НЕИЗВЕСТНЫЙ БОГОМОЛЕЦ

В необыкновенной и вместе с тем постепенно входящей в забвение летописи - двадцатый век и академик Александр Богомолец - нынешнему 1999 году, возможно, суждено стать своеобразным реаниматором памяти о беспримерном научном провидце. Ведь даты звучат звоном больших открытий. Девяносто лет назад, в 1909 году, молодой исследователь стал доктором медицины. Фактически именно он, опережая десятилетия, открыл тогда важнейший ключ современной эндокринологии, указав на важнейшую роль гормонов коры надпочечников в книге жизни. Оппонентом диссертанта был Иван Петрович Павлов... Как раз тогда началось блестящее научное восхождение Богомольца, приведшее к выделению патологической физиологии (это термин Александра Александровича!) как решающего плато экспериментальной и клинической медицины, а затем к созданию учения о переливании крови и цитотоксических сыворотках, тончайшем инструменте регулировки сопротивляемости организма.

И еще календарные меты: в 1929 году А.Богомолец был избран действительным членом АН Украины. Через год он станет ее великим президентом, сменив гениального Даниила Заболотного. В 1939-м Александр Александрович проведет первую в мире научную конференцию по проблемам продления жизни. Грянет война, и Богомольцу доведется координировать службу переливания крови в 54 госпиталях... В 1946-м, в возрасте шестидесяти пяти лет, его земной путь оборвется...

О Богомольце написано

и много, и мало. Мно-

го потому, что вся жизнь его - героическая легенда, импонировавшая эпохе. Например, не раз подчеркивалось, что он родился в тюремном лазарете, на Лукьяновке, и вскоре младенца разлучили с матерью-революционеркой, отправив ее на каторгу, а его в бельевой корзине к деду. В девятилетнем возрасте, вместе о отцом, Сашко Богомолец еще раз встретится с мамой в далекой забайкальской Каре, где она умирала в заточении от чахотки, и, видимо, там начнется и его фатальный туберкулез. Эта поездка состоялась благодаря хлопотам А.Н.Толстого. Всю жизнь Александр Александрович хранил последний подарок мамы - «Кобзарь» с вышитой ею обложкой. Впрочем, обо всем этом написаны жизнеописания и романы, вплоть до серийного издания в ЖЗЛ пера Нины Пицык и «Ритмов жизни» Владимира Дрозда... Есть, конечно, и чисто научная богомольцевская хроника, и два института в Киеве, носящие его имя, - лишь намек на нее и логический, и эмоциональный вызов. Дело в том, что в свете достижений современной медицины прозрения академика Богомольца должным образом еще не прочитаны, поезда несутся как бы параллельно. Однако мой сюжет совсем об ином - о неизвестном и по сути потаенном нравственном облике украинского Гиппократа.

Так получилось, что я не один раз встречался и беседовал с Олегом Александровичем Богомольцем, членом-корреспондентом АН Украины, талантливым ученым и, что не менее важно, необыкновенным сыном Богомольца старшего. Это особый и в общем еще не оцененный подвиг Олега Александровича, ибо только он был ангелом-хранителем отца, чья воля и ум были всегда прочны, но здоровье хрупким. Можно сказать, что с молодых лет Олег являлся в ряде обстоятельств «вторым я» Александра Александровича в лучшем смысле этого понятия. Оставаясь вместе с тем самобытным теоретиком и практиком в нескольких разделах физиологии. Например, внедряя знаменитую АЦС, Олег Александрович провел шесть тысяч лабораторных экспериментов...

Но объять необъятное невозможно. Мы в основном говорили о чертах, которые до последнего времени просто не вписывались в канонический портрет «научного рыцаря социализма». Как относился беспартийный президент к событиям тридцатых годов, шел ли он по течению или против него?

- Все было сложно и противоречиво, - подчеркивал Олег Александрович, - и я отнюдь не хотел бы быть понятым так, будто тащусь сегодня доказать, что Богомолец находился в некоей оппозиции к власти. Если бы это было так, он не занимал бы своих постов и не имел высоких званий, да и политического иммунитета. И в то же время он был мужественным человеком. Пожалуй, только благодаря мудрой тактике его обороны избежали водоворота репрессий многие ученые. Это не слова...

