Правый зигзаг Европы

Прошло 20 лет после краха коммунистической системы и семьдесят - после нападения гитлеровской Германии на СССР, а словосочетание «немецко-фашистские захватчики» остается одним из самых живучих идейно-пропагандистских реликтов советских времен. Конечно, для специалистов вполне очевидно, что гитлеровцев вряд ли корректно называть «фашистами». Тем не менее массовое сознание до сих пор остается в плену терминологической путаницы, связанной с бурными событиями 20-30-х годов прошлого века. Но все вещи надо называть своими именами - на этом настаивал еще Конфуций. Потому не лишним будет попробовать в который раз внести ясность в проблему классификации тоталитарных идеологий прошлого - хотя бы для того, чтобы избежать ошибочной стереотипизации при диагностировании их рецидивов сегодня.

Коллизии «европейского выбора»

Для некоторых, пожалуй, будет неожиданностью узнать, что наш уютный континент является исторической родиной не только демократии и представительного управления, но и многих антидемократических доктрин, в частности всех известных человечеству тоталитарных идеологий. И еще каких-то семь-восемь десятилетий назад выбором большинства стран Европы были отнюдь не либерализм и парламентаризм. Кстати, в этом контексте как-то по-новому воспринимается тезис о «психологической сложности отказа от европейского выбора для современной украинской элиты» (почти дословная цитата из передовицы столичной газеты «Сегодня», посвященной балансированию Киева между ЕС и Таможенным союзом).

Возвращаясь к общественно-политическому ландшафту межвоенной эпохи, следует отметить, что общей тенденцией для большинства стран Европы (кроме Британии, Чехословакии, Швей­царии, Франции, Бенилюкса и Скандинавии) стали ограничения, а то и полный демонтаж демократических институтов при более или менее массовой поддержке этих шагов со стороны общественности. Такое «переформатирование» общественного строя было типичной для тогдашней Европы реакцией на кризисные процессы. Едва ли не каждая стра­на, принявшая участие в этом, если можно так сказать, «тоталитаристском транзите», могла похвастаться своими специфическими методами его осуществления.

Впрочем, по понятным причинам, наиболее исследованными являются примеры Италии и Германии - тем более что последняя породила и такое во многом уникальное явление, как германский национал-социализм. Обе страны объединяло то, что массовые радикальные партии здесь - в отличие от остальных европейских «транзитеров» - смогли утвердиться при власти самостоятельно, более или менее постепенно отказавшись от поддержки умеренных правых сил. Однако идейные основы и политическая сущность режимов Бенито Муссолини и Адольфа Гитлера при этом оставались разными.

28 октября 1922 года, второй день «марша чернорубашечников» на Рим. Лидер итальянских фашистов Бенито Муссолини (в центре - среди ветеранов колониальных войн и Первой мировой) уже 30 октября получит желанный пост премьер-министра из рук короля
Виктора-Эммануила III. А пока в глазах его соратников решительность сочетается с неуверенностью в победе...

В Италии, в значительной степени сельской стране с хроническим аграрным кризисом, незрелым промышленным классом и прочными леворадикальными традициями, залогом популярности и успешности любого оппозиционного движения могла быть исключительно его антилиберальная, антикапиталистическая направленность. И фашис­ты, по крайней мере в ранний период (1920 годы), действительно усмат­ривали главного врага в либерализме и освященной им «иерархии кошельков». В сущности, итальянский фашизм был следст­ви­ем разочарования значительной части общества в социализме и социалистических партиях, недовольства ограниченностью пред­лагаемых ими методов антикапиталистической борьбы. К новорожденному фашистскому дви­же­нию перешел не только электорат «традиционных» левых, но и значительная часть их кадрового потенциала. Что и говорить, если даже в последние месяцы итальянского фашизма в правительстве марионеточной Республики Сало (Repubblicа di Salo) плодо­творно трудился бывший активный коммунист (и пламенный антифашист первой половины 1920-х) Никколо Бомбаччи.

Сами фашисты никогда не считали социалистов и коммунистов своими главными врагами, они были скорее тактическими противниками. По словам Муссо­лини, возглавляемое им движение и коммунисты шли параллельным курсом, не смешиваясь в идеологическом плане и не соприкасаясь на политическом поприще. И действительно, по-нас­тоящему серьезных столкновений между ними не было вплоть до Второй мировой войны (за иск­лючением скандала вокруг убийства в 1924 г. депутата-социалиста Джакомо Матеотти). Характерно, впрочем, что сразу после прихода Муссолини к власти промосковский Коминтерн устами своих руководителей - Григория Зиновьева и Карла Радека - объявил главным препятствием для мировой коммунистической революции именно фашистское движение.

