Новый русский Сталин, или Конструкторы «счастливого прошлого»

В последние десятилетия, а особенно после оранжевой революции, российские СМИ, политики, политологи, собственно, вся информационная идеологическая машина Кремля не устают критиковать украинские учебники — за ненаучность, отсутствие национальной терпимости, ксенофобию и разжигание антироссийских настроений. И даже за реабилитацию «пособников фашизма», национализм и другие непростительные, по мнению политикума России, вещи. Ответы на эти замечания уже печатались на страницах «ЗН» и других украинских СМИ. Но возникают вопросы: Все ли в порядке в российской исторической дидактике? Соответствуют ли российские учебники исторической правде, стандартам уважения к ценностям исторической памяти соседних народов? И нет ли и в них ксенофобии и элементов русского национализма? На них попытаемся ответить в этой статье.

9—12 декабря 2007 года в Париже состоялся международный коллоквиум «Пароксизмы большого сталинского террора. 1937—1938 гг.», организованный совместно Национальным институтом демографических исследований, Институтом политических исследований (Париж, Франция) и мэрией Парижа. К участию в коллоквиуме были приглашены ведущие специалисты в области исследования Большого террора 1937—1938 годов из России, Украины, Франции, Германии, США. В частности, на открытии семинара, состоявшегося в Люксембургском дворце, председательствовал выдающийся французский историк профессор Марк Ферро.

Глава московского общества «Мемориал» А.Рагинский в некотором смысле «задал тон» дискуссиям, подчеркнув, в частности, в своем докладе важность исследования феномена исторической памяти и обнародования материалов и исследований Большого террора. Особо актуальными становятся эти вопросы с учетом тенденций, которые четко прослеживаются в сегодня в России, в частности в систематических потугах «конструирования счастливого прошлого» в образовательной политике. В рамках этой доктрины в изучении истории вновь создаются пресловутые «белые пятна», чему способствует изъятие фактов, несовместимых с образом «счастливого прошлого», «неудобных» в трактовке, а значит — ограничиваются темы научных исследований, закрываются архивы... Трактовку сталинской политики, а также советской истории в целом А.Рагинский охарактеризовал как изложение по принципу «да, но тем не менее…»: «Да, во время коллективизации погибло или было под­вергнуто другим репрессиям мно­го крестьян, но тем не менее сельское хозяйство было переведено на индустриальную основу; да, индустриализация осуществлялась за счет крестьянства и силовыми методами, тем не менее в сжатые сроки вместо аграрной России возник индустриальный СССР; да, Сталин организовал массовые репрессии, но он выиграл войну…»

Есть все основания считать, что эта тенденция, озвученная на конфе­ренции, из плоскости научного тео­ретизирования перешла в плоскость практическую. СМИ изобилу­ют материалами о принятии концепции курса «История России 1900—1945 гг.», подготовленной автор­ским коллективом во главе с доктором исторических наук, заведующим кафедрой истории МПГУ
А.Да­ниловым, а также о создании в соответствии с этой концепцией новых школьных учебников по истории России ХХ — начала ХХІ в. Текст концепции размещен на сайте http//prosv.ru. В основу этой кон­цепции, а значит — и учебника по истории России 1900—1945 годов, как утверждают авторы, положены «те же принципы и методологические подходы, на которых основан учебник «История России. 1945—2007» (речь идет о воспетых прессой учебнике А.Филиппова, А.Да­нилова и А.Рыбкина «Новейшая история России. 1945—2007», а также о книге для учителя к этому учебнику. — Авт.).

Какой же принцип взят авторами концепции в качестве основополагающего при создании нового (так и хочется сказать — «краткого») курса истории России ХХ—ХХІ вв. для школьников? Он сформулирован в книге для учителя А.Филиппова (А.В. Филиппов. Новейшая история России. 1945—2006 гг.: Книга для учителя. — М.: Просвеще­ние, 2007): «Главная задача нового кур­са — создать условия для форми­рования учеником собственного мировоз­зрения — гражданской позиции, в основе которой лежит естественное стремление развивать все свои способности и силы, с тем, чтобы повысить собственную конкурентоспо­собность в социуме и нашей Ро­дины в современном мире» (с. 7).

