Пубертат, ПТСР и другие квесты

Они не очень хотят разговаривать с нами, родителями. Они держат все в себе и охраняют личную территорию за закрытыми дверьми.

Раньше говорили: "Переходной возраст, пройдет". И родители чаще всего предпочитали наблюдать, ожидая с замиранием сердца, как там ребенок справится, каким вынырнет из бурного моря гормонов и подростковых соблазнов. Теперь, когда целое поколение детей повзрослело в разрушительных условиях войны, мы, наверное, должны сменить оптику и присмотреться внимательнее: как они, какие они? И какие, собственно, мы: способны ли быть опорой или сами являемся для них бременем?

Ксения, переселенка из Донецка: "Я вообще не заметила, как он перестал быть маленьким. Два года подряд пыталась вытянуть из руин себя, решать проблемы с деньгами, с родными "там", работала почти круглые сутки, а ему улыбалась, будто все благополучно, так и надо. Опомнилась лишь, когда он заговорил басом и отказался в третий раз менять школу. Он уже не плакал, как раньше, его просто разрывал страх нового и гнев на меня - что не учитываю его желаний и всегда выбираю наихудшее для него решение. А мне казалось, что он неплохо чувствовал себя все время: и друзья у него были, и за оценки я не ругала, и всегда поддерживала, да и он не жаловался, не говорил о проблемах. А я разве виновата, что нас в который раз с квартиры "попросили"? Пришлось идти к психологу. И я поняла, что он это воспринял как заботу, успокоился немного, а 1 сентября и следующий год в новой школе мы уже вместе пережили: я так в первом классе за него не волновалась, как в восьмом. Ему уже бриться нужно, а он говорит, что не хочет взрослеть, некомфортно ему в этом большом теле, не может он к нему привыкнуть. И к новому городу привыкать не хочет. Ты, говорит, меня все равно отсюда куда-то снова повезешь, никогда не будет уже у меня определенности и покоя, никогда, ведь это же я, разве со мной может произойти что-то хорошее.

Когда возраст имеет значение

Посттравматическое стрессовое расстройство (ПТСР) - болезнь воображения и вины, говорят психологи. А наиболее развитое воображение именно у детей, которые образно чувствуют войну, даже если не видели всех ее проявлений. Пример такой мгновенной чувствительности - когда в начале апреля 2014 г. ("республика" в Донецке еще не вышла за периметр центра, и город упрямо имитировал безопасную буржуазную жизнь) 10-летний мальчик на мастер-классе по живописи насыщенной черной краской нарисовал танк. Сейчас мальчик на три года старше, его дома уже нет, он живет с мамой на юге страны - там есть жилье, а отец трудится на севере - там есть работа. И если маленький ребенок послушается родителей, которые скажут, что он в этом не виноват, то с подростками 11+ все сложнее. Вынужденную смену обычной модели семьи они воспринимают как свое поражение или наказание, особенно когда родители склонны нервничать и искать виноватых.

Возраст имеет необычайное значение. Психиатр из Хорватии Дубравка Костюан-Герчигоня в своем исследовании о ПТСР у детей Children in War (1999) пишет, что ребенок до девяти лет в травматической ситуации находит "тайник" в регрессивном поведении: начинает сосать палец или мочиться в постель, тем самым полностью перекладывая ответственность на родителей, как тогда, когда он был совсем маленьким. Старшим детям некуда прятаться. Так что они вынуждены взрослеть и накапливать собственный опыт проживания травмы, критически наблюдая за поведением взрослых, которое не всегда понятно, а иногда еще больше пугает. Подросткам уже не свойственно нагружать родителей своими проблемами и, если те не настаивают, в возрасте 14–18 лет они убеждаются в своей уязвимости и беспомощности, а война мешает им нарисовать даже контуры своего будущего. Что и приводит к асоциальному поведению, психозам, а в отдельных случаях - к попытке самоубийства.