В Германии был самый высокий уровень экономического развития среди всех государств «тоталитаристского транзита», а также дисциплинированный, организованный и преимущественно государственнически ориентированный рабочий класс. В таких условиях смертельным врагом Национал-социалистской рабочей партии Германии (NSDAP) и ее сторонников прогнозируемо становился интернационал-коммунизм. Нацистское движение на заре своего существования казалось вполне адекватным ответом немецких патриотов на Ноябрьс­кую революцию 1918 го­да и такие вызовы, как, например, созда­ние Баварской Советс­кой Рес­пуб­лики (неслучайно колыбелью нацизма стала баварская столица Мюнхен). Особая угроза усмат­ривалась в «засилье ненемецких элементов» среди коммунистического руководства, что со временем наложит свой отпечаток на формирование расовой доктрины нацизма. И своей главной задачей гитлеровцы считали устранение «красной угрозы» в глобальном измерении. При этом, как это часто бывает, непримиримые противники - национал-социализм и коммунизм - оказались столь типологически сходными, что позд­нее это дало основания французскому исследователю Пьеру Шо­ню квалифицировать их как «гетерозиготных близнецов». Но это тема отдельного разговора.

Расовый вопрос: между биологией и метафизикой

Наиболее фундаментальными и наглядными являются расхождения между итальянским фашизмом и германским национал-социализмом в подходах к расовой проблематике. Начнем с того, что первый вообще не имеет расовой доктрины в полном понимании этого термина. В Италии не было ничего подобного Нюрнбергским законам 1935 года о расе и гражданстве в Третьем Рейхе. Единственным «расовым» документом, который до сих пор любят при случае упоминать либеральные историки, здесь был законодательный запрет на интимные связи между итальянскими солдатами и местными женщинами в Эфиопии. Хотя, по логике вещей, эту норму более уместно относить к сфере здравоохранения, нежели пресловутой «расовой гигиены».

Фашизм даже теоретически не ставил перед собой цель переустройства мира на основе четкой биологической иерархии рас, как это предусматривала политическая программа нацистов. Фашистское понимание феномена расы было намного более метафизическим - не в последнюю очередь благодаря работам известного философа-традиционалиста Юлиуса Эволы. Он, как известно, не пытался сравнивать имеющиеся антропологические типы и делать выводы о значении представителей какого-либо из них для человеческой цивилизации. Эволу интересовала прежде всего проблема соотношения «расы тела» (физического облика), «расы души» (психологических свойств), «расы духа» (возможностей миропознания и алгоритма мироотношения) и поиска гармонии между ними внутри каждой отдельной личности. Принципиальными для итальянского фашизма всегда были индивидуальные черты, а не этнорасовая принадлежность того или иного человека. Таким образом он, кроме всего прочего, демонстрировал наднациональные мессианские амбиции и посягал на всемирно-историческую роль своей идеологической системы.

В этой связи нельзя обойти крайне щепетильную тему антисемитизма. В гитлеровской Гер­ма­нии идейной основой эскалации репрессий против лиц еврейского происхождения была многолетняя деятельность пангерманистских организаций расово-шовинистического и антисемитского пошиба, к которой добавилась ненависть к евреям-коммунистам. Следовательно, нацистская юдофобия имела глубокие мировоззренческие корни, мощную теоретическую базу и выраженный расистский подтекст. Итальянские же фашисты в своей политике относительно евреев и других этнических меньшинств руководствовались только прагматическими соображениями - конечно, в соответствии с антидемократическим и империалистическим характером своего режима. Продолжительное время иудейская община - даже самые ортодоксальные и наименее интегрированные в итальянское общество ее представители - рассматривалась фашистской верхушкой как второстепенный фактор нестабильности по сравнению с другими национальными меньшинствами (словенцами, хорватами и немецкоязычными тирольцами). Потому и каким-либо системным притеснениям итальянские евреи подверглись намного позже, чем местные славяне и немцы. Ко всему прочему, Муссолини неоднократно подчеркивал, что погибшего от рук заговорщиков Цезаря едва ли не пламеннее всех оплакивали именно «дети Иерусалима».

«Тоталитарное государство»

Вследствие определенного сте­чения обстоятельств и, вполне вероятно, разницы в национальных темпераментах итальянский фашизм в целом проявлял значительно меньше, чем его германский названый брат, формализма и педантичности не только в расовом вопросе, но и в деле «то­талитаризации» государствен­ного организма. Достаточно сказать, что длительное время фашистская идеология в Италии вообще не была целостно оформлена. Только через десять лет пос­ле прихода чернорубашечников к власти, в 1932 году, вышла работа Муссолини «Доктрина фашизма» с изложением официальных идеологических принципов. Как писал по этому поводу сам дуче, «фашизм - не столько доктрина, сколько метод, способ захвата и удержания политичес­кой власти. Фашизм не относится ни к левым, ни к правым силам, ни, тем более, к центру. Фа­шизм пре­тендует на единовластие!»

Фашисты отстаивали принцип «тотального государства», которое понимали не просто как социальный институт, а как оп­ределенную высшую субстанцию, которая безоговорочно подчиняет себе волю каждого отдельного человека. Личность в рамках фашистской идеологии вообще не мыслилась вне государства. В соответствии с этим Муссолини обозначал общест­венно-политический строй Ита­лии им же введенным термином «тоталитаризм».