Примечательно, что концепция новейшей истории России первой половины ХХ в. разрабатывалась уже после того, как увидела свет книга для учителя А.Филиппова, которая, по сути, выполняет ту же роль, что и концепция авторского коллектива во главе с А.Даниловым: указания и шпаргалки для авторов будущих учебников и для школьных учителей. С учетом советов названных господ в России уже создан целый ряд учебников по новейшей истории России, задекларированных их авторами как такие, что учитывают «широкие исторические факты и различные источники, в частности и новые». Это, к примеру, учебники для 11 класса: Киселев А.Ф., Попов В.П. История России. ХХ — начало ХХІ века (М.: Дрофа, 2007); этот учебник, кстати, признан лучшей учебной книгой России и удостоен литературной премии «Великая книга»; А.Левандовский, С.Мироненко, Ю.Щети­нин. История России ХХ — начало ХХІ века: Учебник для 11 класса общеобразовательных учреждений (М.: Просвещение, 2007), а также уже упоминавшийся учебник А.Фи­липпова и А.Рыбкина по новейшей истории России (1945—2007).

Здесь, видимо, стоит сделать небольшое отступление — специально для украинского читателя, знакомого со спецификой отечественного процесса создания учебников благодаря многочисленным волнообразным (обычно приуроченным к 1 сентября или выпускной/вступительной кампании) оживленным обсуждениям в прессе и, соответственно, не знакомого со спецификой такого процесса в России.

В отличие от наших, российские авторы учебников до сих пор не руководствовались единой для всей страны учебной программой, утвержденной тамошним профильным министерством, — им хватало Государственного стандарта, на основе которого создавались локальные учебные программы, а значит — и учебники. При этом цитируемая концепция, видимо, должна сыграть роль общеобязательной рекомендации наподобие пресловутого «есть мнение»: прямое указание не поступает, но не учесть «мнение» мало кто решается.

Методологической основой концепции, по определению авторов, являются «новейшие разработки российских историков, которые актуализируют оценки нашей истории с учетом задачи защиты и укрепления государственного суверенитета, воспитания гражданина — патриота России. С этой целью особое внимание уделено определению сути национальных интересов России с учетом не только внутренних процессов, происходивших в стране, но и международных вызовов на протяжении всего рассматриваемого периода». Как видим, российские ученые не стесняются настойчиво рекомендовать коллегам украинских создателей учебников взять в качестве главного акцента в будущих учебниках воспитание патриотизма. И у российских журналистов это положение вовсе не вызывает возражений. Как не вызывает предостережений и следующее положение: «Основное внимание учеников предполагается сконцентрировать на объяснении мотивов и логики действий властей» и далее: «Важным считаем показ логики и направленности изменений внешнеполитического курса накануне и на начальном этапе второй мировой войны» (правописание первоисточника сохранено. — Авт.).

Стоит подробнее остановиться на этой концепции, ведь в ней в концентрированном виде представлено современное российское видение истории России — СССР первой половины ХХ века. Авторы не останавливаются на всех знаковых моментах исторических событий, лишь реагируют на те места, которые требуют новой трактовки.

Авторы концепции сделали неоспоримый прорыв в преодолении продолжительного отрицания органической, сущностной связи Российской империи Романовых и Советского Союза как преемника российской имперской политики. Не боясь обвинений в «буржуазных фальсификациях истории», они заявляют: «Одной из главнейших задач учебника должны стать стирание искусственной грани между до- и послереволюционной историей России, демонстрация непрерывности и преемственности ее исторического пути». Интересно, что за эту непрерывность и преемственность украинского исторического процесса советская историография более пятидесяти лет поливала грязью М.Грушевского и национальную историографическую школу, называя ее представителей «украинскими буржуазными националистами», а в 1930—1950-х годах — еще «фашистами» и «злейшими врагами простого народа».