Хорватский кейс формировался уже после войны, так что содержит конкретные диагнозы и результаты исцеления. В нашем же случае ПТСР - пока что, скорее, метафора, хотя еще в конце 2014 г. волонтеры Психологической кризисной службы констатировали в Донецкой области именно посттравматические симптомы той или иной интенсивности: ночные кошмары, депрессии, напряжение, агрессивность, или ребенок просто сидит и часами смотрит в одну точку. Впрочем, во-первых, ПТСР диагностируют все же не волонтеры в полевых условиях, а группы врачей, в которые должны входить не только психиатр, но и эндокринолог, невролог, терапевт и др. А во-вторых, большинство наших детей еще не вышли из ситуации "посттравмы", поскольку травмирующее событие, влияющее на психику и организм в целом, продолжает происходить и должно куда-то развиваться. Так, по мнению Костюана-Герчигони, фаза принятия решения "возвращаться - не возвращаться" (которая у нас еще впереди) является не менее травмирующей и катализирующей для ребенка, чем предыдущие, связанные непосредственно с боевыми действиями. Психиатр приводит два случая, когда девушки 15–16 лет пытались наложить на себя руки из-за несинхронности родственников в вопросе возвращения домой.

Даже дети, которые сейчас уже не находятся под обстрелами, имеют опыт потери - дома, отношений, близких людей, опыт, который еще не успели "проработать". Из их памяти еще не окончательно выветрились сцены насилия, разрушения, бегства. По данным детского фонда ООН ЮНИСЕФ, который проводил исследование психологического состояния детей из Донецкой области летом 2014 г., более 50% подростков и 40% тех, кому на тот момент еще не исполнилось 12 лет, видели события, связанные с войной. Лично наблюдали бои 13% детей возрастом до 12 лет и 22% мальчиков и девочек 13–18 лет. Три четверти малышей и почти половина тинейджеров пережили сильный страх, на глазах каждого седьмого подростка били близких или знакомых, некоторые из них стали свидетелями убийств, ранений или даже жертвами насилия.

В конце 2015 г. социологи подчеркивали, что 48% детей на Донбассе нуждаются в психологической помощи. С того времени к симптомам травмы добавились проблемы, связанные с возрастанием: психологи говорят о тревожном состоянии относительно подростковой виктимности, негативистского восприятия событий (сын Ксении на военном параде: "Они пойдут на фронт и все умрут!"), непринятие возрастных изменений и надругательства над телом (наедание лишнего веса у парней, анорексия у девушек).

Дети как мишени

Статистики, сколько детей из Донетчины обращались за терапией к психологам, нет. В отличие, например, от Израиля, где школы охвачены специализированными курсами, в Украине до сих пор не создана централизованная система психологической поддержки детей в кризисных ситуациях. Некоторые шаги в этом направлении делает Институт психического здоровья Украинского католического университета, который сотрудничает с мировыми центрами кризисной психологии. Изданы пособия по обучению техникам исцеления детских травм, в 2016 г. в университете открыта магистерская программа по клинической психологии по британской модели когнитивно-поведенческой терапии. Но проблема не в нехватке пособий или профессиональных кадров, проблема в том, что люди сопротивляются присутствию психологов в их жизни.

Психолог Мариупольского "Каритаса" Елена Максимова говорит, что родители, особенно в дисгармоничных семьях, стараются преуменьшить травматический опыт детей и обращаются за помощью в крайнем случае. Гормональные стрессы вообще проблемой не считаются. А "причинить добро" вопреки желаниям родителей психолог не может, даже если речь идет о пандемии детских расстройств в регионе.

Ситуация уклонения и низкой психологической грамотности населения (пойти к психологу - значит признать, что ребенок глупый или больной) приводит к тому, что большинство детей, которые находятся в состоянии глубокого кризиса вследствие полученной травмы, продолжают проживать эту ситуацию вообще без какой-либо помощи. Отдельными категориями - детьми, которые сами получили ранения или потеряли родных, - занимаются волонтеры. Другие - подростки из "серых зон", переселенцы, дети военных - оставлены либо на добросовестность их родителей, либо, если семья дезадаптированная, вообще на произвол судьбы.

Мариупольская организация "Берегиня" подвела для ZN.UA итоги мониторинга, проведенного в два этапа (опрос и фокус-группы) на прифронтовых территориях Приазовья среди подростков 12–17 лет. Данные самые свежие, последняя фокус-группа состоялась в начале августа 2017 г. Мониторингом охвачено 795 респондентов - детей-переселенцев (ВПЛ), жителей Мариуполя и окружающих сел на линии размежевания
(см. рис. 1).

Наглядным фактором, который распределил респондентов на четкие категории, оказалась травма ВПЛ, связанная с потерей дома и окружения, а также ухудшением отношений в семье (см.
рис. 2 и 3).

При обсуждении в фокус-группе главной причиной ухудшения отношений дети называют отсутствие у родителей времени на общение: чтобы содержать семью, они вынуждены намного больше работать и уделять внимание решению сопутствующих проблем (сложности с арендой жилья, поиском работы, адаптированием к новому коллективу, учетом в социальных, медицинских учреждениях и т.п.) (см. рис. 4).

