Писатель Роман Иванычук: «Литература — это храм, а не дом терпимости»

Известному украинскому писателю Роман Иванычуку исполнилось 80 лет. Его имя связывают прежде всего с «Мальвами», «Черленим вином», «Манускриптом з вулиці Руської», «Водою з каменю», «Четвертим виміром», «Вогненними стовпами»… А всего исторических романов в творческом активе профессора Львовского национального университета им. Ивана Франко, лауреата Шевченковской премии, а с недавних пор Героя Украины — шестнадцать.

Литературоведы говорят, что объединяют романы Иванычука в один цикл, в один большой роман об украинской истории не только сам материал, история, общие события и герои, сквозные образы-символы, но и сквозные идеи, прежде всего любовь к родной земле и народу — как смысл существования человека.

Кстати, пройдя по книжным магазинам и библиотекам, я в который раз убедилась, что едва ли не чаще всего спрашивают «Маль­ви», «Орду», «Манускрипт з вулиці Руської» Романа Иванычука. Надеюсь, такая же счастливая участь выпадет и на долю книги «Люлька з червоного дерева», недавно увидевшей свет во львовском издательстве «Пирамида».

Писателю суждена была долгая и непростая жизнь. Во время нашего разговора вспомнил Ро­ман Иванычук и своего отца, который оказал на него большое воздействие, говорил и о литературных влияниях. «Как и все наше поколение, я — ученик Фран­ко», — утверждает писатель. Но признается, что многому научился и у Коцюбинского, и у Керницкого, и у Марка Черемшины. В свое время очень любил Иванычук путешествовать: объездил почти всю Европу, бывал на Крайнем Севере, на Крайнем Востоке, в Австралии, Африке, Америке, — кажется, нет места на земле, где бы он не побывал. Но всегда как магнитом влекло во Львов, «именно здесь у меня самый лучший огород и сад!»

— Мое детство пришлось на время межвоенной польской оккупации, — продолжает рассказ писатель. — Но тогда очень активно работала «Просвіта», издававшая для крестьян небольшие просветительские книжечки. Они почти бесплатно распространялись по селам, и крестьяне читали при каганцах — кто читал, кто слушал. Такие книжки приходили и в наш дом. Отец работал учителем, и в доме царила книга. Вот такие были времена еще до 1939 года. После 39-го крестьяне сходились по другому поводу — пьянствовать, потому что пришли «освободители» с Востока, и вместо книг принесли водку. С тех пор народ начал спиваться. Я видел, как читали люди при каганце и как пьянст­вовали и славили Советс­кую власть. Возвра­щаясь к теме чтения... Я, учительский сын, как и все дети, пас корову... Брал с собой целую кучу книжек. Отец контролировал, что читаю, но мне хотелось читать все. Самым интересным казалось то, что отец запрещал: «Тебе еще рано!» По­этому я прятал запретную книжку под рубашку и читал в лесу или на пастбище. Я и сейчас хочу получать удовольствие, кайф от чтения. Например, могу читать «Муми-тролля», который переводит дочь. Мне это не нужно, но я читаю. И получаю удовлетворение.

— Расскажите об истории вашего знакомства с Дарьей По­лот­нюк — всем известной Ириной Вильде.

— Это — целая моя биография и частично биография Ирины Вильде. Мы с ней дружили, я называл ее нанашкой (мамой. — Т.К.). Но мы были как товарищи лет тридцать, пока она не потеряла память.

Она тогда не узнавала людей, и меня в том числе. Когда издала свой пятитомник, подарила его мне и написала примерно следующее: «Когда-то, когда нас с тобой не будет, люди прочтут это и будут знать, что у нас была искренняя дружба — откровенная, сварливая и казацкая».

Мы спорили, ведь немного расходились во взглядах. Нет, национальные взгляды у нас были одинаковые. Мы расходились по поводу конформизма в условиях советской власти. Хотя я тоже был конформист, потому что не сидел в тюрьме, а она меня ждала. Еще немного, и я был бы там... Дарья Дмитриевна считала, что нужно сохранять потенциал «свідомих» людей, чтобы нас становилось больше. И потому якобы должны идти на компромиссы. Я с этим не соглашался, что и служило причиной наших ссор. Фактически Ирина Вильде опекала меня как сына. Но сама на позорные компромиссы не шла.

