Предрассветный огонь. В 1965 году появился всемирно известный памфлет Ивана Дзюбы «Інтернаціоналізм чи русифікація?»

Ивана Михайловича Дзюбу я знаю не так уж близко и не так давно (лет 11—12). И почему-то мне кажется, что я нашел ключ к пониманию этого человека. Прежде всего, это ни с чем не сравнимая якобы наивность. Не могу забыть, как Дзюба, став в 1992 году министром культуры (работал до 1994 года), дал (не публике, а самому себе) слово, что не будет пользоваться служебным автомобилем, поскольку усматривал в этом что-то нехорошее. Однако вскоре констатировал, что не только без авто, но и с ним не успевает на совещания, встречи и прочие деловые мероприятия, являющиеся непременным атрибутом министерского житья-бытья.

С другой стороны, послушав выступления Дзюбы на различных представительских собраниях, обратив внимание на его неторопливую, лишенную актерско-ораторских эффектов (а скорее, похожую на школьную) манеру излагать материал, я осознал, как прочно, можно сказать железно, эти выступления скроены. В них концептуально и сюжетно все всегда на месте, поскольку речи эти серьезно продуманы. Еще больше в этом убеждают публикации Дзюбы, в частности знаменитый памфлет «Інтернаціоналізм чи русифікація?».

Но сначала — о наивности. В самом деле, нужно быть наивным человеком, чтобы в самое хмурое время (когда брежневский антидемократический «стабилизец» пришел на смену хрущевской пусть и ограниченной, но все-таки «либерализации») начать убеждать партийно-государственные верхи, что «сегодня украинец, преданный делу коммунистического строительства, имеет все основания быть неспокойным за судьбу своей национальности...».

Наивность заключалась и в том, чтобы давать друзьям и знакомым (это в условиях тотального доносительства) читать черновые варианты работы. Еще более наивно было послать законченный памфлет одновременно в несколько властных инстанций: первому секретарю ЦК Компартии Украины, «амбивалентному» Петру Шелесту, председателю Совета Министров УССР, консервативному (без кавычек!) Владимиру Щербицкому и в ЦК КПСС в Москву. Один экземпляр был послан и Александру Твардовскому, главному редактору журнала «Новый мир» (это издание к тому времени оставалось оплотом советской либеральной интеллигенции).

В январе 1972 года тогда еще не арестованный, но уже допрошенный Дзюба напишет пространное «Объяснение», адресованное КГБ при Совете Министров УССР. Он вспоминал, что переломным моментом в его биографии стал 1965 год, когда начались аресты тех, кто выступал за интересы украинской культуры: «Среди арестованных тогда было несколько моих знакомых и друзей, и это дало, возможно, острый эмоциональный порыв к написанию письма». Объясняя, что аресты не могут быть методом решения наболевших проблем в вопросах украинской культуры, языковой ситуации, Дзюба убеждал в том, что «ощущалась общая потребность в каком-то «разъяснении», в каком-то выступлении в этом деле. Официальные круги молчали. Среди тех, кто во многом не соглашался с официальной национальной политикой, не нашлось никого, кто бы выступил откровенно, принципиально и во всю ширь вопроса. Тогда пришлось взяться за это дело мне».

«Классики» как союзники

Молодой, но к тому времени уже популярный литературный критик-нонконформист, Дзюба сделал своими союзниками «классиков марксизма-ленинизма». Он свободно оперировал их высказываниями, анализировал труды, а также довольно профессионально использовал другие источники — стенограммы партийных съездов времен «коренизации»/«украинизации», постановления партсъездов и правительства, труды тогдашних руководителей и партийных лидеров, статистику, публицистику, литературные произведения. И все это выглядело убедительно.

В уже упомянутом объяснении в январе 1972 года Дзюба уверял: суть его работы состоит в констатации того, что «все ненормальное в национальной сфере вытекает не из принципов социализма и ленинской национальной политики, а из нарушений и искривлений этих принципов...».

Однажды я спросил Ивана Михайловича, действительно ли он был искренен в объяснениях такого рода. Дзюба внимательно на меня посмотрел, подумал и сказал, что тогда — да, его искренность (по моему определению «наивность») не подлежала сомнению. Если вчитаться в текст, то в это можно поверить.