Вообще-то авторы концепции предлагают резко противопоставлять Россию Европе, что ставит их на характерную для ХХ в. позицию философов-евразийцев, от Н.Данилевского до А.Дугина и, собственно, марксизма-ленинизма как разновидности коммунистического евразийства, с их противопоставлением особой православной цивилизации — «тлетворному влиянию Запада» или особой миссии советского ортодоксального марксизма — всяческим «оппортунистическим» европейским социализмам и «еврокоммунизмам». Отсюда следует, очевидно, и неожиданно негативная оценка развала сельскохозяйственной общины, и негативная оценка реформ П.Столыпина. В борьбе «западничества» и «антизападничества» как сути общественных процессов в России ХІХ — начала ХХ в.
авторы недвусмысленно встают на сторону второго течения, называя марксизм «крайней формой западничества».

Как и во времена Московского царства и петербургской империи, авторы настаивают на особой миссии, которую выполняла Россия в ХІV—ХІХ вв. И эта особая миссия остается важной как в ХХ в., так и в ХХІ веке. Читатель должен сделать вывод, что к российской истории нельзя подходить с мерками цивилизованной Европы и западного мира. Этим фактически провозглашается тезис о существовании двух — или многих — исторических правд. То, что с точки зрения Европы и Северной Америки является благом и плюсами, для россиян таким благом не является, а скорее — минусом. В конце концов, это право любого государства — выстраивать через прошлое свое видение будущего; хочет Россия себя больше ассоциировать с азиатскими пространствами — пожалуйста. Но зачем тогда запрещать иметь самостоятельное видение своей истории, скажем, Украине, которая, находясь на цивилизационном изломе, хочет видеть себя сегодня в европейском, а не российском контексте?

Кстати, Украина упоминается в концепции только один раз — в связи с голодом 1933 года. И это при том, что большевистская и белая Россия на протяжении 1917—1920 годов вела с Украиной захватническую войну, в 1920—1930-х годах осуществляла беспрецедентный массовый террор против крестьянства и интеллигенции, в 1939-м присоединяла Западную Украину и проводила карательные акции против нашего национально-освободительного движения. Последний термин, кстати, в концепции вообще не употребляется, а применяется старое, хорошо известное с царских времен определение — «инородцы». Такое замалчивание можно охарактеризовать только как желание и в дальнейшем плодить новые «белые пятна», по-страусиному прячась от неудобных вопросов. Украина для российской образовательной сферы, а значит — и для всех россиян, как субъект истории не существует. Она — только часть новой империи, построенной большевиками на руинах империи Романовых. Украина, как и Прибалтика и Бессарабия (не Молдова), — это часть «отчизны», которая когда-то была частью «нашей державы».

Особое внимание уделено внешней политике. Здесь можно увидеть много интересных красноречивых изменений. Негативно оценена Антанта и участие в ней России. Последняя — не «союзник», а «пособник» — утверждают авторы концепции. Зато значительно больше позитивного сказано о Германии от времен Первой мировой войны и до начала Второй. Авторам не нравится, что Англия, Франция и США были экспортерами западной демократии, к которой россияне оказались не готовы. И тут г-н Данилов хронологически перескакивает к советским временам и хвалит И.Сталина за введение железного занавеса, утверждая, мягко говоря, очень сомнительную «истину по-российски»: «Советский изоляционизм был явлением глубоко закономерным и полезным». По традиции «хороших коммунистических времен», Россия не является одним из главных виновников Первой мировой войны, она «белая и пушистая». Это только Англия и другие члены Антанты преследовали захватнические цели. Россия не была агрессором и захватчиком (!). А как же тогда маниакальное желание верхушки завоевать проливы Босфор и Дарданеллы, чем грезил даже такой европейский политик и царский оппозиционер, как лидер кадетов П.Милюков. Тогдашняя российская элита, одурманенная идеей «Москва — третий Рим», как «русскую отчизну» трактовала также Балканы и Малую Азию, будучи убежденной, что Россия имеет на них больше прав, чем греки и турки. А желание присоединить Галицию, дабы положить конец «украиноманской скверне», разве не является агрессивным, милитаристским захватническим намерением? Где же в подобных утверждениях элементарная историческая и научная правда?

