Липинский vs Донцов: украинский диптих на фоне эпохи

Первая половина ХХ века для Украины обозначена не только трагическими историческими испытаниями, но и творчеством целой плеяды политических мыслителей европейского уровня. Именно усилиями «революционного» поколения ученых украинская политология, по мнению одного из ее исследователей Владимира Потульницкого, в межвоенную эпоху в теоретическом и концептуальном плане приближалась к уровню самых развитых на то время немецкой и итальянской школ. Причина опережающего развития двух последних лежит на поверхности: длительное (до 1860-х годов) отсутствие единого государства в этих странах - при том, что для большинства народов Европы государственное единство было свершившимся и само собой разумеющимся фактом на протяжении нескольких столетий. Две самых молодых среди больших наций континента активно искали эффективные модели управления и свое место под солнцем прогресса в целом, часто выступая «донорами» методологических подходов для политической науки остальных европейских стран. Кроме того, Германия и Италия не сумели достичь своих целей в Первой мировой войне, что еще больше обострило проблему выбора вектора их государственно-политического развития.

Во многом в похожей ситуации оказалось тогда и украинское дело. Революция 1917-1921 гг., которая стала венцом стремлений к самостоятельности тогдашнего украинства и усилий нескольких поколений адептов «мазепинской» традиции в ее широчайшем смысле, все же потерпела ошеломляющее поражение. Необходимость осмысления уроков национальной катастрофы выдвинула на передний план ряд незаурядных авторов, среди которых едва ли не самыми яркими и оригинальными кажутся фигуры Вячеслава Липинского (1882-1931) и Дмитрия Донцова (1883-1973).

Дорога навстречу

У них было немало общего. Так, уже в самом становлении творческой индивидуальности обоих мыслителей можно проследить четкие параллели. Первый, благодаря своему происхождению, стал исключением из фатальной аксиомы, согласно которой украинцы едва не обречены быть «рекрутами» для других народов. Вячеслав происходил из старинного польского рода Липинских герба Бродзич, который в XVIII веке осел на Правобережной Украине. Потому и воспитывался он в среде католической, хлеборобско-шляхетской, культурно польской. Сознательное приобщение этнического поляка к украинской культуре приходится уже на период его обучения в Первой Киевской гимназии, в ходе которого он лично познакомился с такими деятелями национального возрождения, как Николай Василенко, Василий Доманицкий, Евгений Чикаленко. Симбиоз родственного польско-шляхетского и культурно-интеллектуального украинского влияний в начале жизненного пути, бесспорно, определил общее направление всей дальнейшей идейной эволюции Липинского. Именно в этом лежит корень тех настойчивых поисков им общего для жителей нашей земли - независимо от их происхождения - землевладельческого, хлеборобского сознания.

Дмитрий Донцов также не был стопроцентным «автохтоном». Самое интересное, что ряд оппонентов именно на основании этого факта - на самом деле далеко не определяющего для политических убеждений личности - пытались упрекать его в «ментальном чужинстве» и «провокативности». Сам Донцов не был склонен особо интересоваться своим происхождением, но благодаря его разъяснениям в ответ на такие нападки имеем несколько интересных биографических свидетельств. Например, в одном из писем он сообщает, что, насколько удалось выяснить, его предки по родительской линии, добиваясь дворянства, пытаясь повысить свой социальный статус, еще в XVIII в. изменили казацкую фамилию «Донец» на «Донцов». Единственное, с чем здесь стоит согласиться, - с тем, что решающую роль в формировании его взглядов сыграла не непосредственная генетическая наследственность, а собственно смешанный, полифонический характер «типично таврической» (из Мелитополя) семьи. В частности, по словам близких, фундамент национального мировоззрения будущего идеолога национализма был заложен дедом по матери - немцем-колонистом, испытывавшим особые патриотические чувства к Украине.