Приехав во Львов на учебу, я уже знал, что есть такая писательница — Вильде. У меня были тетради, исписанные стихами и прозой, и ни к кому с этим я не ходил. В 1954-м решился пойти к Ирине Вильде домой. Услышал: «Заходи. Садись. Что-то пишешь?» — «Да, пишу!» — «Принес?» — «Принес». — «Давай сюда».

Это была первая часть трилогии. И Дарья Дмитриевна сказала: «Из тебя выйдет писатель — ты видишь образ, умеешь описать характеры, хорошо знаешь язык... Только должен работать — так, как я. Денно и нощно».

Так началась наша дружба. Она никуда не хотела ехать без меня. Например, в Москву на съезд. «Ты едешь? Нет? Тогда и я не еду!» С собраний я всегда провожал ее до самого дома. По дороге мы должны были выговориться. Порой спорили. Иногда я говорил: «Нанашка, мне не нравится, что вы говорите. Я могу сейчас уйти». Такие у нас были отношения — чисто родственные. Мы оба были связаны с театром. Заньковчане поставили спектакль по моему произведению «Край битого шляху». И Дарья Дмитриевна сказала: «А моих «Сестер Річинських» тоже можно поставить». И тот же Богдан Анткив, инсценировавший мои вещи, инсценировал «Сестер Річинських». Эта постановка имела бешеный успех, шла более 300 раз.

— Вспоминая о совместных поездках с Ириной Вильде, кого можете вспомнить из коллег по перу?

— Я дружил с белорусскими писателями. У нас была одинаковая судьба — национальный гнет испытывали как Белоруссия, так и Украина. И это нас связывало. Собратьями считал Владимира Короткевича и Максима Танка. Сейчас всех и не перечислю. Много их было. И со всеми я был на «ты». Остались они друзьями моими и по сей день — конечно, кто еще жив. Встречаемся мы не так часто, как тогда, но при встречах обнимаемся и радуемся тому, что мы есть. С московскими писателями у меня были натянутые отношения. Не потому, что привередничал, а потому, что они меня похлопывали по плечу. Мол, ты — младший брат. Хотя всем известно, что мы, украинцы, старше. Киевская Русь уже приобрела славу могучего государство, а о Москве еще вообще никто не слышал. Когда мы завоевали нашу независимость, я был депутатом Верховного Совета Украины. В те дни случилось мне поехать в Москву, и ни один... не поздравил меня с нашей независимостью! Все отворачивались от меня — как от врага. И я с ними окончательно разорвал отношения, хотя они, эти отношения, и не так были прочны...

— Многие ваши собратья по перу участвуют в политической жизни страны. Почему вы ушли от политики?

— Я был депутатом Верховного Совета первого демократического созыва. Был председателем «Просвіти», депутатом, бог знает чем занимался тогда. Но потом, когда провозгласили независимость, когда начало развиваться государст­во, когда оно нуждалось не в патриотах и литераторах, а юристах, политологах, экономистах, я увидел, что попусту трачу время. Потому что в этих сферах не смыслю. Мои лозунги «Слава Украине!» и «Украине — волю!» уже отпали. А мой писательский труд — то, что умею делать, закис, ведь на него не было времени.

Я испугался того, что в итоге произошло с моими коллегами поэтами и прозаиками, являющимися депутатами четырех созывов. Они перестали быть писателями. Но стали ли политиками?! Там же с ума сойти можно, в этом парламенте. Я за четыре года едва не одурел, а они сидят почти 20 лет. Главное, что у нас должно быть, — духовный пласт.

— Почему в своем творчестве вы обращаетесь преимущественно к историческому прошлому Украины?

— Я так воспитан отцом, который говорил: «Нужно знать свою историю, и тогда нация выживет!». Отец для меня был большим авторитетом. Кроме того, я смаковал историю как науку, как информацию, она стала моей сутью. К истории пришел после 15 лет писательской работы. Это были «Мальвы». Вспо­минаю слова фольклориста Григория Нудьги в связи с моими «Мальвами». Мы тогда стояли на огороде, облокотившись на лопаты. «Вы доказали, что умеете писать исторические романы, — сказал он. — А что дальше? Историография под замками в спецфондах. В школах и вузах не читают украинской истории. А народ живет в беспамятстве. Напишите 10 исторических романов о наименее известном, наименее исследованном». Я засмеялся: «Жизни на 10 романов не хватит, ведь я над романом работаю два, три, четыре, а то и пять лет». А он мне тогда ответил: «А может, еще и останется...» То есть это Григорий Нудьга запрограммировал меня на написание исторических произведений, и я до сих пор не могу от этого избавиться, у меня уже 16 исторических романов. Сейчас эти 16 романов выходят в издательстве «Фолио» в Харькове десятью томами. Так что при жизни у меня будет
10-томник.

