ПОСЛЕДНИЙ ВЫСТРЕЛ ХАНТЕРА

Америка. Штат Айдахо, прославленный фильмом «Серенада Солнечной долины». Ослепительно яркое утреннее солнце 2 июля 1961 г. (35 лет назад) обещало такой же прекрасный день. Но решение уже принято. Выстрелом в голову из охотничьей двустволки Эрнест Хэмингуэй покончил с собой. Трагическая гибель знаменитого писателя потрясла весь мир...

Портрет бородача в свитере, нобелевского лауреата, в те годы был во многих наших домах. Нам и сегодня дорог и нужен этот ум, этот человек-легенда, этот седой труженик, что каждый день с 6 утра, стоя у рабочей конторки, искал для всех людей мысли и слова, из которых слагались всеми любимые вечные книги.

Но почему, почему так рано, в 60 лет, он сам решил вернуться к холмам, которые любил, чтобы стать их частью навеки, завещав похоронить себя не на кладбище, а рядом, в поле, на участке земли, купленной им специально для этой цели? И не стал давать отчета никому, почему решился на суицид. Что его подкосило? Иссяк талант? Притупилась ли чуткая мысль? Утратил идеалы? Или был из той породы, что не рождены для жизни в старости?

Перечитав по несколько раз все его книги, смею утверждать: да, была и духовная растерянность, и одиночество, и болезнь (но не смертельная же, диабет) - главное совсем в другом: Хемингуэй не мог (и не хотел) жить без любви. Без любви не стало и творца. А без творчества жизнь для него стала обузой. Неудавшаяся личная жизнь - главная причина суицида.

Первый брак с Хэдли - протест против чужой воли, против родителей. И бесприютность, бедность. Потом Полин - мечта о домашнем очаге, покое, благополучии, но не любовь. Марта - красавица, недозволенная роскошь. «Сирена» сама покинула его. В противовес - Мэри. Итак, прощай мечта, прощай идеальная спутница жизни. Пусть будет то, что удобно и выгодно обоим. Но оказалось, что жить каждый день с той, которая не любима и не любит,- тяжкое насилие над собой. С ней он почти умолк, годами не писалось.

Слишком поздно встретилась Адриана Иванчич. Идеал. Мечта всей жизни. Последняя любовь Хемингуэя. И не будь этой встречи, людям не осталось бы «лучшего его творения» (по Фолкнеру), этого Нобелевского Старика, символа упрямства и духа борьбы, который доказал, что не для того рожден, чтобы терпеть поражение, что человека можно уничтожить, но не победить.

Адриана Иванчич. Вся повесть «За рекой, в тени деревьев» - о ней, от первой до последней строки: «Она вошла - во всей своей красе и молодости, - высокая, длинноногая, со спутанными волосами, которые растрепал ветер. У нее была бледная, очень смуглая кожа и профиль, от которого у тебя щемит сердце, да и не только у тебя; блестящие темные волосы падали на плечи». Такова Рената-Адриана, девятнадцатилетняя итальянская графиня, та, что воскресила своей любовью и вернула читателю знаменитого писателя Эрнеста Хэмингуэя, когда ему было уже за пятьдесят и критики во весь голос называли его исписавшимся. Он и вправду почти перестал писать.

Они встретились в Венеции. И хотя за плечами Хэмингуэя был печальный итог: браки с Хэдли, Полин, Мартой, он встрепенулся, сразу помолодел. Мэри насторожилась. Однако и она переспорить его не могла, узнав, что гостьей на все лето в их кубинский дом приглашена Адриана, прообраз Ренаты. И даже вместе с матерью и братом. Мэри вознегодовала, а писатель бунтовал, стал пить, настаивал на разводе, утверждал, что только Адриана вернет ему творческий успех. Никогда он не был для Мэри таким трудным и неуправляемым. Наконец, согласилась: пусть приезжает. Решила: даже неизлечимую болезнь порой исцеляет любовь, а Эрнест был на грани аффективного психоза. Может, эта Адриана и поможет ему. Близкие видели, как Мэри было тяжело, когда в доме появилась Адриана: очень красивая, молодая, изящная, элегантная, образованная, говорящая на нескольких языках. И как ни таили влюбленные своих чувств, Мэри видела, как нежно они смотрели друг на друга, как подменили ее Эрнесто: он был рабом своего чувства. Он не скрывал, не мог скрыть своей любви, даже от нее.