Концептуалисты раздувают шпиономанию. В военных поражениях России они обвиняют разведки государств Европы, спецслужбы Антанты и Четверного союза, развалившие царскую армию. Германия финансировала и поддерживала Ленина, еще и дала запломбированный вагон, Англия — эсминец для возвращения Г.Плеханова. Параллели с кратким курсом истории ВКП(б) напрашиваются сами собой. Но даже марксизм-ленинизм признавал крах империи как закономерное явление, говоря о Российской империи как о «тюрьме народов».

Особая миссия России прослеживается и в международной политике СССР. Авторы оправдывают агрессивные намерения Николая ІІ и И.Сталина нелюбовью Запада к России, необходимостью дать отпор агрессорам, направлявшим свою агрессию против суверенитета России. Авторы не замечают, что противоречат сами себе. Рассказывая об интервенции 1918—1919 годов, они говорят, что главные страны Антанты не преследовали цель расчленить Россию. Но уже в 1930-е годы И.Сталин «модернизировал» страну с целью создать военно-промышленный комплекс для отражения возможной агрессии, покушавшейся на суверенитет России (типично сталинское оправдание уничтожения отдельных личностей и большого количества людей). Но разве кто-нибудь посягал на «молодую страну Советов»? Разве были страны, вынашивавшие планы захвата России-СССР? Как тут не вспомнить известный путинский тезис о существовании вражеского кольца вокруг России, тезис об «осажденной крепости», который оправдывал советскую гонку вооружений и противопоставление советского человека всему человечеству.

Авторы концепции оправдывают пакт Риббентропа—Молотова от 23 августа 1939 года на том основании, что в ином случае Гитлер бы договорился с Великобританией против советской России. Агрессия против Польши, Литвы, Латвии, Эстонии, Румынии в 1939—1940 годах опять-таки, по давним советским схемам, оправдывается «освобождением» народов, входивших ранее в Российскую империю. Как тут не вспомнить
иезуитское выступление В.Моло­това 31 августа 1939 года на 4-й сессии Верховного Совета СССР, напечатанное газетой «Правда» в первый день Второй мировой войны, тогда, когда нацисты уже бомбили польские города: «Следует признать, что и в нашей стране были отдельные недальновидные люди, которые, увлекшись упрощенной антифашистской агитацией, начали забывать об этой провокаторской работе наших врагов… Вчера еще фашисты Германии относительно СССР проводили враждебную нам внешнюю политику. Да, еще вчера в области внешних отношений мы были врагами. Сегодня, тем не менее, положение изменилось, и мы перестали быть врагами». Впереди были окончательное уничтожение Коминтерна и его руководства, передача немецких коммунистов гестапо, совместный парад «победителей» в Бресте, отправка в Германию сотен эшелонов с продовольствием и стратегическим сырьем, которые продолжали пересекать границу «заклятых друзей» даже в ночь с 21 на 22 июня 1941 года...

Данилов и кампания считают СССР победителем в войне с Финляндией, так как Кремль достиг поставленной цели (?!). А разве целью советского руководства было только захватить территории на север от Выборга? Известно, что И.Сталин преследовал в этой войне цель присоединения всей Финляндии к новой советской империи. (О.Куусинен тоже, как и его польские побратимы 1920 года, готовился занять должность главного финского коммуниста, конечно же — в «новой, социалистической Финляндии».) Поскольку эта цель не была достигнута, И.Сталин не выиграл, а проиграл. Так что утверждение о его победе — типичное манипулирование историческими фактами. Это была обыкновенная захватническая, империалистическая война (что признают все порядочные историки) против маленькой страны, народ которой не захотел ложиться на кремлевскую плаху.

