Музы молчат, когда ничего не происходит...

Сергей Борщевский — поэт и эссеист, переводчик и автор эпиграмм. Совершенное владение испанским привело его свыше десяти лет назад на дипломатическую службу, а именно в Посольство Украины на Кубе. Со временем революционный остров в карьере Борщевского сменил Минск, город, пока воспринимающийся как центр авторитаризма на постсоветском пространстве и, пожалуй, наиболее ярко контрастирующий с оранжевым Киевом. О поэзии и политике, дипломатии и снова поэзии — наш разговор.

— Это правда, что когда пушки стреляют, музы молчат?

— Музы молчат, когда ничего не происходит, когда вокруг затхлость и тина. В начале восьмидесятых я составлял в издательстве «Молодь» антологию поэзии чилийского Сопротивления (как со временем выяснилось, самую большую в мире по объему). Тогда царило общесоветское внимание к событиям в Чили. Но я не считаю эту антологию конъюнктурной. Тема сопротивления диктатуре интересовала меня безотносительно к текущей политике советского государства. Со многими представленными художниками я был знаком лично, состоял в переписке. Но были и неизвестные авторы — политзаключенные, их стихи попадали в печать разными путями. Оранжевая революция, кстати, тоже спровоцировала поэтический всплеск.

—Можно ли провести параллель между поэзией чилийского Сопротивления и поэзией Майдана?

— В Чили была жесткая диктатура. Это нужно признать, несмотря на то, что теперь любят говорить о добрых намерениях и не менее добрых последствиях действий правительства Пиночета. Вспоминаю стихотворение одного поэта. Всего три строки: «Генерал Мартинес был хорошим президентом, распределил жилье между всеми гражданами страны, которых оставил в живых». Поэзия чилийских оппозиционеров была преимущественно пессимистическая, поскольку там было поражение. У нас она дышит уверенностью и гордостью. Это главное отличие. Относительно похожести... И там и здесь много непрофессиональных стихотворений.

— Вы так деликатно об этом сказали, что я сразу вспомнила, с чем связана ваша работа... Может, несколько слов о дипломатической службе?

— В системе МИД Украины я немногим более десяти лет. Закончил, как многие наши послы, переводческое отделение Киевского государственного университета. В феврале 1994 года я был в первой команде, которая открывала тогда Посольство Украины в Республике Куба.

— Насколько мне известно, тогда были определенные проблемы с признанием украинского государства...

— Признавали, но признание и открытие посольства — не одно и то же. Это, прежде всего, проблема средств и отбора кадров. МИД Украины советского периода функционировал только в рамках Организации Объединенных Наций. Размещался в небольшом доме на Печерске, имел вид чего-то декоративного. Сегодня министерство занимает огромное здание. Представьте себе, сколько в Киеве иностранных посольств и соответственно — сколько наших посольств за границей. Для каждого нужно было подбирать людей. Поскольку я свободно владею испанским языком, меня тоже пригласили на дипломатическую работу. На Кубе я пробыл ровно сорок месяцев. Сферой обязанностей были вопросы культуры, прессы и информации. Незабываемо первое впечатление, климатический контраст: из Киева я вылетел в двадцатиградусный мороз, а в Гаване в то время — 30 выше нуля. Сразу вынужден был приняться за дело. Подписывали соглашения о партнерских отношениях. В свое время я переводил стихи кубинского министра культуры, так что мог неформально к нему обращаться. Были хорошие взаимоотношения с другими художниками. Вообще мне неплохо жилось в Гаване, удавалось делать интересные вещи. Когда летел на Кубу, прихватил с собой плакаты семи киевских театральных художников. Со временем на международный день театра организовал выставку украинского театрального плаката в театре им. Гарсиа Лорки. Отметили столетие поэмы Бориса Гринченко «Матильда Аграманте» о войне на Кубе, которую я перевел на испанский.

— Впечатления от Гаваны...