Ей было больно и подчас невыносимо: по взглядам их, случайным прикосновениям она видела и понимала, что тут все слишком серьезно. Но разница в возрасте была столь заметной, что, как ей ни тяжело, она все должна стойко вынести, если хочет, чтобы они с Хэмингуэем остались по-прежнему вдвоем. А пока его было не узнать: Эрнесто каждый день брился, накупил дюжину новых галстуков и костюмов. И снова стал писать. Писать с упоением. Мэри увидела и рисунки Адрианы, иллюстрации к повести «За рекой». Рисунки были превосходны, но в них столько грусти, словно рукой юной художницы водило горькое предчувствие. И Мэри уже меньше нервничала, а однажды решилась на откровенный разговор с Адрианой, сказала:

- Дорогая, ты очень молода и найдешь другого. И для тебя же это будет лучше. Он трудный, тебе с ним только кажется просто. Ты не справишься. Поверь мне, так будет лучше. Нужно постоянно улавливать и жить его настроением, его желаниями, их перепадами.

Адриана промолчала.

Иногда втроем выходили на катере в море. Когда гостья наколола палец о спинной плавник золотистой корифены, Эрнест проявил столько заботы и внимания, что Мэри не выдержала, отвернулась, смахнув слезу. Такими глазами Эрнест никогда на нее не смотрел за всю жизнь. Стал добрее даже к ней, к Мэри. И работал, как никогда прежде, хотя дом был полон гостей. Приехали Генри Купер, Ингрид Бергман, Марлен Дитрих. Очень быстро, за два месяца, он написал «Старик и море». Адриане сказал, что эту повесть пишет для нее и ради нее. Тогда она попросила его позволения сделать для этой книги иллюстрации. Обычной дневной нормой у Хемингуэя было от 500 до 700 слов. Он подсчитывал их каждый день и записывал. А когда писал повесть о старом рыбаке, делал тысячу, тысячу пятьсот, а как-то даже две.

Был неутомим. Хотел быть красивым, следил за собой. С нею, только с нею приезжал в Гавану на стадион. Вел с гордостью на самые лучшие места. Все оборачивали головы. Да, Адриана поставила его на ноги. Весь дом посветлел, переменился. Он часто говорил ей:

- Ты вдохнула в меня жизнь. Я пишу - этого давно не было. Я снова могу. Самая дорогая, буду тебе благодарен весь остаток моей жизни. Я не исписался, о чем трезвонят критики.

Она терпеливо убеждала его, что он молод, силен, красив, умен, добр. Друзья Эрнесто все видели и говорили, что ни с одной женщиной он не был так нежен и ласков. Залез в долги, но был щедр. Такого счастливого и богатого рождества дом еще не знал. Для друзей и слуг были гостинцы. Напитки лились рекой. Эрнесто веселился, как ребенок. Из глаз струилось счастье. Он не скрывал его.

Но было еще одно препятствие, кроме Мэри, - Адриана и особенно ее мать были стойкими католичками. Бракосочетание для них не могло быть простым гражданским актом. Союз и свадьба должны были быть непременно скреплены церковью. Это являлось их обязательным условием. Эрнесто не мог второй раз бракосочетаться в церкви. Это уже было с Полин. Через месяц после Нового года Адриана решила ехать домой, в Италию. Хемингуэй устроил прощальный бал. Собрал друзей, вечер обслуживал целый оркестр. Все были во фраках. Адриана грустила весь январь. С тех пор, как Мэри сказала ей, что не боится ее: «Вы ему помогли обрести форму. Помогли восстановить утраченную способность писать. Серьезного между вами быть ничего не может, а прихоть его - она пройдет». Взглянув на себя в зеркало в красивом вечернем платье перед выходом к гостям, Адриана заплакала. Мэри победила, выстояла.

Хозяйка дома, олицетворение римской сенаторши, торжествовала. Палили из пушек, всю ночь над садом рассыпались огни фейерверка. Уединившись в дальний угол, Эрнесто, помолодевший, красивый, в новом фраке, плакал. Да, он получил точку опоры, да, он победил на этот раз - но он страдал. Он знал, что прощается со своей последней страстной любовью. Полковник Кантуэлл, влюбленный в юную Ренату, тоже умирает. И последняя его надежда что-то найти там, за рекой, в тени деревьев, умирает вместе с ним. Большой писатель - всегда провидец и пророк.