Так, когда осенью 1937 года, после пребывания во Франции (отец был делегатом II международного конгресса по переливанию крови и, заболев в Париже пневмонией, был вынужден провести более месяца в гостиничном номере), Александр Александрович возвратился в Киев, - продолжал О.Богомолец. - Оказалось, что ряд сотрудников академии отстранены от работы... по причинам политического недоверия. Вы понимаете, что это значило. Увидев на столе в домашнем кабинете этот список (составить его удалось мне), отец, не снимая пальто, принялся звонить в ЦК КП(б)У, прося срочного приема. Буквально через несколько минут он отправился туда. Ему удалось доказать абсурдность обвинений. Спустя несколько дней выдающийся демограф Михаил Птуха, основоположник экономической географии в Украине Константин Воблый, крупнейший славист и востоковед Агатангел Крымский, создатель математической школы Николай Крылов, другие академики вернулись в свои кабинеты. Почти из небытия... Если порыться в архивах, страшный перечень, быть может, обнаружится...

Драматично выглядела история с физиком Александром Лейпунским. Его имя, в будущем создателя ядерных реакторов на быстрых нейтронах, лауреата Ленинской премии, значится в энциклопедиях лишь благодаря заступничеству президента академии.

Беда Лейпунского состояла в том, что в свое время он стажировался, по направлению АН СССР, в Англии у Резерфорда и привез блестящие аттестации. В тридцать седьмом Александр Ильич был арестован. Под угрозой оказалась и его жена - физик Антонина Федоровна Прихотько, в дальнейшем также академик.

Не знаю, какими усилиями, но отцу все-таки удалось вырвать Лейпунского из камер НКВД, - вспоминает Олег Александрович. - Помню только, что он вновь и вновь обращался в «верха» по этому поводу. И вот наступил день, когда Лейпунский и Прихотько пришли к нам на Виноградную. Они остались друзьями отца навсегда.

- Этот эпизод напоминает борьбу академика Капицы за освобождение из заключения Льва Ландау. Не помог ли тут Сталин? - спросил я тогда у Олега Александровича. - Думаю, что помогло украинское руководство. Со Сталиным отец встречался и разговаривал лишь один раз, в мае 1943 года. Его и поэта П.Тычину неожиданно вызвали в Москву. Я поехал с ним из Уфы, где находилась АН УССР, в одном вагоне, Александр Александрович плохо себя чувствовал... На следующий день Богомольца и Тычину принял Сталин. Вот содержание их беседы, каким оно запомнилось мне по рассказу отца.

- Поскольку основная часть Украины еще оккупирована врагом, в Канаде сформировано национальное эмигрантское правительство, - сказал Сталин. - Что вы думаете по этому поводу?

Отец ответил, что украинская промышленность, наука и культура продолжают вносить значительный вклад в разгром фашизма. Ни о какой гибели нашей государственности не может быть и речи. Примерно так же высказался и П.Тычина.

- Было бы полезно, если бы вы изложили свои мысли в статьях для газет, - сказал Сталин. И вдруг продолжил: - Надо готовиться к возвращению академии в Украину. А пока мы разместим ее в Москве и оповестим об этом...

Той же ночью отец написал статью. В двух местах Сталин добавил - «Таковы факты»...

...В мае исполнится девять лет, как не стало Олега Александровича. И вот я вновь в тихом доме на улице Богомольца, в старой квартире, без всякого евроремонта, под картинами, которые любили отец и сын. Мы беседуем с Зоей Вячеславовной Богомолец, женой Олега Александровича и доброй хранительницей этого дома в течение десятков лет. В декабре минувшего года Зое Вячеславовне исполнилось восемьдесят шесть. Здоровье не жалует ее, резко ухудшилось зрение, подводит сердце, но память свежа. Она хранит бесценные подробности о гении Украины.

- Зоя Вячеславовна, не так давно в «Вестнике НАН Украины» были опубликованы ваши воспоминания об А.Богомольце. В них есть и эпизод, касающийся трагедии в вашей семье в тридцатые годы. Все завершилось относительно благополучно, и опять-таки благодаря Александру Александровичу...