С самого начала автор «Интернационализма...» поднимает разговор на солидный теоретический уровень, касаясь значения так называемого национального вопроса, таких понятий как «национальное чувство», «национальное сознание», «национальные обязанности», «украинский буржуазный национализм», «российский шовинизм» и тому подобное. Он подчеркивает, что национальное дело есть дело всего народа и каждого гражданина, а поэтому никто не имеет права молчать, когда видит «что-то неподобающее».

Это «неподобающее» Дзюба выводил, прежде всего, из нарушения заветов «классиков», а также извращения принципов национальной политики во времена Ленина. Теперь можно иронизировать (как кое-кто и делает) по поводу такого подхода: дескать, нет оснований говорить о «нереализованных альтернативах» или жестко противопоставлять ленинский и сталинский варианты построения многонационального государства.

Это так, но не будем спешить. В начале 1920-х годов Ленина интересовал широкий геополитический контекст того, что происходило в России. Он еще не отвергал идею мировой революции, но все чаще связывал ее не с Западом, а с Востоком. А многонациональный и сложный Восток требовал осторожности и гибкости именно в национальном вопросе. У Ленина и Сталина была общая цель — сохранить мощную и многонациональную Россию. Речь шла лишь о том, какими методами реализовать этот политико-государственный императив. Когда больной Ленин получил сталинский проект «автономизации», он сначала не подверг его критике по сути, а лишь заметил, что Сталин стремится «спешить».

Однако вскоре ленинская позиция подверглась коррективам, то есть возникло определенное различие между ленинским и сталинским подходом. И, настаивая на этом, еще тогда, в середине 1960-х годов, Дзюба не ошибся, когда доказывал, что Сталин, который, как известно, подвергал критике ленинский «либерализм» в национальной политике и удачно отодвинул больного Ленина с тогдашнего политического олимпа, последовательно воплощал в жизнь русификаторски-централизаторскую политику.

Конечно, Дзюба, сочиняя свой памфлет, не мог знать многое из того, что известно сегодня. Примеров здесь немало. В частности, сохранилось чрезвычайно важное письмо Сталина, датированное 22 сентября 1922 года. Несмотря на его значение для правильного понимания многих событий (а возможно, именно из-за этого), оно пролежало в архиве до 1989 года — лишь тогда его напечатали в журнале «Известия ЦК КПСС».

Сталин писал: «Тов. Ленин! Мы пришли к такому положению, когда существующий порядок отношений между центром и окраинами, то есть отсутствие всякого порядка и полный хаос, становятся невыносимыми, создают конфликты, обиды и раздражение, превращают в фикцию так называемое единое федеративное народное хозяйство... Одно из двух: либо настоящая независимость и тогда — невмешательство центра, свой НКИД, свой Внешторг, свой Концессионный комитет, свои железные дороги, причем вопросы общие решаются в порядке переговоров равного с равным… либо настоящее объединение советских республик в одно хозяйственное целое с формальным распространением власти СНК, РПО и ВЦИК РСФСР на СНК, ЦИК и экономсоветы независимых республик, то есть замена фиктивной независимости настоящей внутренней автономией республик в понимании языка, культуры, юстиции, внудел, земледелия и т.д... ».

Интересным было сталинское объяснение этой позиции: «За четыре года гражданской войны, когда мы вследствие интервенции вынуждены были демонстрировать либерализм Москвы в национальном вопросе, мы успели воспитать среди коммунистов, вопреки своему желанию, настоящих и последовательных социал-незалежников, которые требуют настоящей независимости во всех смыслах и расценивают вмешательство Цека РКП и как обман и лицемерие со стороны Москвы… Мы переживаем и такую полосу развития, когда форма, закон, конституция не могут быть игнорированы, когда молодое поколение коммунистов на окраинах игру в независимость (выделено мной. — Ю.Ш.) отказывается понимать как игру, упрямо принимая слова о независимости за чистую монету и так же упрямо требуя от нас воплощения в жизнь буквы конституции независимых республик».

Хотя Ленин, как известно, объявлял «бой великорусскому шовинизму», однако и по его проекту коммунистическая партия для всех республик должна была оставаться единой, то есть «национализация» республик оставалась в руках московского ЦК, а не в руках «националов». Партией фактически руководил Сталин. Он и его сторонники создали союз республик по собственной формуле с очевидной гегемонией России.