Теперь у него осталось одно: работа, панацея от всех бед. Каждый день - с 6 утра до 12, до жары, особой, кубинской. И любимый дом с обширным садом в предместье Гаваны. Из башни, которую Мэри выстроила специально для него, для спокойной работы, и где он никогда не работал, было видно море, которое он так любил и восславил не только в «Старике и море». И все-таки будем справедливы к Мэри Хемингуэй. Закончив рукопись «Старика», Эрнесто вечером отдал ее на суд жене, она была журналисткой до брака с ним. В ее спальне свет горел всю ночь. Утром она сказала: «После этого я готова простить тебе все, что ты сделал мне гадкого». И села перепечатывать рукопись. «Клуб США книги месяца» вынес свой вердикт: «Повесть достойна занять место среди классиков нашей литературы». Пятимиллионный тираж журнала «Лайф» со «Стариком» разошелся в течение сорока восьми часов. Повесть стала бестселлером. Хемингуэй пишет Адриане: «Все издатели и еще некоторые люди, которые прочли «Старика и море», считают, что это классика». Он снова поверил, что жизнь совсем еще не прожита, что Адриана принесла ему удачу, что он вновь на взлете. И что любим.

Так и было. 28 октября 1954 года в его дом позвонил шведский посол. Он первый поздравил Хэмингуэя с присуждением Нобелевской премии. Хемингуэй знал, что его кандидатуру выдвинул Гарвардский университет. И посмеивался, что всякие премии приносят только вред. А распрощавшись с послом, долго не мог надеть трубку на рычаг аппарата: дрожали руки. Шведская академия остановила свой выбор на Хэмингуэе благодаря таким его произведениям, как «Прощай, оружие», «По ком звонит колокол» и за его мастерство в создании нового стиля в современной литературе, которым написан «Старик и море». А в Стокгольм все-таки не полетел. Друзьям объяснил: отвешивать поклоны, делать реверансы, жать с подобострастием руку короля - это не для него. Он был счастлив в своем доме на вершине холма, открытом солнцу, дождям, ураганам и суховеям, среди пышной растительности, под сенью манговых и бамбуковых рощ. Он мог здесь весь день ходить в шортах и растоптанных сандалиях на босую ногу.

Человек трагической судьбы получил передышку. Часть премии (35 тысяч американских долларов) раздал по долгам (поездки в Италию, билеты Адриане с матерью на Кубу и обратно, приемы и проводы в ее честь, подарки). Он был изрядно стеснен в деньгах. Прессе заявил, что полученные им в Африке раны не позволяют ему отправиться в Стокгольм, чтобы 10 декабря лично получить премию. В этом заявлении никто не сомневался. Во время охоты в Уганде летом 1953 года он попал в одну за другой в две авиационные катастрофы. Газеты всего мира уже печатали сообщение о кончине Эрнеста Хемингуэя. Некоторые друзья писателя даже опубликовали некрологи. Но, подлечившись в госпитале в Найроби, он едет на свидание к Адриане в Венецию. Ее улыбка быстрее любых лекарств залечит все раны.

Хемингуэй посылает не один чек в Италию. Адриана пишет в ответ: «Такой маленький чек обладает могуществом, он осуществит столько желаний и надежд. Я буду счастлива и немного печальна в твоей Африке, потому что увижу ее без тебя! И еще я себе куплю, так как зимой всегда простужаюсь, мягкий, теплый, дорогой кашемировый свитер. Из отреза ткани, что ты подарил мне в Нерви, я сделала платье. Впервые одела его на венецианский фестиваль и все говорят, что выглядела потрясающе элегантно. Я тебя очень люблю, и дело не в чеке. Все, что я с тобой видела, я помню так, как будто это было вчера. Помню первый наш ужин, на который ты пригласил меня, когда я была вся в голубом, а ты принес банку черной икры, помню вереницу вечеров в ночных клубах. Поверь мне, все, что мы делали вместе - поездки, споры, обложки книг, проблемы, я помню и храню в своем сердце».

Еще одно письмо, в октябре 1954 года: «Получила деньги. Спасибо. Ходить повсюду с набитым кошельком очень приятно. Ты мне сказал, чтобы я поменяла мой «ролли» на новую модель, но я все-таки этого не сделала, потому что так к нему привязана».