Концепция содержит и недружественный выпад против Польши («Польша — одно из крупнейших, откровенно враждебных СССР государств»). Трагедию Катыни авторы так же бессовестно оправдывают не просто ее политической целесообразностью, а варварским аргументом «око за око, зуб за зуб». Они пишут: «Расстрел в Катыни — это был не просто вопрос политической целесообразности, но и ответ на гибель многих (десятков) тысяч красноармейцев в польском плену после войны 1920 г., инициатором чего была не Советская Россия, а Польша». Красноречивая фраза, в ней, что ни утверждение — то неправда. Говорить о расстрелах россиян в таких же масштабах, сколько было расстреляно поляков в Катыни, нет серьезных оснований. (Главное — запятнать, чтобы оправдывались.) К слову, у красных русских были под Москвой концентрационные лагеря, в которых погибли генерал УГА Цириц и другие галицкие старшины. В 1920 году Польша вместе с войсками УНР воевала с Россией, но имела на это такое же право, как и россияне. Ведь, согласно логике авторов концепции, Правобережная Украина для Польши тоже была «отчизной», потому что до 1795 года принадлежала Речи Посполитой (в состав России эта территория входила только чуть более 100 лет). Не говоря уж о законных правах УНР на свои земли и о защите польской независимости под Варшавой от нападения большевистской России и армии С.Буденного, в обозе которого ехало марионеточное правительство Дзержинского, Мархлевского и Кона.

Элегантно подводя потенциального автора учебника к тезису о необходимости прямого государственного регулирования для эффективного функционирования экономики и общества в целом (что, напомним, декларировалось учеными-историками как одна из причин неэффективности советской экономической и политической системы), авторы концепции провозглашают: «Стоит также подчеркнуть, что формирование индустриального общества в России заметно опережало формирование гражданского общества… Вина за это лежит на государстве».

С учетом подобной позиции уже вполне логичной кажется и трактовка террора, который стал едва ли не главнейшим инструментом государственного управления в молодом пролетарском государстве. Так, отмечая, что феномен политического террора в России, предпосылки его зарождения, последствия его для страны тоже следует отразить в тексте будущего учебника, авторы подчеркивают: «…следовало бы, с учетом особенностей нынешней внутриполитической и международной ситуации, развенчать популярный в недалеком прошлом тезис о России как родине террора».

С целью развенчания ненавистного мифа авторы концепции советуют будущим творцам учебников, оценивая и освещая проблемы массового террора периода, в частности «гражданской войны» (но была же и украинско-большевистская и белогвардейско-украинская война, которую концептуалисты демонстративно не замечают), сделать упор, прежде всего на его объективной природе в указанных исторических условиях, а также осветить доктринальный фактор в формировании большевистского террора как системы управления обществом. Авторы напоминают, что «уже через год после захвата власти, с внедрением первых концлагерей, до 96% состава заключенных в них лиц приходилось на рабочих, не выполнивших норму выработки, и крестьян, не сумевших выполнить повинности в пользу государства» (то есть сажали и своих, социально близких, не только буржуев). Интересно, что террор в отношении членов царской семьи авторы советуют трактовать под углом зрения канонизации Романовых: «Упоминание в тексте термина «смертная казнь» вряд ли правомерно, если иметь в виду, что не было суда. Целесообразнее говорить об «убийстве» или просто о «расстреле». Что же касается общего количества жертв террора времен гражданской войны, то авторы концепции настойчиво советуют «отразить в учебнике, как итоговую, цифру жертв красного и белого террора 1 миллион человек (около), чтобы снять разночтения в других учебных книгах».

Здесь также следовало бы акцентировать внимание на одном немаловажном моменте. Авторы новой концепции новейшей российской истории откровенно и безоговорочно стоят на том, что история пишется победителями: ведь именно с позиций победителей-большевиков предлагается трактовать, скажем, события и итоги гражданской войны, которая, по мнению ученых, «с одной стороны — повлекла за собой процесс распада, атомизации общества, но с другой — послужила толчком к социальному творчеству, поиску путей обновления власти и общества». И дальше: «Именно это стремление к справедливости и новому порядку обеспечило победу большевиков в гражданской войне, а также стало стимулом к модернизационным процессам в 30-е годы». И никаких общественных трагедий, никакого интеллигентского предостережения по поводу «похода брата на брата, отца на сына» — исключительно требования исторической целесообразности, только эффективность управленческих решений с учетом будущей модернизации. И слава Владимиру Ильичу за его план электрификации всей страны!

