ПЛЕННИЦА «КАВКАЗСКОЙ ПЛЕННИЦЫ»

Приятно сознавать, что есть на свете люди, живущие иной жизнью, этакие — вольноотпущенники быта — артисты. Всегда красивые, ухоженные, улыбающиеся, счастливые. Но мало кто сознает, что этот антураж доступен всем, только требует больших усилий: и духовных, и чисто бытовых. Жизнь и дело Натальи Варлей, на мой взгляд — ярчайшее тому доказательство.

Дверь новой долго-долго-долгожданной квартиры открыл младший сын — Александр. Сказал, что Наташа выскочила в булочную, и стал деловито показывать квартиру, черепаху, кошек, детский журнал мод со своими фотографиями: «Работаю, понимаешь, маме помогаю». Только было собрался продемонстрировать умение старшей кошки петь «Соловья» Алябьева — вошла вся в сумках мама Наташа. Саша помог ей раздеться, сказал: «Работайте, только не забудьте потом меня позвать», — и в сопровождении трех кошек с достоинством удалился. Наташа переводила дух, а я включила диктофон.

— Когда звучит имя — Наталья Варлей, крупным планом обозначается ярлык, который вешают на тебя всю жизнь: «комсомолка, студентка, отличница» — «Кавказская пленница». Я люблю эту картину, но очень хорошо знаю тебя. Хотелось бы, чтобы и другие узнали, сколь широк образ Натальи Варлей.

— Сейчас, когда уже достаточно долго этот ярлык висит, я стала с нежностью к нему относиться. Наверное, потому, что весь предыдущий путь был как бы сопротивлением разным обстоятельствам: что я другая, что умею это, это и это, что в чем-то себя не реализовала, а что-то все-таки сделала... Во всяком случае — не узко-кавказская пленница, цирковая девочка такая. Сейчас я понимаю, что это было, может быть, главным явлением в моей жизни, это осталось. Леониду Иосифовичу Гайдаю было бы сегодня 72 года. Ценность того, что он сделал, особенно очевидна сейчас, потому что комедии сегодня не снимаются. Может быть, потому, что жизнь постепенно окрашивается в другие тона, и вот этих ярких и светлых, таких чистых красок гайдаевских картин, даже в его собственных лентах практически не стало, во всяком случае, в последних. Я не видела в последнее время смешных комедий. Чаплинского кино, которое преломилось в сознании талантливого Гайдая, — такого кино нет. Он ушел, его нет, может быть, поэтому отношусь к «Кавказской пленнице» не так, как лет пять-десять назад. И с большим удовольствием откликаюсь на реакцию зрителей, которые, узнав на улице, шепчут: «Варлей, Варлей — «Кавказская пленница», чем «Ой, ой, Варлей — «Дикая роза», — смеется Наташа.

— «Кавказская пленница» была очень серьезным явлением в твоей жизни, ведь после нее начался период театра?

— Пошла совершенно другая жизнь: театральный институт, потом театр и кино тоже. Не знаю, может, не менее интересно сложилась бы биография, если бы я продолжала работать в цирке. Или если бы не снялась в гайдаевской картине, а снялась в фильме Самсонова «Арена» — ведь была утверждена на две картины одновременно. Гайдай с Самсоновым делили-делили меня, а потом все-таки Леонид Иосифович уговорил Самсонова отпустить меня сниматься. Хотя я считала, что прямое мое дело сняться в фильме «Арена» — фильм о войне. Я должна была играть гимнастку, француженку, а я — цирковая гимнастка. Не надо было перешагивать через комплексы, которые у меня возникли в процессе съемок, рядом с профессиональными актерами. «Пленница» стала точкой отсчета, жизнь повернулась на 180 градусов.

— Какие роли были в театре, знаю, что был громадный репертуарный диапазон?

— Этого, к сожалению, почти никто, кроме театралов, не знает. Спектакли, даже если пользовались огромным успехом, шли с аншлагом, практически не снимали на пленку. Даже если снимались, после одного-двух показов их стирали... Не сохранились, к сожалению, «Прощание в июне», «Тени» Салтыкова-Щедрина в постановке Марии Осиповны Кнебель. Нет «Живого трупа», где Георгий Иванович Бурков играл Федю Протасова — был такой очень странный Федя, а я играла Машу. Конечно же, не сохранился спектакль «Коварство и любовь» — моя Луиза. «Исповедь» по «Былому и думам», который ставил Александр Георгиевич Товстоногов, где я играла Наталью Александровну Герцен. В общем, много было сыграно в театре. Диапазон и глубина драматургии не соизмерима с тем, что я делала в кино. Вот тут был стереотип и отрицательное влияние «Кавказской пленницы»: может ли вот эта актриса сыграть роли классического репертуара.

— Но ведь и в кино было очень много ролей? Сколько картин?

— Это все точно, может быть, знает мама — она ведет подсчет. Думаю, что... где-то за 60 уже, включая телевизионные картины. Но роли классической, кроме «Вия», у меня нет.

— Отсюда и нежность к Украине?