— Как относитесь к современной украинской литературе?

— И с интересом. И с определенным осуждением. И с определенным восхищением. Современная литература развивается так же, как наше государст­во. Сначала, когда люди освободившись от соцреализма, цензуры и начали говорить своим голосом, очень громко и не очень цензурно, я это приветствовал. Но я знал одно и знаю до сих пор: литература — храм, а не дом терпимости. В нем даже отпетый развратник, законченный грешник отвергает от себя эти мысли и молится Богу. А когда из-под пера некоторых наших саморекламистов, таких как Андрухович, Дереш, По­дер­вянский, Карпа, выходят произведения, где они изощряются в мате... Читать это, страница за страницей, невозможно! Ты что, импотент, себя возбуждающий? Зачем тебе это? Это же плохое слово! Мат не свойственен украинскому языку! Это русский мат, мы его до 1939 года не знали! Приведу пример. Андрухович выступает в филармонии — во Львовской филармонии, освященной гением Людке­вича, Лисенко, Колессы, где всегда собиралась самая святая элита города, и читает стихотворение... «Фаллос». В присутствии детей и женщин! Настоящий мужчина никогда не будет хвастать инструментом мужской гордости. Я сам родом с Гуцульщины. Есть срамные коломыйки, но в них нет ни одного плохого слова! Гуцул не может сказать плохого слова, разве что очень разозлится... Цензура в самом деле была большим злом. Но на ненормативную лексику я сегодня бы ввел цензуру. Потому что мы должны выпускать литературу не для борделей, а для людей! Среди молодых литераторов мне нравится Евгений Пашковский. Читаю его произведения — это роскошь, и ни одного плохого слова! По душе труды Александра Жовны и Виктора Неборака. Но, еще раз повторяю, в современной литературе имеется много мусора.

— Ваш взгляд на происходящее в Украине. Когда, по вашему мнению, закончится этот кавардак? Когда будем жить по-человечески, когда наконец-то помиримся?

— Россия никогда не смирится с потерей Украины. А у нас существует пятая колонна большевизированных людей, работающих в Верховной Раде, в правительстве, не любящих Украину. И мне ужасно обидно, что мой любимый Ющенко, за которого я готов был отдать жизнь, не стал выше Тимошенко, грызется с ней, компрометирует и себя, и Украину постоянными ссорами... Вот с этим я не могу смириться! Весь мир смеется над нами! Москва руки потирает: ссорьтесь, ссорьтесь как можно больше, выцарапайте глаза друг другу! Но я знаю, что скоро к власти придут молодые и образованные люди. И с ними придет совершенно иной бомонд. Может, я этого и не увижу, но уверен: внуки мои будут изумляться, что был такой хаос. Я — оптимист.

Досье «ЗН»:

Роман Иванович Иванычук родился в 1929 г. в с. Трач, ныне Косовского района Ивано-Франковской области. Первую новеллу «Скиба землі», которую одобрила критика, опубликовал в 1954 г. в студенческом альманахе Львовского университета, где учился на филологическом факультете. Сначала работал преподавателем языка и литературы. Со временем — в редакции журнала «Жовтень», заведовал отделом прозы журнала «Дзвін». В 1990 году был избран народным депутатом УССР.

За роман «Манускрипт з вулиці Руської» Р.Иванычук получил премию им. А.Головко, за романы «Вода з камня» и «Четвертий вимір» — Государственную премию Украины им. Т.Шевченко. В 90-х годах писатель обогатил украинскую литературу новыми произведениями: «Бо війна — війною...» (1991), «Орда» (1992), «Ренегат» и «Євангеліє від Томи», написал автобиографическое произведение «Благослови душу мою, Господи...» (1993).