Из-за невозможности проговорить проблемы с родителями, считает руководитель "Берегини" Марина Пугачева, разрушаются нормальные семейные связи, возникают симбиотические или натянуто дистанционные отношения между ребенком и родителями. Поэтому со временем родители чувствуют свою некомпетентность и беспомощность и дальше невольно способствуют укреплению негативных поведенческих стереотипов: дают поблажку подростковым прихотям, игнорируют проблемы, оберегают от столкновений с трудностями (см. рис. 5).

Между тем мы наблюдаем и довольно невысокий уровень интеграции переселенцев в новое окружение. С кем же проговаривают свои проблемы дети-переселенцы, если это чаще всего не друзья, не родители и не учителя (уровень доверия к учителям во всех группах детей не достиг более 2%) - вопрос риторический.

Однако сами дети-ВПЛ остаются мощно интегрированными в жизнь семьи и проникаются проблемами взрослых намного глубже, чем ровесники. Так, почти половина опрошенных подростков-переселенцев осведомлены о нарушении прав своих родителей и считают целесообразным
для семьи обратиться за помощью к юристам (см. рис. 6).

Совсем иная картина - с запросом на психологическую помощь (см. рис. 7).

"Война - их местожительство"

"Ма-а-ам, ну зачем? Я не хочу, я нормальный, у меня нормально все, никаких проблем", - сын Ксении Глеб не хочет разговаривать с журналистом. И с психологом в прошлом году тоже не захотел. Она предложила порисовать, он согласился, потому что вежливый, неудобно было второй раз отказаться. Нарисовал дом с большим подвалом, в котором были комнаты для всех родственников, кухня и даже бассейн. На жилом этаже не нарисовал ничего - объяснил, что не успел. А начал с подвала, ведь это было легче всего, - он еще три года назад построил себе такой в Minecraft. В Донецке Глеб жил в многоэтажке. И никогда не находился под обстрелами, лишь слышал взрывы издали. Друзья на эту тему тоже вроде бы опытом не делились, - уклонение тотальное, мы это уже поняли. Такое же тотальное, как ощущение сплошной опасности.

В новой школе Глеба учителя почему-то много рассказывают о синих китах, - в городском управлении образования считают, что это самое страшное, что может угрожать подросткам. Но в их жизни совсем другие хлопоты и свои "киты". Вместе с войной и переходным возрастом дети Украины получили множество не виртуальных, а вполне реальных зон личного и социального дискомфорта, из которых вряд ли можно выйти самостоятельно.

"Война - их местожительство, - говорит волонтер Лариса Артюгина, руководитель организации "Новый Донбасс", которая с лета 2014-го занимается детскими проектами на Востоке. - Но они уже не хотят, чтобы их называли пострадавшими от войны, это немодно и неприемлемо. Они действительно закрыты и ужасно невыговорены, однако настроены на доверие и объятия, и у них достаточно сил отвоевывать у войны свои первые отношения, прикосновения и поцелуи". Психолог Сусанна Ангелова, которая вместе с Ларисой работала этим летом в Странствующем лагере мира для подростков с Востока, считает, что их стрессовые расстройства - нормальная реакция на ненормальную ситуацию. По ее мнению, у детей в этом возрасте имеется мощный ресурс, способный преодолеть любую полученную травму, так что не следует драматизировать, нужно лишь настойчиво учить их вновь строить коммуникации - с ровесниками, родителями, миром.

Вообще деятельность украинских волонтеров, направленная на детей с Востока (толкать их, тормошить, не давать замереть, вытягивать в поездки, нагружать событиями, кормить и обнимать) с самого начала на каком-то интуитивном уровне складывалась как терапевтически состоятельная. Так делала Елена Лебедь из Благотворительного фонда "Свои": ездила по селам области, заходила к директорам школ, формировала группы для экскурсий в Киев, там детей встречала, до изнеможения ходила с ними по столице и потом провожала на поезд уже другими - наполненными и счастливыми. Так работает с марьинскими подростками Сергей Косяк, - организовал буквально на линии фронта молодежный клуб, детский медиа-центр, а на отдыхе в летнем лагере играет с ними во взрослую игру "Жизнь", которая, благодаря четким правилам и вполне посильным трудностям, для них более понятна, чем реальная жизнь дома. Так, наконец, продолжает свой довоенный опыт работы с беспризорными Геннадий Мохненко, - в Мариуполе он создал реабилитационный центр "Пилигрим", сам усыновил более 30 детей и сейчас помогает своим воспитанникам одолевать кризис, приобщая их к различным молодежным мероприятиям. Команды "Пилигрима" работают, в частности, в прифронтовых селах, где подростки чувствуют себя наиболее одинокими. "Мы рассказываем, что, пока человек жив, все проблемы можно решить, и дети должны научиться всегда искать выход, потому что он есть. Когда они это понимают, то начинают задавать вопросы и находить ответы", - говорит наставник "Пилигрима" Альберт Хомяк, у которого на воспитании 12 "проблемных" детей.