Впервые Липинский и Донцов встретились в 1909 году в курортном городке Закопане, где последний находился в эмиграции, а первый - на лечении. Пережив период увлечения модными социалистическими идеями, Донцов с интересом воспринял довольно непривычный для тогдашнего интеллектуального бомонда (особенно украинского) консервативный, традиционалистский дискурс Липинского. Исследователи сходятся во мнении, что природный идеализм молодого тавричанина на тот момент уже искал выход за пределы рационалистических строений марксистского материализма. Стремление наций к освобождению и господству как своего рода коллективную «волю к жизни», которое Донцов на заре
своей деятельности пытался обосновать с социал-демократических позиций, все очевиднее не вкладывалось в рамки утилитарной схематизации. Национальный романтизм и иррационалистический волюнтаризм, все больше ощущавшиеся в его ранней публицистике, побуждали к выходу на новый концептуальный уровень и, наконец, к созиданию собственной доктрины.

Все это было впереди, а пока предчувствие тектонических сдвигов европейской истории делало более интенсивным обмен идеями в интеллектуальной среде. И Липинский, и Донцов испытают влияние новой в то время политологической теории элиты, основателями которой были итальянцы Гаэтано Моска (1858-1941), Вильфредо Парето (1848-1923) и немец Роберт Михельс (1876-1939). Несмотря на все теоретические расхождения в их трудах, из них следует неопровержимый вывод об особом значении для каждого общества ведущих групп (критерии выделения которых, правда, могут быть различными). Историю вершат не непостоянные настроения масс, а жизненная энергия и организаторская воля высших слоев - вот общий постулат этого учения. В противоположность эгалитаристской риторике большинства левых и либеральных политиков, в частности великорусских и украинских народников, элитарные модели общественной организации апеллировали к извечным законам порядка и иерархии.

И уже совсем скоро развитие событий актуализирует применение этих немного непривычных в украинском контексте подходов к анализу конкретно-исторической действительности. Как Липинский, так и Донцов находились в эпицентре Украинской революции. Их пути снова пересеклись в революционном Киеве 1918-го, причем Донцов вступил в ряды фактически возглавляемой Липинским Украинской демократически-хлеборобской партии (УДХП). Оба связывали надежды на укрепление власти и возрождение элитарности государственного строя с фигурой гетмана Павла Скоропадского. Вячеслав Липинский в июне был назначен послом гетманского правительства в Австрии, а Дмитрий Донцов успешно возглавлял Украинское телеграфическое агентство (УТА).

Впрочем, «роман» последнего с властью завершился быстро и вполне предсказуемо: после объявления о федерации Украины с будущей, небольшевистской, Россией (14 ноября 1918 г.) Донцов как последовательный «самостийнык» ушел с должности и вскоре уехал за рубеж. Потому последние акты украинской трагедии своими глазами они уже не увидели. Однако именно анализ причин национальной катастрофы не только питал все дальнейшее творчество двух идеологов украинского движения, но и привел к жесткому столкновению между ними.

«Мітька Щелкопйоров» и «пан Вацлав Ліпіньскій»

История украинской правой мысли послереволюционной эпохи - это в значительной степени история нарастания непонимания и возникновения идейно-теоретического разлома между Липинским и Донцовым. На первый взгляд, это кажется непонятным, ведь мыслители касались похожей (если не тождественной) проблематики, и были, как уже отмечалось, сторонниками похожих научных концепций. Липинский и Донцов усматривали главную причину поражения украинского дела в отсутствии необходимых руководящих способностей у тогдашней национальной элиты - а точнее, в отсутствии последней как таковой, то есть сознательной и организованной ведущей группы, которая могла бы стать своеобразным «локомотивом» для остального общества.

Липинский основой для формирования государственной элиты считал слой «земледельцев» - людей, привязанных к земле, труд на которой он приравнивал к искусству. Самым надежным носителем консервативно-хлеборобского этноса, способным на патриотические чувства высочайшего напряжения к родной земле, была, по его мнению, старая землевладельческая аристократия. Это отнюдь не было призывом установить, как говорилось в одном из диаспорных изданий, «диктатуру дідичівської кляси». Ведь эта аристократия должна была не принимать на себя всю власть, а только сплотить другие общественные группы (классы) на основе идеалов ответственности и любви к родине, которая для Липинского была немыслима без любви к творческому («продуктивному») труду на земле. Производителей-«продуцентов» материальных ценностей, жизненно заинтересованных в стабильном функционировании государства в его исторических территориальных границах, он противопоставлял разрушительной стихии деклассированной (а следовательно, безответственной) интеллигенции. Последней - точнее, самой «конструктивной» ее части, он оставлял только вспомогательные, по его мнению, совещательные и идеологические функции при настоящей элите. Показательно, что, несмотря на свои идейные поиски, сам Липинский к интеллигентам себя никогда не относил, отметив однажды в письме к Осипу Назаруку: «Творення ідеології - це не моє діло. І тільки процесом нашого національного гниття пояснюється те, що я за оце протиприродне діло взявся».

