ПРЕД ЛИКОМ СУДЬБЫ

60 лет назад, в марте 1943-го, гитлеровские каратели дотла сожгли районный центр Корюковку Черниговской области, бросив в огненную могилу 7000 жителей, главным образом стариков, женщин, детей. Этот факт отметила комиссия, готовившая материалы к Нюрнбергскому процессу, как самое массовое уничтожение мирных жителей на оккупированных территориях за весь период Второй мировой войны.

Где-то в начале восьмидесятых годов прошлого века мне, тогда корреспонденту отдела информации газеты «Літературна Україна», представился случай сопровождать в предвыборной поездке по его избирательному округу (Херсонщине) депутата Верховного Совета СССР и депутата Верховного Совета УССР Олеся Терентьевича Гончара. Однажды он, по-видимому, из вежливости, спросил, откуда я родом. С Черниговщины, сказала я, из Корюковки. Из той самой...

Почему-то я думала, что люди, пишущие о войне, знают о ней все. Но о трагедии Корюковки автор «Знаменосцев» и новелл «Модры камня» не знал ничего. А когда услышал о ней в моем пламенном изложении, сказал:

— Если бы я был на вашем месте, я бы все бросил и написал роман.

— О чем — об этом? — спросила я мастера. — О том, как каратели заходят в каждый дом и расстреливают безоружных и беспомощных людей, как поднимают на штыки грудных детей и бросают вновь в огонь тех, кто пытается из него выскочить? Об этом писано-переписано, так как таких преступников только по Украине десятки тысяч. А еще ж есть и Хатынь, и Лидице, и Орадур. Да и о Корюковке написано немало. Как определить, кому хуже всего, кто герой, а кто нет? Разве страшная могила не уравняла всех? И хотя я сама не стояла под дулом автомата, все равно я одна из тех, кто выжил. Одна из них.

— Возможно, вы правы, — согласился мой собеседник.

Больше мы к этой теме не возвращались, и я так и не созналась, что именно новеллой о сожженном городе «Чверть віку після загибелі» дебютировала как прозаик в 1969 году в журнале «Вітчизна».

И вот прошло еще 20 лет. Изменилось неузнаваемо время, давно седые головы у «детей войны», у многих уже и внуки взрослые, а раны той далекой трагедии не заживают.

С чего бы это, когда все близкие твои уцелели, даже дядя — один с фронта, второй из плена — вернулись живыми?

Скажу: потому что меня сызмала мучила невозможность спросить у тех, убиенных, почему они позволили себя убить. Почему люди, зная, что их ждет мученическая смерть, не связанные, не закрытые в камеры, в нескольких сотнях метров от спасительного леса, все же сидят и обреченно ждут своих убийц?

История называет факты и видимые их причины, но она не может объяснить это удивительное непротивление злу, эту неосознанную веру в свою крайнюю хату, к которой не доберется беда.

В середине 80-х годов издательство «Радянський письменник» выпускало книжную серию о сожженных гитлеровцами селах Украины. Называлась она «Дзвони пам’яті». Мне довелось редактировать несколько выпусков, поэтому к знакомым с детства корюковским материалам прибавилось немало других свидетельств, но суть у них была одна: пришли каратели и убивали.

Вот заходят по двое в дом, велят всем лечь на пол лицом вниз и стреляют. Вот заводят по 10—15 человек в помещение ресторана и стреляют. Вот согнали в церковь (клуб, колхозную конюшню, дом), обложили хворостом и подожгли... «Меня поразило, — сказал мне уже сейчас один из уцелевших свидетелей событий, — что было тихо. Ни крика, ни шума, только выстрелы».

Корюковская церковь кирпичная. На молебен людям велели прийти с документами — будет проверка. Они пришли и послушно молились за спасение жизни и душ. По различным версиям дальнейшие события существенно отличаются. По одной, каратели окружили церковь и хотели убивать людей просто в храме, но священник именем Бога призвал их этого не делать. Тогда верующих вывели и погнали к ресторану, а священника застрелили во дворе его жилища.