Однако на практике фашистский режим не имел потенциала для осуществления декларированного им тотального подчинения общества. Его возможности навязать свою волю другим общественным институтам оказались весьма ограниченными. Даже после утверждения фактически однопартийного правления итальянским фашистам приходилось серьезно считаться с позицией других центров влияния - бюрократии, армии, церкви и монополий. Именно этим объясняется ряд компромиссных шагов в экономической и гуманитарной политике правительства Муссолини. Так, в экономике вплоть до начала масштабных военных кампаний во второй половине 1930-х происходило лавирование между этатистскими и либеральными методами правления, а с папским престолом первоначально антиклерикальные фашисты заключили довольно выгодные для него Латеранс­кие соглашения 1929 года. К тому же не было заметно даже попыток установить такой же тотальный контроль над сферой культуры, как в гитлеровской Германии или сталинском СССР.

Красноречивые нюансы наблюдались и в стилистике официальной пропаганды. Например, сохранилось фото 1923 года, где сам Capo del governo, Duce del fascismo («глава правительства, вождь фашизма») с обнаженным торсом грузит вилами сено в кузов автомобиля. В нацистской Германии ничего подобного никогда не снимали. Сакрализо­ванный, почти мистический, характер власти фюрера не предусматривал даже демонстративно-плакатного позирования с какими-либо «низкими» орудиями.

Повторим, что все приведенные отличия диктовались не только сугубо идеологическими различиями, но и, - возможно, даже в большей степени - различной общественно-политической конъюнктурой. Но так или иначе, как отмечает в своем труде «Европейский фашизм: сравнительный анализ» известный исследователь политических идеологий Вольфганг Виппер­ман, «все же национал-социалистская Германия была намного более тоталитарной, чем итальянская stato totalitario».

Приговор истории

Хотя формат газетной публикации и обусловливает определенную поверхностность предложенного в ней сравнения двух идеологий, их главные специфические черты, даже на таком уровне, проступают достаточно рельефно, чтобы сделать определенные выводы. Тем более что прий­ти к ним, как всегда в таких случаях, помогает сам дальнейший ход исторических процессов. А он свидетельствует, что и германский нацизм, и «классический» итальянский фашизм в свое время занимали важное место на идеологической карте мира. Причем с локализацией первого несколько проще: со времен антилевацкой чистки в NSDAP он уверенно разместился на крайнем правом фланге политического спект­ра. Фашизм же, который не тянули вправо ни принципиальная вражда с левыми, ни социал-дарвинистская расовая доктрина, наоборот, оказался почти неуловимым в идейных лабиринтах недавнего прошлого. Может сложиться впечатление, что в рамках «либералоцентристского» политикума для него вообще нет места. Но все же ощутимые последствия реализации элементов фашистской доктрины в разных концах земного шара не дают возможности видеть в ней только своего рода идеологию-призрак.

Правда, именно те особенности зрелого национал-социализма, которые принципиально отличали его от доктрины итальянских чернорубашечников, на определенном этапе дали ему возможность существенно пошатнуть глобальные позиции собственно фашизма и перехватить у последнего инициативу всюду за пределами латинского мира. Нацистам удалось убедить миллионы людей во всемирном, не ограниченном национальными границами Германии и даже географическими пределами Европы, значении своей антикоммунистической миссии и построения «нового расового порядка». Непримиримый, оккульт­ный антикоммунизм Гитлера многих толкал в обьятия Третьего Рейха в соответствии с банальным принципом «враг моего врага - мой друг», часто заставляя действовать вопреки объективным национальным интересам своей страны. Так, именно на почве антикоммунистического фанатизма ступили на путь безоговорочного сотрудничества с германскими оккупационными силами во Франции члены Народной французской партии Жака Дорио.

Впрочем, доминирование национал-социализма в правом сегменте продолжалось недолго - в сущности, до первых значительных поражений рейха на фронтах Второй мировой войны. После окончательной капитуляции гитлеровской Германии нацизм вообще был признан преступной, человеконенавистнической идеологией на международном уровне (в соответствии с решением Нюрнбергского процесса). Экспорт «классического» фашизма в исторической перспективе оказался намного более успешным - вспомним хотя бы франкистскую Испанию или Бразилию времен первой каденции Жетулиу Варгаса.

Следует, впрочем, всегда принимать во внимание то, что фашизм поддавался прямому копированию еще в меньшей степени, чем нацизм, и потому в каждом конкретном случае мы имеем дело с его фактически уникальной национальной разновидностью, причем, как правило, заметно более правой, чем «классический» итальянский образец. В любом случае, как бы мы не относились к обеим этим идеологиям и приговору, вынесенному им историей, нам не помешает уметь, по крайней мере, дифференцировать их. Как писал уже упоминавшийся В.Випперман, несмотря на утилитарное удобство употребления обобщенного понятия фашизма, «прежде всего необходимо отличать германский «радикал-фашизм» от «умеренного фашизма» Италии и остальных фашистских движений».