Уважаемый консерватор, он не мог не увидеть в послереволюционных трудах Донцова элементов такого нелюбимого ему «интеллигентского пустословия». Справедливо отметив, что его давний знакомый обращается не столько к уму, как к эмоциям аудитории, Липинский во вступительном слове к своему классическому произведению «Листи до братів-хліборобів» (1926 г.) подвергает сокрушительной критике «Мітьку Щелкопйорова» (так он называл Донцова, который отвечал ему «паном Вацлавом Ліпіньскім»). Читая эти острые обвинения в плагиате и искажении идей и, если можно так сказать, занижении концептуального уровня анализа, не следует забывать о специфике тогдашней ситуации. Донцов вполне мог считать, что в ситуации катастрофического поражения украинского дела все традиционные, логические аргументы в его пользу уже исчерпаны, и остается задействовать самые глубинные и мощные движущие силы - чувства, страсти, даже инстинкты. Например, в 1922 году, анализируя психологические факторы формирования и успеха ирландского националистического движения, британский психоаналитик Эрнест Джонс доказывал, что завоевание «Зеленого острова» англичанами вследствие действия определенных психологических закономерностей подсознательно ассоциировалось его жителями с изнасилованием матери. Соответственно, иностранное господство вызывало яростное негодование, не объяснимое сугубо политическими мотивами.

Конечно, между Липинским и Донцовым существовали различия не только в вопросах тактики или целевой аудитории (для последнего это была прежде всего молодежь как наиболее эмоциональная часть общества). Донцов не разделял взглядов Липинского на формирование «творческого меньшинства», считая опору на земельную аристократию и даже хлеборобский слой большой иллюзией. Он считал ограниченными и идеи территориального патриотизма и «внутреннего империализма» как инструментов привлечения к развитию украинской государственности всех этнокультурных групп и их элит. Ясное дело, категорическое неприятие вызывала у него апологетика Липинским «дідичної» (наследственной) монархии как оптимальной для Украины формы правления и его геополитического проекта «спілки
трьох Русей», который Донцов заклеймил как «москвофильство». В свою очередь Липинский так и не сумел понять донцовский «чинний» (волевой) национализм иначе как «згубну ненависть місцевих українців до місцевих неукраїнців». Словом, каждый из мыслителей имел основания обвинить другого в демагогии и утопизме. Не забывайте только, что утопия - необходимый этап развития любой идеологической системы. А сам спор между Липинским и Донцовым (пусть и заочный) на самом деле только обогащал теоретический багаж идеологии украинского «самостійництва».

Творчество классиков украинской общественной мысли в целом представляет собой две вариации на тему одного сюжета, где без одной вряд ли можно адекватно понять другую. Как отметил в предисловии к изданию произведений Донцова его составитель Олег Баган, «Листи до братів-хліборобів» Липинского рассказали «Что делать», «Націоналізм» Донцова показал «Как делать», а трактат «Призначення України» Липы ответил на вопрос «Для чего делать?».

Эпилог

Рассудила оппонентов, как это часто бывает, сама история. Ведь без жертвенной, фанатичной борьбы целого поколения молодых патриотов, вдохновленных националистическим пафосом Донцова, вряд ли можно было бы надеяться на восстановление украинской государственности в конце ХХ века - что бы там ни говорили о «случайности» и «халявности» провозглашенной в 1991 году независимости. С другой стороны, без включения в политическую практику отдельных идей доктрины территориального патриотизма Липинского вряд ли можно было бы рассчитывать на следующие двадцать лет гражданского мира и относительной общественной стабильности.