Дзюба затрагивает и эти проблемы, приходя к выводу о формальном характере декларированного суверенитета УССР. Ссылаясь на полемику на Х и ХІІ съездах РКП(б), на материалы более позднего периода, он подчеркивает, что на самом деле не велась борьба с российским государственническим шовинизмом, а после сталинского тоста, провозглашенного в июне 1945 года — «За великий русский народ!», началась настоящая оргия «русского приоритета», последствия которой были глобальными для всех народов СССР.

Свои оценки и выводы Дзюба подкреплял многими примерами из экономической, управленческой, социальной и культурно-языковой сфер. Читателю становилось понятно: при таких условиях разговоры об интернационализме — это просто «художественный свист», поскольку на самом деле речь идет о целенаправленной русификаторской политике, что к тому же противоречит «марксистско-ленинским основам».

Sapienti sat —
умному достаточно!

Сколько бы Дзюба ни клялся в памфлете в уважении к «первоисточникам», возникал простенький вопрос: что же это за «источники» такие, если ими можно манипулировать (и Сталин, и Хрущев, и Брежнев всегда расписывались в неизменном уважении к Ленину) и если они привели к таким негативным последствиям?

Таким образом, «наивность» Дзюбы была не так уж проста. Тем более что в финале своего изыскания он настаивал: «процесс денационализации и русификации является колоссальным минусом для дела социалистического демократизма и имеет объективно реакционное значение».

По словам самого Дзюбы, его труд имел тройную адресованность. Прежде всего писался он для партийно-государственного руководства СССР и УССР, которому посылался message о нарушении и отступлении от ленинского наследия. Во-вторых, Дзюба апеллировал к части русского и русифицированного населения в Украине, прежде всего из числа интеллигенции, которая не видела настоящего состояния дел в национальной сфере в Украине и служила режиму в осуществлении русификаторской политики. (Недаром в труде немало внимания уделено анализу тезиса «Кто этим украинцам запрещает говорить по-украински?!»). В-третьих, памфлет адресовался собственно украинцам, тем, кто хотел разобраться, что происходит с Украиной, молодежи, которая находилась в растерянности.

Дзюба «попал» во все три адресата. Его труд читали в самых высоких инстанциях. Например, младший сын Петра Шелеста Виталий вспоминал: «Интересная ситуация с книгой Ивана Дзюбы «Інтернаціоналізм чи русифікація?». Она была у отца почти настольной. Он ее читал, плевался, говорил, что так нельзя, я отвечал, что есть факты, их нужно осмыслить».

Работу Дзюбы прочитал не только Шелест, ее сокращенный вариант был разослан в обкомы партии для ознакомления. «Интернационализм...» прочитали в самых высоких руководящих инстанциях в Москве. Его читала русскоязычная интеллигенция и участники движения борьбы за права человека в СССР. Наконец, в Украине труд пошел в народ, его перепечатывали, распространяли, передавали из рук в руки, он был популярным, в частности, среди студенчества. В полной мере это выяснилось, когда в начале 1972 года начались аресты в Украине, что сопровождалось непременным изъятием труда Дзюбы.

Тогда чекисты постоянно интересовались, какое впечатление производил памфлет на тех, кто его читал. Вот, например, отрывок из одного свидетельства: «С произведением Ивана Дзюбы «Інтернаціоналізм чи русифікація?» я ознакомился, прочитав его в рукописи, а также прослушав передачи зарубежных радиостанций. В то время, когда я знакомился с этим произведением, я разделял взгляды, которые в нем освещал автор. Под влиянием этого произведения у меня сформировались некоторые взгляды на нашу советскую действительность, которые, как я понял после беседы со мной прокурора Каменко-Бужского района в марте 1972 года, были неверными...».

Не ставлю под сомнение такого рода свидетельства, хотя они и давались в специфических условиях. Текст «Интернационализма...» и вправду производит впечатление. За таким вот нарративным «адажио», за неторопливым рассказом автора, его тезисами, анализом, выводами время от времени возникает своеобразное политико-идеологическое «крещендо», которое пленяет читателя: «...Не все то интернационализм, что на интернационализм похоже... И не все то национализм, что противная сторона объявляет национализмом или сепаратизмом. Не все то братство, что на братство претендует».