По второй версии ему дарили свободу, но священник, попросив десять минут на последнюю молитву, отрекся от Бога, позволяющего такое надругание над беззащитными людьми, и вместе со своей паствой погиб в ресторане.

Оба варианта событий я помню с детства, фамилию священника забыла. Мне же всегда казалось, что он стоит доброй памяти. И вот в прошлом году в пятом номере газеты «Отчий поріг» общества «Черниговское землячество в г. Киеве» была опубликована партизанская листовка, так и называющаяся: «Корюківська трагедія». Ее авторы подчеркивали, что каратели уничтожали всех подряд, не милуя ни праведного, ни грешного. Среди убитых названы заместитель начальника Корюковской жандармерии Ковалевский, дети жандарма Боголюба, отец и мать начальника жандармерии Омельчука, «…безжалісно розстріляли в церкві понад 200 чоловік віруючих жінок і стариків під час молебня. Не пощадили вони і попа Бондаревського, що правив молебень», — говорится в листовке.

Я не люблю церковь, не верю в искренность церковников, но священника Бондаревского, который пошел на смерть вместе со своей паствой, — все равно, отрекся ли он от Бога, посылал ли ему молитву до последнего мгновения, — считаю героем. И ту женщину, которая, по свидетельству чудом уцелевшей одиннадцатилетней дочери, отказалась лечь перед палачами на пол. «Не лягу я перед вами, гады, стреляйте так!» И мужчину, который при виде убитых детей бросился с вилами на вооруженного автоматом фашиста... Хоть в последний миг они восстали!

Тогда же, в начале 80-х, в Доме архитекторов шло общественное обсуждение и выставка проектов памятного мемориала сожженным селам Украины, который должны были воздвигнуть в Корюковке. Собралось немало людей, состоялся интересный разговор, хотя ни один из проектов не получил единодушного одобрения. Был назначен второй тур, но мемориал так и не воздвигли. Его... написали.

В 1988 году в издательстве политической литературы Украины вышла книга-мемориал «Вінок безсмертя сотням безсмертних українських сіл, що згоріли у вогні фашистських каральних акцій, тисячам нездоланних людей, що жили в них і зазнали мученицької смерті від гітлерівських катів». Это означало: 28000 сел и хуторов, 714 городов и поселков, разрушенных или дотла сожженных оккупантами, гибель более 5 265 000 мирных граждан и военнопленных.

Редколлегию этого уникального издания составляли О.Федоров (председатель), О.Гончар, П.Загребельный, В.Замлинский, Р.Иванченко, В.Клименко, В.Клоков, Ю.Кондуфор, В.Коньков, И.Курас, В.Маняк (руководитель коллектива авторов-составителей), И.Немазаный, В.Немятый, Б.Олийнык, П.Денисенко, П.Тронько, П.Шафета.

Главным двигателем проекта был, бесспорно, писатель Владимир Маняк. Поскольку тематика «Дзвонів пам’яті » и книги-мемориала «Вінок безсмертя» пересекалась, нам приходилось общаться, поэтому я могу судить, как горячо отдавался Володя (мы почти ровесники) этой работе. К сожалению, книга издана тиражом всего в 10 тысяч экземпляров и почти сразу же стала раритетом.

Мы не были с Владимиром Маняком близкими друзьями. Некоторое время я жила практически за пределами Киева, поэтому о его трагической гибели, как и о том, что он в это время активно разрабатывал тему голодомора 1932—1933 годов, я узнала с опозданием. Жаль хорошего человека. «Вінок безсмертя» — это, бесспорно, славный памятник и ему. Жаль, что нам никогда не довелось поговорить о его новой работе, потому что тогда я спросила бы у Владимира Антоновича: почему? Почему мы так любим жертвы, жертвы невинные, пассивные, обреченные? Почему мы не любим тех, кто сопротивляется, ищет выход, находит его? Почему мы так страстно ищем свидетелей смерти, а не свидетельств борьбы за жизнь?