Именно поиском наиболее эффективной модели управления экономикой государства советуют авторы концепции объяснять введение нэпа: «Это была попытка создания первой в мире модели регулируемой государством рыночной системы. Этот опыт оказался востребованным на западе уже через несколько лет, в условиях экономической депрессии». (Не только Китай с его сочетанием «преимуществ» коммунизма с капитализмом «впереди планеты всей». Тема России как родины идей и управленческих механизмов, которые активно заимствовались Западом и в результате стали одним из основных факторов будущего процветания западных демократий, столь часто появляется в тексте и концепции книги для учителя А.Филиппова, что невольно начинаешь думать, что именно Россия стала организатором, вдохновителем и основным фактором этого процветания. — Авт.)

Впрочем, вернемся к столь любимой авторами концепции темы жесткого регулирования государственной жизни. Красноречивые параллели между разными периодами советской истории не чужды уважаемым историкам: «Либерализация «внизу» и твердая рука «наверху» в отношении государственного класса. Такой порядок стал едва ли не более значимым фактом и уроком нэпа, чем опыт развития рыночных отношений. Именно игнорирование этого обстоятельства в годы «перестройки» повлекло за собой обвал не только экономики, но и политических структур». Что касается главной, по мнению авторов, задачи нэпа, то она «состояла в том, чтобы обеспечить быстрый индустриальный рывок советской экономики, построение основ индустриального общества в СССР. Однако решить ее не удалось. История нэпа — это история кратковременных успехов и затяжных кризисов новой экономической модели». А значит, как видим, по логике российских историков, иного пути интенсификации, оптимизации экономики, чем введение жесткого государственного регулирования внутренней экономической и политической жизни, у советского менеджмента не было. И в этом вопросе авторы не гнушаются фальсификациями — «НЭП не сломали, он сломался», «с помощью НЭПа так и не удалось наладить бесперебойный канал обеспечения хлебом и сырьем города, армии, промышленности России». Именно НЭП обеспечивал хлебом города в Украине. Для нас это был короткий период процветания. А вот проблемы с хлебом начались с началом коллективизации. Лукавят авторы. Есть только намек, что не хватало денег на машинное оборудование, и эти деньги большевики получили, продав хлеб на Запад.

Концепция отрицает искусственную организацию голода в Украине и причастность к нему Москвы. Отрицает и огромное количество жертв, подчеркивая: не 10 млн. погибло, а один-два. Обосновывая эту цифру записями ЗАГСов, которые никак нельзя признать достоверным источником. Между тем существует научная методика определения человеческих потерь по демографическим переписям директора Демографического института ВУАН М.Птухи — самого выдающегося ученого-демографа в Советском Союзе. В соответствии с ней количество смертей в Украине от голода исчисляется на уровне 7 млн. человек.

Современная концепция исторического образования в России реабилитирует И.Сталина, его террористическую политику против интеллигенции и народа, его захватническую внешнюю политику. Все бесчеловечные методы его руководства оправдываются «достижением» — победой в войне. Эта победа оправдывает все: и голодомор, и аресты, и расстрелы, и, в конце концов, воспитание социального гибрида — советского человека. В последнее время звучат в России не одинокие голоса, что Сталин был успешным «менеджером»!