- Я родилась и выросла в Одессе. Мой отец Вячеслав Петрович Снежков был в свое время известным в городе хирургом-отоларингологом, а мама Екатерина Антоновна, в девичестве Спилиотти, преподавала в гимназии, а затем в школе. В тридцать седьмом году греческое ее происхождение стало поводом для доноса и ареста. Казалось, положение безвыходно, хлопотать за родственницу Богомольца было не очень удобно. Но вновь он действовал без страха и упрека. Бывший подпольщик-большевик Петр Митковицер, в свое время нашедший убежище в нашей семье во время преследований полицией, написал несколько страничек об этой помощи со стороны мамы. Александру Александровичу удалось передать текст С.Косиору. Все решили считанные дни... И вдруг, поздним вечером, Богомолец оказал мне: «Нужно немедленно ехать в Одессу. Есть согласие на освобождение Екатерины Антоновны...»

Томительные часы в дороге. Я привезла маму домой буквально накануне высылки по этапу. С трудом узнала ее, мама весила 35 килограммов.

- До сих пор в кабинете на бывшей Виноградной стоит патефон, только теперь его, кажется, не заводят. Известно, что отец и сын страстно любили музыку. А Александр Александрович иногда даже гулял по Киеву с дирижером Натаном Рахлиным, словно погружаясь в мир классических мелодий. Кажется, такая же музыкальная перекличка бытовала и в семье?

- Это и впрямь было так, причем Богомольцы порою «подлавливали» друг друга в неточности воспроизведения голосом партии того или иного инструмента, обычно в концертах Чайковского. Вообще же взаимопонимание между Богомольцем-старшим и младшим было, можно сказать, сверхъестественным. Телепатическим, как модно теперь говорить. Понимаете, в силу обстоятельств, эта лента бытия, этот кинофильм жизни запечатлелись в моей памяти во всех деталях - здоровье Александра Александровича, особенно начиная с сорок третьего года, когда у него возник спонтанный пневмоторакс, было весьма плохим. Он упорно работал, но нередко был вынужден находиться в постели.

Однажды Александр Александрович открыл ящик стола, вынул из конверта пожелтевший листок бумаги и с улыбкой обратился в памяти к нашей еще довоенной поездке в Остер. Мы ехали в открытом газике. Не оборачиваясь к нам (мы с Олегом сидели на заднем сидении), Александр Александрович негромко как бы произнес: «Олюн, я хотел тебя опросить...» Он не закончил фразы, а Олег вдруг начал отвечать что-то по поводу хондробластов и остеобластов. Александр Александрович удивился: «Как ты догадался?»

«А разве ты ничего не сказал?» Шофер и я подтвердили, что ничего не слышали. «Чудеса, да и только». И А.Богомолец вручил нам листок из блокнота: «Тут вопросы, на которые ты уже ответил...».

Это был тот листочек...

- Зоя Вячеславовна, однажды Олег Александрович передал мне копию письма Н.Хрущева, адресованного А.Богомольцу.

Речь шла о калийном мыле, предложенном украинскими химиками. А как относился Хрущев к Александру Александровичу?

- Пожалуй, трогательно. В середине октября 1943 года А.Богомолец после прорыва плевры и возникновения по пути в столицу, самопроизвольного пневмоторакса на фоне давнего туберкулеза, находился в больнице в Москве. И вот его жене, Ольге Георгиевне, позвонила Нина Петровна Хрущева: «Никита Сергеевич просил передать Александру Александровичу, что он и генерал Ватутин сейчас возле вашей дачи. Надеется, что вскоре будет и на своей». Это означало, что войска находятся у Староселья, в двадцати километрах от Киева... Известие несказанно обрадовало Богомольца, в состоянии его наступил перелом к лучшему, это была настоящая прививка радости... В сорок четвертом, в мае, он вновь вошел в свою квартиру. Между прочим, судьба хранила его. Мы ждали Александра Александровича раньше, и, поскольку здание было разграблено, в комнате его стояла лишь железная койка. Однажды металл насквозь пробила головка зенитного снаряда, влетевшая в окно. Осколок этот, с датой случая, потом долго сохранялся...

- За этим столом, после повторного возникновения спонтанного пневмоторакса летом сорок шестого, Александр Александрович уже практически не трудился. Но до последнего дня его не оставляли хлопоты об академии и людях. А что из его мыслей и побуждений особенно запомнилось вам?

- Как-то приступ кашля разыгрался с особой свирепостью и, очевидно, появились боли. «Ничего, Зоенька, все обойдется», - бодрился Александр Александрович. Но я почувствовала, что дело неладно и, ничего не говоря ему, побежала за профессором Анатолием Матвеевичем Зюковым. Когда врач появился на пороге, Богомолец с подозрением посмотрел на меня...