Хемингуэя и Адриану теперь связывали только любовь и письма: «Как ты там, красавица моя? У нас здесь прекрасная погода, днем небольшие дожди, которых вполне достаточно, чтобы трава и цветы зеленели и цвели; все здесь есть, не хватает только тебя. Я смирился с тем, что не вижу тебя, как смирился бы и с тюремным заключением, если бы оно было недолгим и на точно определенный срок».

Позже в «Островах в океане» он скажет: «С женщинами я был счастлив. Отчаянно счастлив». Это о себе, но только единственный раз душа его так пела с Адрианой, когда ему легко писалось и спорилось все, за что он брался. Последний раз он работал с упоением. За повесть «За рекой, в тени деревьев» критика его крепко ругала. И тогда он пообещал ей: «Я им покажу, дочка! Сейчас я сочиню такую вещь, что заткну им их зловонные ямы. Они все проглотят целиком все свои слова обратно». И написал, потому что она была рядом, и он ей обещал. Он сдержал слово, данное Адриане. Жизнь в последний раз казалась ему прекрасной. Адриана ему много принесла, не только свою молодость.

Мэри так и не простила ему до конца той венецианской встречи, того, что в Кохимар на катере он ездил только с ней, с Адрианой. Он старался наладить в доме покой, бывал очень добр, внимателен и даже ласков с Мэри. А когда она поняла, что Эрнесто уже никуда от нее не денется, решила подчинить его себе раз и навсегда. Он стал хмурым, писалось туго. Жизнь с Мэри, женщиной холодной, расчетливой, теперь стоила ему многих усилий. К шестидесяти годам он временами походил на человека, которому дашь все восемьдесят. На смирение нервные клетки расходовались намного выше нормы. Мэри не радовало и то, что происходило на Кубе. Она настояла на их отъезде, на разлуке с их чудесным домом, катером «Пилар», с морем. У писателя появились признаки глубокой депрессии. Врачи предупреждали, что дальнейшее развитие недуга непременно приведет к попытке самоубийства.

Мэри увозит мужа в Кетчум, там у них был дом. В штате Миннесота писателя начинают лечить, назначают курс электрошоковых процедур, по две в неделю. Через два месяца Хемингуэй худ и послушен. Его просят написать несколько фраз для книги, которая предназначается вновь избранному президенту США Джону Кеннеди. Он трудится весь день и признается, что ничего не получается. Плачет. После этого замыкается, перестает встречаться с кетчумскими друзьями, не может видеть в их глазах жалости, сочувствия, сострадания. Становится молчаливым, не выходит из дома, долгими часами сидит у окна своего кабинета. Совершает первую попытку лишить себя жизни. Принимается решение возвратить его в больницу. Он противится, но Хемингуэя увозят и снова лечат, полных два месяца. Опять послушен и «здоров».

А 2 июля 1961 года в шесть утра вставляет охотничью двустволку в рот и пальцем ноги нажимает на спуск. И сделал это так, как делал все в своей жизни, - никому не дав отчета.

Узнав о самоубийстве, Адриана рванулась тут же на самолет. Там ее схватили буквально за руки родственники. Дома она заявила, что все равно полетит, чтобы сжечь «Ла Вихию», кубинский дом Эрнеста. Она до конца жизни не простила Мэри, что та увезла его из любимого им дома, из того мира, который был ему мил и который давал ему силы, питавшие его талант. Ведь Хемингуэю было только 60. Не простила и того, что Мэри в своем первом интервью сказала журналистам, что выстрел был случайным, думая даже в такую минуту о себе, а не о нем. Если бы, если бы Адриана была рядом, этого бы никогда не произошло. Она бы спасла Эрнесто своей любовью. Мэри была слишком расчетливой, она больше думала о себе, о своей жизни без него, он это чувствовал и решил вырваться. Необходимость любви Хемингуэю нужна была, как воздух. Без нее он не мыслился как творец... И когда Адриана была на грани помешательства и родные сторожили ее днем и ночью - вдова писателя с улыбкой давала интервью, и о ее горе и трауре напоминала только черная одежда. Нет, Хемингуэй не исчерпал бы себя, не сломался, будь рядом с ним Адриана.