Возвращаясь к той части концепции, которая посвящена Большому терору, процитируем весьма интересные тезисы:
«…важно показать, что Сталин действовал в конкретно-исторической ситуации, действовал (как управленец) вполне рационально – как охранитель системы, как последовательный сторонник преобразования страны в индустриальное общество, управляемое из единого центра, как лидер страны, которой в самом ближайшем будущем угрожает большая война. «Большой террор» прекратился сразу, как только Сталину стало ясно, что монолитная модель общества реализована. Это произошло к лету 1938 года». Далее, по мнению авторов, под руководством Лаврентия Берии «террор был поставлен на службу задачам индустриального развития: по разнарядкам НКВД обеспечивались плановые аресты инженеров и специалистов, необходимых для решения оборонных и иных задач на Дальнем Востоке, в Сибири. Террор превращался в прагматичный инструмент решения народнохозяйственных задач». Такие пассажи даже комментировать сложно – Молох террора теперь имеет оправдание, хотя авторы и втиснули в Концепцию в виде индульгенции такое предложение: «Оправдания и объяснения этому, конечно, нет». Но следующее просто шокирует: «Однако репрессии выполняли и функцию устрашения для тех, кто нерадиво работал». Словом и масштаб репрессий историки считают завышенным, настаивая на «формуле», в соответствии с которой (sic!) к кругу репрессированных – «чтобы уйти от спекуляций» – относятся исключительно «осужденные к смертной казни и расстрелянные лица». Что уж там говорить о миллионах депортированных ради «монолитности» Системы сограждан: немцев, украинцев, крымских татар, чеченцев, ингушей, эстонцев, латышей, литовцев, греков, болгар, балкарцев, поляков, болгар, турок-месхетинцев, калмыков, корейцев (список этот, конечно же, неполный).

Но почему мы должны соглашаться с таким апофеозом диктатуры и тоталитаризма? Разве не было альтернативы? Разве у российского общества не было иных путей к общечеловеческому прогрессу?

Февральская революция была шансом для России пойти по пути европейского развития, которое она могла бы реализовать, если бы не бросилась снова собирать нерусские земли вокруг Москвы, если бы средний класс и умеренные партии начали искать союзников среди народов новообразованных государств и с их помощью останавливать радикальную стихию, пораженную большевистской демагогией. Российский большевистский неоколониализм с его идеей мировой революции стал той главной проблемой, которая не позволила развиться росткам либерализма и демократии. Если бы Россия, перестроившись на демократических началах в 1920-х годах, свергла однопартийную тиранию, у национал-фашистских сил Европы не было бы оплота на Востоке, а значит, у Европы был бы шанс избавиться от коричнево-красной чумы раньше, чем в 1945 году. Внимание на внутренние проблемы, а не на покорение как можно большего количества стран на Востоке Европы, позволило бы лучше использовать огромный культурно-научный потенциал России себе на пользу.

Вместо выводов отметим следующее. Концепция исторического образования в средней школе России страдает целым рядом системных недостатков и имеет все признаки намерения внедрить нео­имперский проект в массовое сознание россиян. Последние учебники путинских времен трактуют историю России с позиции силы, оправдывают милитаризм и агрессивные устремления российского государства. Они содержат ксенофобские трактовки, демонизируют другие нации, формируя образ врага, чем, фактически, воссоздают старую биполярную модель мира времен И.Сталина—Л.Брежнева. Российские школьные авторы используют метод двойных стандартов (то, что хорошо для россиян, плохо – для нероссиян). Пример — отношение к коллаборационизму как явлению во время Второй мировой войны. Безапелляционно утверждается принципиальное различие коллаборационизма в Советском Союзе и Германии. Но какое принципиальное различие между коллаборационистами россиян поляком Берутом и венгром Ракоши и коллаборационистами немцев – венгром Салаши и чехом Гахой? Термин «коллаборационизм» давно стал молотом для битья людей, несогласных со сталинщиной/советчиной. Коллаборационистами россияне считают и деятелей украинского национально-освободительного движения С.Бандеру и Ю.Шухевича, но не видят коллаборационизма в действиях украинских руководителей УССР С.Косиора и В.Чубаря.

И, наконец, в связи с изложенным возникает вопрос: как нам относиться к призывам нынешнего российского руководства согласовать современные российские и украинские учебники? То есть выработать общие оценки событий и личностей в истории. Можем ли мы согласиться с той «исторической правдой», которая устраивает россиян? Вопрос риторический. К сожалению, есть все основания говорить о том, что в области учебников по истории Россия развязывает новый виток идеологическо-информационной войны против Украины. Будьте бдительны: тот, кто владеет исторической памятью народа, обладает ключом от его будущего.