Среди всех поведенческих паттернов взрослых, которые наблюдают подростки Востока, именно ролевая модель волонтера-наставника, "старшего товарища" становится побуждающей к восстановлению доверия и интереса к миру. Волонтер занимает место обессиленных родителей, потерянных друзей, равнодушных учителей, непонятных психологов. Эта новая фигура, неожиданно появившаяся в жизни ребенка и воспринявшая его личность вместе со всеми тревогами и подростковыми комплексами, на самом деле запускает механизм, который специалисты называют посттравматическим психологическим ростом. Речь идет о высвобождении подавленных травмой внутренних ресурсов и появлении мощной энергии, которая трансформируется в положительный конструктив. Пример - Николаевка, городок близ Славянска, где благодаря волонтерам "Нового Донбасса" с 2014 г. появились (и продолжают появляться) много школьных инициатив, несвойственных для этого края до войны. "Когда мы узнали, как живут люди в мире, у нас возникли вопросы к взрослым: почему они не видели, какая серая у них жизнь, почему не меняли ее к лучшему?" - рассказывает главный редактор местной школьной газеты Виктория Городинская, которая в течение двух лет вместе с ровесниками взрослела во время съемок фильма "Школа #3", создаваемого украинскими и немецкими художниками-волонтерами. В этом году лента получила Гран-при Берлинского кинофестиваля в номинации 14+, актеры-подростки стали звездами и путешествуют по миру, а творческие традиции под руководством волонтеров подхватило в Николаевке уже новое поколение воодушевленных школьников.

То есть "старший товарищ" - это замечательная практика, которая действительно работает. И этот эффективный опыт, безусловно, пригодится и тогда, когда придется иметь дело с новой категорией травмированных детей - подростков из оккупированных территорий. Но волонтеров ведь не так много, чтобы охватить всех сейчас, да еще и потом. К сожалению. Должны ли в такой ситуации сдаваться без боя родители? Следует ли им и в дальнейшем замалчивать свои проблемы, дистанцироваться с ними от детей и ждать, когда уже полноценные ПТСР-симптомы догонят и разрушат семью через год-два после окончания войны?

Нет, говорят психологи, ждать нельзя. "После победы психика взорвется адреналином, а затем перестанет работать в аварийном режиме выживания. Ей понадобятся отдых и восстановление. Мы должны понимать, что картина настоящего - это картина здоровья в условиях войны, особенно по сравнению с тем, что ожидает нас по окончании боевых действий. Поскольку война затрагивает каждого в Украине, мы уже сейчас должны внедрять в практику послевоенные нормы психического здоровья", - считает психолог Евгения Ковалева.

Иначе говоря, мы все должны заставить себя доверять психологам, учиться самим и учить детей применять доступные практики лечения травм и снятия избыточного стресса. Это и проговаривание, и рисование, и копинг ("Я справлюсь, я смогу, я знаю, что я храбрый"), и совместный спорт… Родители должны и обязаны сотрудничать со своими детьми, которые, несмотря на ужас войны, выполняют сегодня свою самую важную в жизни работу - становятся взрослыми и ищут достойное место в глобальной системе отношений между людьми. Для того, чтобы это удалось, им нужно чувствовать безопасность хотя бы в собственных стенах.

И если мы не можем приблизить победу, то овладеть пространством войны, создавая мир в собственной семье, можем.

Успокоиться самим. Справиться с тревогой и страхами. Пойти, наконец, к психологу. Рассказать об этом детям. Предложить совместное действие. Вместе тренироваться и улыбаться. Вместе побеждать.

Несмотря ни на что. Ради них. Ради тех, кто уже бесповоротно потерял на этой войне немного меньше, чем целую жизнь, - свое детство.

Текст подготовлен в рамках проекта, который осуществляется при финансовой поддержке правительства Канады через Министерство иностранных дел Канады.