

Вот, что писал казначей сержант Торон домой: «…Куда нам воевать, везде видна наша бедность. Мне лично все равно, в какой стране жить. В нашей стране никто лучше не жил, чем в любой стране, где нет советской власти. Коммунизм нам не построить. Зачем полякам и украинцам освобождаться, когда они в настоящее время освобождены?»

На докладной записке, где были приведены слова сержанта, резюме: «Особарму даны указания задокументировать высказывания Торона и немедленно его арестовать».

Лейтенант Елисеев, побывавший в немецком плену и посмевший в письме родным похвалить врага за хорошее обращение с военнопленными, тоже был арестован.

Такая же судьба была уготована и писарю хозчасти рядовому Колесникову, который начертал домой такие строки: «Немецкая армия культурнее и сильнее нашей армии. Нам немцев не победить…» Немало участников Сталинградской битвы поплатились за свою непредусмотрительность. И самое ужасное, что многие из них погибли не в штыковой атаке или под гусеницами гудериановских танков, а за бруствером собственного окопа от смершевской пули.

Сталину были не нужны солдаты, которые могли усомниться в незыблемости советской власти и в будущей победе. Особые отделы НКВД приравнивали сомневающихся к трусам, дезертирам и предателям, а с ними, как известно, разговор короткий.

Поэтому и шли домой на родину солдата письма с существенной правкой: «Здравствуй, мама. Я сражаюсь здесь уже три месяца, защищая наш красавец…(вымарано цензором). Мы начали теснить фрицев и загнали их в окружение. Каждую неделю несколько тысяч немцев сдаются в плен, а еще больше гибнет в боях. Остались самые упрямые из частей СС, которые засели в бункерах и палят оттуда почем зря. Я собираюсь один такой бункер взорвать вместе с фашистами. Остаюсь навечно твой. Коля».

Попади это письмо на зеленое сукно кремлевского стола Иосифа Сталина, Коля не только не подвергся б наказанию за попытку указать в письме место сражений (благо, на это и существовали военные цензоры), а был бы награжден медалью, а то и орденом за морально-политическую сознательность.

Ну а если все же воюющим на фронтах Великой Отечественной Колям, Иванам да Степанам морально-политической сознательности не доставало, то особые отделы НКВД готовы были привить ее. Ведь «Родина слышит, Родина знает…», потому что солдатские весточки с фронта особисты не гнушались читать, как говорится, от корки до корки.