Зюков придумал какую-то причину визита и осмотрел Александра Александровича. Его состояние ему не понравилось...

Богомолец предчувствовал финал. За два дня до смерти он продиктовал Олегу последние распоряжения. Они касались циклотрона, ботанического сада, обсерватории, десятков других академических проблем и одновременно судеб людей! Например, Александр Александрович просил оказать помощь семье погибшего на фронте сотрудника академии.

...Со мною он однажды также заговорил о своей кончине. Вдоль дорожки, ведущей к институту, зеленели высаженные им деревья и кустарники. Особенно любил Богомолец «подкову» - небольшую площадку в обрамлении душистых цветов, откуда открывался вид на Киев.

- Это место надо будет оставить открытым, чтобы сюда приходили влюбленные и дети, а я мог видеть их, - сказал он. - Да, Зоенька, я хочу, чтобы меня похоронили здесь. Не буду же я жить вечно. А отсюда я смогу незаметно приходить на заседания ученого совета института, - с грустинкой пошутил он. Завет Богомольца был выполнен. Хотя уникальный музей его, в мемориальном кабинете, созданный сыном, практически не существует...

- Когда Александру Александровичу становилось совсем плохо, - вспоминает Зоя Вячеславовна, - он перелистывал «Войну и мир» или «Три мушкетера». На этих страницах находил утешение. Всегда, в любом состоянии стремился утешить и других.

- Зоя Вячеславовна, не все знают, что в 1952-м Олег Александрович фактически спас дело отца. Как разворачивался этот акт драмы?

- После печально известной павловской сессии, где подвергся разгрому академик Орбели, в Киеве вдруг прошло выездное заседание «Научного совета по проблемам физиологического учения И.П.Павлова». Своеобразное судилище возглавлял председатель совета академик К.Быков. Богомолец посмертно обвинялся в «торможении в Украине развития павловского учения, поддержке морганизма-вейсманизма, идеалистическом мировоззрении, насаждении антинаучной теории физиологической системы соединительной ткани». Роль жертвы отпущения отводилась в основным Олегу Александровичу, поскольку он возглавлял Институт экспериментальной биологии и патологии МЗ УССР имени А.А.Богомольца, заранее обреченный на закрытие. Собственно, такие попытки предпринимались и раньше, но институт отстаивал министр здравоохранения УССР Лев Иванович Медведь. А он был уже снят с работы...

Уничтожающая резолюция была подготовлена заранее, но в последнюю минуту тон изменился и выводы были смягчены. На следующий день после заседания совета к нашей даче в Староселье, куда мы уехали, неожиданно причалили два академических глиссеpa. Оказалось, что приехал Константин Михайлович со свитой. Он был в генеральской форме, Быков долго извинялся, подчеркивая, что если бы он знал ситуацию в Киеве, то не дал бы втянуть себя в развенчание работ и взглядов Богомольца. Олег Александрович понимал, что тут что-то не так, но поддержал игру...

Почему же приостановилось крушение. Оказывается, секретарю парткома института заведующему фотолабораторией Валентину Поликарповичу Ткачуку удалось попасть на прием к секретарю ЦК КП(б)У Л.Г.Мельникову и обрисовать истинное положение вещей. Л.Г.Мельников, видимо, воспринял его слова объективно...

Так или иначе, уничтожению «лженаучных идей» А.А.Богомольца и его школы был дан отбой. Имения это дало возможность ученикам Александра Александровича создать три крупных академических института, где развиваются его идеи применительно к медицине. Это институты геронтологии, экспериментальной патологии, онкологии и радиологии, эндокринологии и обмена веществ. И сберечь институт его именем.

...Я спускался по Шелковичной вниз, по ступенькам вдоль старого кирпичного забора Центральной клинической больницы, бывшей Октябрьской, а ранее Александровской. Гору с рокотом преодолевали быстроходные импортные машины - символ конца девяностых, свидетельство процветания новых «избранных»... А совсем рядом, в сером одиноком доме, теплился очаг, напоминающий о силе нежности и любви, о честности и благородстве.

Есть жесткие слова: «Уходящее время». Мне хочется, чтобы вечерний свет помедлил, чтобы Зоя Вячеславовна смогла если не прочесть целиком, то увидеть эти строки. Собственно говоря, Богомолец не нуждается в славословиях. Но высокая правда о нем, без ретуши и глянца, нужна для нашей славы.