— Наверно, да. Хотя, с другой стороны, это тот самый образ, который стал черной меткой в моей биографии, потому что... — задумалась, — мне полегчало только тогда, когда я крестилась. Наверное, соприкосновение с темными силами не проходит бесследно для актера.

— То есть к крещению ты пришла совершенно осознанно?

— Мало того, я была уже совершенно взрослым человеком, родила старшего. Это было на гастролях с театром в Херсоне. Сама пришла в храм, не зная, как это делается. Тогда это было как бы под запретом, тем более, что я была секретарем комсомольской организации в театре. Пришла и договорилась. Моя крестная мама — одна из прислуживающих в храме женщин, а крестный — рабочий театра, мой ровесник, но очень верующий человек. Вот так в Херсоне я приняла крещение.

— Можно сказать, что Украина — твоя духовная родина?

— Да, да, да. После «Вия» душа так долго металась, что я не знала, как из этого состояния выйти. Родители у меня крещеные, но им даже в голову не приходило крестить ни меня, ни сестренку. И, пожалуй, только приняв крещение, я по маленькому-маленькому шажочку приближалась к вере. Потому что креститься — это одно, а придвинуться к вере — другое. Тем более, что истинно верующей меня назвать нельзя, это очень трудно совместимо с профессией. Истинно верующий человек, я думаю, должен уйти из актерской профессии.

— Дело не только в профессии, но и в социуме — он не позволяет нам жить по большому счету по-христиански?

— Есть попытки, которые обстоятельства, конечно же, все время ломают. Остается только исповедоваться, каяться, потом снова грешить. Но по крайней мере не так яро. Ведь очень многие сейчас уходят служить Богу. Вот Оля Гобзева ушла, дочь Инны Гулой и Геннадия Шпаликова, студентка ВГИКа, сын Каюркова. Достаточно много зрелых актеров уходит.

В моей судьбе так как-то все повелось, что Бог посылал в самые трудные моменты людей, которые мне помогали. Например, с рождением младшего... В роддоме чудом оказался молодой врач-педиатр и спас! Впоследствии этот врач стал священником, крестным обоих моих сыновей, духовным отцом нашей семьи. Какое-то стечение обстоятельств меня вот так вот ведет по жизни.

— Не сказала бы, что ты человек ведомый, скорее — ведущий?

— Ну, может быть, по жизни, по быту — да, наверное. Но это ведь тоже обстоятельства. Тоже как бы испытания.

— Но ведь некоторые испытания ты сама себе «устраивала»? Ведь не ограничилась цирком, театром, кино?

— Это о моих «кульбитах»? Многие считают это разбрасыванием: театр, кино, Литературный институт, преподавание в театральном вузе. Это просто переход из одного качества в другое. Когда-то заболела цирком, поступила в цирковое училище, (кстати, ни секунды об этом не сожалела), — ведь это цирк вывел меня из состояния болезненного, неуверенного в себе ребенка, и привел в состояние гармонически, физически развитого человека. Это было очень важно.

— Правда, что ты безумно боялась высоты, плакала?

— Я и сейчас боюсь. Не плакала, но тряслась, как осиновый лист. Когда впервые забралась под купол — номер-то был отрепетирован на высоте полметра от земли — сидела весь день наверху на двух лонжах и тряслась. Потом уже, работая под куполом, мне было, чем выше — тем лучше. Упоение ощущением полета, которое меня, наверное, и влекло в цирк. Было желание полететь, которое есть у каждого человека, — не даром мой старший долго мастерил себе крылья и пытался прыгать со шкафа. Разбивался, но тем не менее считал, что будет первым человеком, который полетит. Так что желание полетать я реализовала в какой-то степени. Но если был перерыв три-четыре дня, забиралась под купол, опять тряслась и привыкала к высоте.

— Ипостась следующая: Литературный институт, стихи, а потом и песни твои?

— Будем так говорить — песни на мои стихи. Да, конечно, мои — не знаю, смог бы ли кто-то спеть их. Стихи мои — актерские, импульсивные, эмоционально рождены. Мне кажется, только я могу донести то, что в них написано. Поэтому и рискнула записать несколько песен с Юрой Петерсоном, а потом с Николаем Шершнем. Потом записали два диска, и еще двенадцать песен — в невыпущенном третьем. Эти песни просто есть — я с ними работаю, выступаю на концертах. Считаю, что это одна из немногих возможностей выходить на прямую связь со зрителем. Несмотря на то, что кино вроде бы как существует, но не становится таким явлением, которое приходит в каждый дом.

— А какие картины были в последнее время, какие роли?