Или: «...Русификаторскому насилию я предлагаю противопоставить одно: свободу публичного и честного обсуждения национальных дел, свободу национального выбора, свободу национального самопознания, самоосознания и самовырабатывания...

Тогда не нужно будет следить за каждым украинским словом... И не придется запаковывать в кагебистские «изоляторы» людей, вся «вина» которых в том, что они любят Украину сыновней любовью и обеспокоены ее судьбой...».

Власть поняла, что имеет дело с текстом, способным мобилизовать и воспитывать, а главное — написанным формально на «железобетонных» марксистско-ленинских основах. И с этим нужно было что-то делать, тем более что «Интернационализм...» попал за границу и его начали переиздавать на разных языках. В особенности раздражало то, что издания осуществлялись, как правило, под эгидой компартий разных стран, то есть своих же, братьев по движению.

Самый лучший способ дискредитировать текст — очернить в глазах общества репутацию его автора. И эта работа началась с разнообразных публикаций, целью которых было доказать, что у автора «Интернационализма...» не было тех благородных намерений, которые он декларировал, что он антисоветчик и, понятное дело, националист. Например, в мае 1969 года в газете «Вісті з України» появилась статья Джона Вира «Выдумки и действительность», в ней автор писал о расцвете украинского языка и культуры, а также вспоминал Дзюбу, который «гуляет по улицам Киева, а мыслями витает в облаках мистического национализма...».

В 1969 году Общество культурных связей с украинцами за границей в Киеве напечатало книгу Богдана Стенчука «Що і як обстоює Іван Дзюба?». На самом деле такого автора не существовало. Это было издание, подготовленное группой лиц, специально приглашенных властями и «правильно сориентированных». Однако аргументы «Стенчука» выглядели столь плачевно, что немедленно были подвергнуты сокрушительной критике незаангажированными комментаторами. В частности, в марте 1970 года на появление опуса «Стенчука» отреагировал Вячеслав Чорновил, подготовив рукопись «Як і що обстоює Б.Стенчук (66 запитань і зауваг «інтернаціоналістові»)».

Расплата

Осенью 1969 года Киевское отделение Союза писателей Украины исключило Дзюбу из своих рядов. Правда, президиум СПУ это решение не утвердил, но предложил Дзюбе написать заявление об отмежевании от «забугорных» публикаций «Интернационализма...» (что, кстати, было сделано без его ведома и разрешения) и от тех, кто нагнетает «националистический» ажиотаж вокруг текста и его автора. И Дзюба «сдался»: заявление было написано и 6 января 1970 года напечатано в « Літературній Україні».

Я намеренно написал в кавычках «сдался». Дзюба понимал, что его текст живет своей жизнью, «работает» независимо от автора. Да и цена «раскаяния» в СССР еще со сталинских времен была хорошо известна. Однако адепты системы, которую отважился критиковать Дзюба, были не глупее его: да, текст «работал» сам по себе, но именно текст делал из его автора символ тех сил, которые считали систему недемократической и отстаивали права украинского народа. С текстом уже ничего нельзя было сделать (разве что комментировать и изымать). Однако сделать автора текста символом не просто оппозиционности, а опасности для общественно-политического порядка можно.

Тем более что Дзюба и после «раскаяния» выступал в защиту несправедливо арестованных, подписывал письма протеста и тому подобное. К тому же очередной тур изобличения «националистов» в Украине вписывался в кремлевский стратегический замысел устранения Петра Шелеста (как такого, что занимался «местничеством» и своевременно не разглядел «националистической» угрозы) с должности первого секретаря ЦК КПУ. Это устраивало всех — и Москву, и Щербицкого, который интриговал и уже видел себя на партийном троне.

Одним словом, 13 января 1972 года Дзюбу задержали на квартире Ивана Светличного, начали допрашивать, а 18 апреля арестовали, инсценировав перед этим его исключение из Союза писателей Украины. В характеристике «литературно-критической деятельности и общественного поведения Дзюбы И.М.», подписанной председателем правления СПУ Украины Юрием Смолычем и секретарем парткома Василием Козаченко, отмечалось: «Особого вреда нашей стране нанесла написанная Дзюбой и потом напечатанная за границей брошюра «Інтернаціоналізм чи русифікація?».