Я понимаю исследователей зарубежных и диссидентов, откровенных и скрытых, — они разрушали «империю зла». Но не способна понять «нормальных» и «беспристрастных»: почему их не интересует, как выжили живые? От разоблачительной патетики уже душно. Только загляните в биографии — большинство выходцы из села, того самого, которого, по их цифрам, давно не должно быть на карте. А даты рождения? Так как же выжили во времена голодомора их родители, они сами, родня?

Как я должна относиться к восклицательным предложениям, когда моего отца, комиссованного из армии по болезни — туберкулез, послали на рабфак при Глуховском учительском институте, где в 1933 году он стал студентом. И ему — беспартийному рядовому студенту-украинцу — не дали погибнуть ни от голода, ни от страшной болезни.

Мы жили почти целый век под давлением лозунгов и пропаганды. Пусть так. Так разве недостаточно? Давайте поверим, что у каждого из нас своя биография, и не будем поддаваться патетике заклинаний, откуда бы они не долетали. Ибо стоит только задуматься и спросить «почему?», как все в жизни буде выглядеть неоднозначно. Отдельные судьбы не совпадают ни между собой, ни с «магистральным» движением общества, ибо кто может определить ту магистраль? Да и, заглядывая в историю, архивы можно тасовать и приспосабливать к собственному видению «магистрали».

Почему, например, «переосмысливая» историю, мы так тщательно избегаем темы крепостничества в Украине?.. Высказываю предположение, а вы возразите: потому что самыми первыми, а часто и самыми большими крепостниками в Украине стала казацкая старшина — Кочубеи, Мазепы, Полуботки, Розумы...

Подумайте и увидите, что история не всегда повторяется как фарс.

Ха-ха — «кухарка, которая может руководить государством»? А кухаркины дети и внуки? Они так упорно ищут свои корни среди мифической казацкой старшины, что нехотя поверишь, будто поле украинское полностью испокон веков засеяно элитой, которая и «до ветра» не ходит, и гороха не ест.

Почему? Почему мы сегодня расходуем столько сил на «восстановление исторической правды и справедливости» вместо того, чтобы сейчас и здесь жить хотя бы не среди такого безмерного обмана?

Какова бы ни была та давняя правда, она — прошлое. Да и кто может знать всю правду? Какая она? Чем ее измерить? Правда — это миф в историческом ракурсе. Существует лишь одна абсолютная и неопровержимая истина: люди смертны и все равны перед лицом судьбы — и герои, и жертвы. Поэтому нельзя жить вечной ненавистью и с прошедшим злом невозможно бороться. Ему не больно. Но о нем следует помнить, чтобы не дождаться новой беды.

Насколько нас стало меньше за 10 лет? На четыре миллиона? Считайте лучше, ибо еще пять миллионов ищут кусок хлеба по зарубежью, словно безотцовщина, а их дети действительно без родителей. Ибо церкви под золотыми куполами, а веры нет, да и откуда ей взяться. Мизерные зарплаты, мизерные пенсии, особняки, похожие на односемейные комфортабельные тюрьмы, «мерседесы»... и призрак новой войны.

Не поставлено ли на кон в чужой игре будущее всего мира? Снова будут герои и жертвы. Уже есть. Те, кто выходит на манифестации против новой войны, и те, кто надевает военное обмундирование, и те, кто надеется, что Бог их убережет, если они крепко закроют глаза, чтобы не видеть, куда упадет очередная бомба.

О нет, не с напалмом. Напалм — уже пройденный этап. Счастье, что до него еще не дошли в той Второй мировой. Гитлеровцы так примитивно поджигали соломенные крыши банальными факелами и стреляли из примитивных шмайсеров. В Корюковке, Хатыни, Козарах, Лидице, Орадуре...

Нагасаки, Хиросима — уже в другом ряду.

Почему же у нас такая короткая и избирательная память? Почему? Задумаемся. Не в «масштабах» и на «магистралях» — для себя.