— Летом должна была сниматься в трех фильмах, но они так и не запустились из-за отсутствия средств. Сейчас очень редко соглашаюсь сниматься — коммерческие предложения в большинстве случаев оказываются неприличными. А из тех фильмов, которые вышли, — это картина Андрюши Галюкова «Маленькие человечки из Большевистского переулка, или Хочу пива». По названию понятно, что это социальная комедия. Странный немножко сценарий, немного фантасмагория, но про нашу сегодняшнюю жизнь. Моя героиня — женщина с тремя образованиями, которая работает неизвестно где, но при этом еще собирает ночью бутылки. Ночью, потому что стыдно иначе, а собирает, потому что жить надо. Муж не работает, занят изучением мировых проблем: смотрит телевизор, читает газеты, видит сны. На вопрос иностранного журналиста: «Почему ваш муж не работает?», — она отвечает: «Вы знаете, он пробовал устраиваться, но мне от этого не легче: я работала сначала за него, потом за себя, а потом по дому».

— Вернемся к поэзии, вышла твоя книжка стихов?

— Нет, к сожалению. Мне предложило одно издательство, потом другое. В одном рукопись потеряли, во втором — дважды. Подозреваю, что сейчас опять потеряли.

Я попросила подарить какие-нибудь стихи читателям «Зеркала недели».

— Пожалуйста:

Из стихов своих
вырастаю...

Нет, не так —

Удаляюсь,

Ухожу, становлюсь другой!..

Так от меня
уходят,

Отдаляясь,
бесповоротно,

Взрослея,

Мои сыновья...

Нет-нет! Не так:
прорастаю

Из стихов своих —
детских и светлых —

В сегодняшнюю
меня,

Из которой душа
ускользает,

Но прорастает
позднее

В душах
моих сыновей!..

— Вот мы и подошли к самому главному — как поживает Наташа-мама?

— Это самое радостное и самое грустное. Актерская профессия, вообще человека искусства, с воспитанием детей практически не совместима. Всю сознательную жизнь мне приходится разрываться на две половины. Не знаю, какая из них больше, думаю, что Наташа-мама. Если бы мне предложили выбирать, даже когда еще не было детей: ты становишься актрисой номер один, получаешь массу всяких «Оскаров» и те роли, о которых ты мечтаешь, но иначе строишь свою жизнь, я выбрала бы материнство. Да, собственно говоря, так оно и случилось. Прийдя в театр Станиславского по окончании Щукинского училища, я получила в репертуаре сразу три главные роли. И через полгода ушла в декрет. Так совпало. Хотя я еще не была крещена, не было христианского отношения к этому. Было просто огромное желание стать матерью. Мне говорили, что это безумие, надо укрепиться в театре, показать себя, чтобы узнали зрители и критики... Как ни странно, рождение Василия мне только помогло. Собственно говоря, я ничего не потеряла: за это время (через месяц после рождения ребенка я уже репетировала) сняли одного режиссера и не успели назначить другого, и еще успела успокоиться труппа. Потому что приход молодой актрисы в театр, а особенно такой, у которой за плечами кинематографическая популярность, это очень болезненно воспринимается, особенно — женской частью труппы.

— Василий — начало театрального периода, а литературного — Александр?

— Стихи, как ты знаешь, были всегда: в четыре, пять, под куполом цирка, на земле, на съемках. Но да, Сашку я родила на втором курсе Литинститута. Он переживал в утробе мои контрольные, курсовые. — Смеется. — Он даже родился раньше времени, потому что я переписывала контрольную по истории КПСС.

— Творческая судьба у тебя богатейшая, женская, человеческая — тоже. Вот на основе своего жизненного опыта, какую судьбу ты пожелала бы своим сыновьям?

— Чтоб я ни пожелала, они все равно пойдут своим путем. Тут уж ничего не поделаешь. Надеюсь, что какие-то мои черты они все-таки унаследовали. Все равно в их жизни воплотится что-то из того, что я не успела реализовать. Понимаю, как это неудачно, когда знаменитая мама. Зная характер Василия, считаю, что ему это мешало. Но он пошел параллельным курсом. Он не пошел в театральный институт на актерский факультет, что, наверное, было бы неплохо, — данные у него есть. Но наблюдение в течение многих лет за мной и за моей жизнью его от этого не отторгли. А с Санькой я стараюсь переместить центр внимания и дать ему духовное образование — он в воскресной школе при Свято-Даниловом монастыре.

Конечно, мне хотелось бы, чтоб им было легко, радостно в жизни. Но это с одной стороны, а с другой, если сразу пожелать им легкого пути, то отсеку их моментально от напряженного духовного труда. Это взаимоисключающие вещи. Поэтому я хотела бы видеть их счастливыми в жизни семейной, чтобы каждый из них понимал, что такое дом, чтобы они любили своих жен (у старшего есть уже жена, у младшего все впереди), детей, чтобы дом был крепким. Но при этом, чтобы реализовывался душевный и духовный потенциал, он есть у обоих.

Мне бы хотелось, чтобы, оставаясь порядочными людьми, не работая локтями, пятками и другими частями тела, они все-таки реализовались, и не ушел бы в песок данный им от Бога дар...

В приоткрытую дверь заглянул Александр. Ему хотелось общения.

Александр — ах, эти мужчины — почувствовал, что беседа переходит в разряд чисто женского общения, расхохотался и потащил нас на кухню. А в этом доме, надо сказать, всегда пахнет пирогами.