В феврале 1972 года специальная комиссия под председательством тогдашнего директора Института истории Академии наук УССР академика Андрея Скабы по просьбе КГБ при СМ УССР анализировала труд Дзюбы. В самом начале «Вывода» подчеркивалось, что «подготовленный Дзюбой материал «Інтернаціоналізм чи русифікація?» является от начала и до конца пасквилем на советскую действительность, на национальную политику КПСС и практику коммунистического строительства в СССР», что Дзюба стоит «по сути, на вражеских, антисоветских позициях», прибегает «к шарлатанским приемам использования высказываний классиков марксизма-ленинизма по национальному вопросу, искажению и извращению содержания их произведений, подтасовке партийных документов».

22 февраля 1972 года было принято постановление ЦК КПУ «О выводе на письмо И.Дзюбы и прилагаемый к нему материал, направленные в ЦК КП Украины». В основу решения лег вывод комиссии, которая была создана в Москве, в ЦК КПСС, и которая констатировала «явно выраженный антисоветский, антикоммунистический характер» произведения Дзюбы. Обратите особое внимание на последний пункт постановления: «(Протокольно) Комитету государственной безопасности при Совете Министров УССР (т. Федорчуку) усилить оперативную работу по выявлению, пресеканию деятельности и привлечению к ответственности авторов материалов антисоветского и националистического характера («Програма української національної комуністичної партії», «Український вісник» и др.) и лиц, которые распространяют и пропагандируют эти материалы».

Дзюбу начали превращать в теоретика «Укоммунистов», то есть «Украинской национальной коммунистической партии». А это уже означало совсем другую статью и другие последствия для него. Была проведена подробная лексико-стилистическая экспертиза «Інтернаціоналізму...» и некоторых других трудов Дзюбы и документа под названием «Програма укомуністів», изъятого во время обыска 12 января 1972 года у Евгения Сверстюка. Экспертами были представители Киевского пединститута имени Горького, Института языковедения АН УССР. Комиссия задание выполнила: установила, что автором «Програми укомуністів» является Дзюба.

Тот понял, что решается его судьба. Он опротестовал выводы комиссии, которая, по его мнению, в частности, не учла «не одинаковой, а во многих моментах прямо противоположной идейной направленности «Програми...» и моих документов, в частности «Інтернаціоналізму чи русифікації?», хотя это различие отразилось на всей лексико-фразеологической ткани сравниваемых произведений». Более того, на 312(!) листках Дзюба сделал собственные заметки, которые засвидетельствовали предубежденность экспертизы. Чекистам пришлось назначить повторную экспертизу. За это взялись два специалиста: А.Ковтуненко и А.Непокупный из Института языковедения АН УССР, которые признали, что Дзюба «не является автором анонимной «Програми укомуністів».

Итак, эту смертельную атаку против себя Дзюба отразил. Однако время пребывания во внутренней тюрьме КГБ сделало свое дело: 10 января 1973 года на допросе, проведенном старшим следователем, майором Николаем Кольчиком (он был одним из тех, кто постоянно «работал» с Иваном Михайловичем) и помощником прокурора УССР Макаренко, Дзюба частично признал себя виновным в предъявленном обвинении. И в «центре» этого признания оказалась именно работа «Інтернаціоналізм...».

Вот его слова из протокола: «Объективно это произведение приобрело антисоветское значение и используется в антисоветской пропаганде». То есть Дзюба в конце концов произнес то, что от него хотели услышать, хотя в приложении к своим показаниям он настаивал, что не имел намерения «подрывать или ослаблять советский социальный строй». Однако и после этого майор Кольчик продолжал «контент-анализ» труда Дзюбы, подводя к признанию того, что сверхзадачей его были «подрыв и ослабление» советской власти.

12 января 1973 года Дзюбе объявили об окончании следствия. 18 января его ознакомили со всеми материалами его дела. Собственно, в этот самый день дело прекратили, поскольку было составлено обвинительное заключение. Этот довольно большой по объему документ подписал Кольчик, а согласован он был с начальником следотдела КГБ при СМ УССР Туркиным и председателем КГБ при СМ УССР Виталием Федорчуком. Дело и вывод прислали прокурору УССР, а из прокуратуры оно пошло в Киевский областной суд. 12—16 марта 1973 года состоялось судебное заседание. Дзюбу приговорили к пяти годам лишения свободы в исправительно-трудовой колонии, еще и взыскали с него 300 рублей судебных издержек «в доход государства».

После этого, 27 марта 1973 года, Дзюба подал в Верховный суд УССР кассационную жалобу, настаивая на том, что он не преследовал цель ослабления и подрыв Советской власти: «На самом деле я такой цели не имел и не мог иметь, и суд, по моему мнению, ее не доказал». Дзюба просил пересмотреть квалификацию дела или уменьшить меру наказания. 26 апреля 1973 года судебная коллегия по уголовным делам Верховного суда УССР рассмотрела жалобу и не удовлетворила ее.

«Расчет с прошлым», который не состоялся

Дзюбу осудили, но из Киева, с Владимирской, 33, вывозить не спешили. Организаторам его преследования не удалось сделать его автором программы несуществующей «Украинской национальной коммунистической партии», но теперь они снова требовали от него раскаяния. Требовали — это не означает, что уж так прямолинейно давили. У Дзюбы был «добрый» следователь (его роль играл упомянутый Николай Кольчик), а был еще «злой» (его имени не буду упоминать). И, кроме этого, был и еще один фактор. Зажатый в полную изоляцию во внутренней тюрьме КГБ (кстати, ее разрушили, хотя туда после августа 1991-го стоило бы водить экскурсии), больной и изможденный Дзюба, как заметили организаторы его дела, сам переживал сложные чувства, многое переоценивал, эволюционировал.

В одном из 18 томов дела Дзюбы я обнаружил рукописный документ, который в значительной мере объясняет психическое состояние его автора. Здесь не место пространно анализировать весь текст. Коротко говоря, Дзюба обосновывает необходимость «преодоления своих ошибок, расчета со своим прошлым —отклонением на несколько лет в гражданское и творческое небытие». Более того, речь идет о том, чтобы опровергнуть «Інтернаціоналізм...». В конце рукописи есть даже план будущей публикации из пяти разделов. Необходимость такого «опровержения» своей бывшей позиции обосновывается так: «Это нужно и мне самому — для того, чтобы оголить корни своих ошибок, обрубить их, чтобы душевно оздоровиться и вдохнуть новый воздух. Это нужно и для того, чтобы предостеречь других людей от таких ошибок, в частности тех, кто уклонился под влиянием «Інтернаціоналізму чи русифікації?» — их я прошу с доверием отнестись к моей самокритике...» Дзюба подчеркивал: «Я уверен, что пройдет лишь несколько лет, и мое имя будет ассоциироваться не с «Інтернаціоналізмом чи русифікацією?», а с новыми литературными трудами».

И вот здесь время снова сказать о наивности. Все эти предложения Дзюбы опровергнуть самого себя напоминали, скажем, то, как Мыкола Хвылевый подвергал критике «хвылевизм» или как прижатые к скамье подсудимых, пламенные в прошлом адепты троцкизма не менее пассионарно подвергали критике троцкизм. Но систему Дзюба не обманул. Ему не позволили написать «опровержение» самого себя.

Он написал работу «Грані кристала», которая была издана на английском, украинском и русском языках и которую, по указанию из Москвы, широко распространяли за границей. В ней, как отмечалось в одном из закрытых партийных документов, «с марксистско-ленинских позиций оценивается развитие и расцвет украинской советской культуры, ее взаимодействие с другими братскими советскими культурами...» Дальше цитировать просто не стоит — вы поняли, о чем речь.

В 1973 году Дзюбу помиловали, что до сих пор вызывает дискуссии. Дескать, не «оправдал надежды», «сломался» и тому подобное. Я убежден, что это не тот дискурс, в который следует переводить разговор. Вячеслав Чорновил сказал однажды, что произведения Дзюбы представляют «филологический национализм», а не национализм как таковой. Знаю, Ивану Михайловичу не очень нравится такое определение, но что-то в нем есть.

Но, как бы там ни было, сегодня, через 40 лет, есть основания утверждать: за эти десятилетия Дзюбе не удалось «рассчитаться со своим прошлым», а его имя всегда будет ассоциироваться с памфлетом «Інтернаціоналізм чи русифікація?»

Кстати, кому любопытно — почитайте. В особенности это полезно тем, кто берет на себя роль судей.