— Интересный город. Красивая старая Гавана требует, как и наш Львов, реставрационных работ. Новостройки, нагроможденные советскими специалистами, внимания не привлекают... К сожалению, нечто вроде нашей Борщаговки там тоже можно найти. В Гаване есть прекрасный музей Наполеона. Был один богатый кубинец, собиравший все, что связано с личностью Наполеона. Есть там такие вещи, которых, возможно, не найдешь и во Франции: зубная щетка, например, или же ночной горшок императора... Конечно, там много вещей, непосредственно не принадлежавших великому корсиканцу, но связанных с культурой той эпохи. Под Гаваной есть замечательный музей Хемингуэя. Я хорошо знал директора музея, и мне позволяли ходить там, куда экскурсантов не очень-то пускают. Такие вещи остаются в памяти на всю жизнь.

— У вас ностальгия по Гаване?

— Никакой ностальгии. Единственный город в мире, по которому могу ощущать ностальгию, это Киев, а в Гавану хотел бы вернуться еще раз, встретить знакомых, людей, помогавших мне что-то делать. Одним из них был кубинский дирижер и композитор, в свое время закончивший Киевскую консерваторию. При его содействии проходили концерты украинской классической музыки. Украинские песни звучали и под сводами театра им. Гарсиа Лорки — их исполняла наша соотечественница, которая еще до эры Поплавского закончила институт культуры, вышла замуж за кубинца и поет в сарсуэле — это своеобразный аналог нашей оперетты.

— После Гаваны судьба забросила вас в Минск. У меня этот город ассоциируется со своеобразной ссылкой...

— На самом деле это не судьба, а руководство МИД откомандировало меня в Минск. По поводу ассоциаций трудно что-либо говорить... Пожалуй, этому городу я всегда буду признателен за то, что очень много там написал. Личные отношения с белорусскими писателями у меня не сложились, так что свое свободное время пытаюсь использовать творчески: что-то пишу, что-то перевожу. Пока удается.

— Если Гавана — город контрастов, то можно ли Минск назвать чем-то вроде советских консервов?

— Когда-то я даже стихотворение написал: «Ніяк не звикну я до часу мінського, хоч він такий же ніби, як у нас, та на проспекті Фелікса Дзержинського мені здалось, що зупинився час». Первые два года я жил на окраине Минска. Ездил общественным транспортом. Водитель объявлял остановки: улица Ленина, переулок Розы Люксембург, Буденного... Ужас. Второе отрицательное впечатление — отсутствие белорусского языка. Погоду по телевидению вы еще можете услышать на белорусском, даже пресса какая-то есть, но в быту — в магазине, на улице, в транспорте — белорусский вообще не звучит. Вот вам и результат введения двуязычия...

— Сейчас много говорят об эпидемии оранжевой революции. Верите ли вы, что подобное может случиться в других странах, в частности в Беларуси?

— Хотелось бы все это называть эволюцией. Революция всегда проливает кровь. Когда-то я перевел английскую эпиграмму о Великой французской революции: «Бунты не могут быть успешными, иначе это уже не бунты». Не думаю, что киевляне думали об абстрактных материях. Просто они защищали свое право жить в нормальной цивилизованной стране. Такое желание присуще гражданам не только нашего государства. Если народ не готов, то ни оранжевую, ни любого другого цвета революцию невозможно перенести механически. К сожалению, белорусские выборы даже не требуют со стороны власти какой-то особой подтасовки. Господин Лукашенко и без этого будет иметь чистую победу.

— Вы не сторонник крови, но вместе с тем говорите, что полученный результат надо уметь защитить... Каким образом?

— Главное — не заговорить победу и не втянуть себя в дискуссии. Наши лидеры разные, но есть общая цель. Нужно уметь идти на уступки друг другу. Все должно быть доведено до конца. Виновные в преступлениях должны быть наказаны. Иначе — поражение. Я против охоты на ведьм, но не хочу, чтобы сегодня мы делали вид, будто ничего не произошло. Мне абсолютно безразличны политические убеждения людей, скажем, из Министерства сельского хозяйства... Пусть это будут просто хорошие специалисты. Вспоминаю разговор с Антоном Денисовичем Бутейко. Обсуждали Верховную Раду 1999 года, ее непрофессионализм. Тогда, считая себя центристом, господин Бутейко уверял, что нашел бы общий язык с юристом-коммунистом или юристом-руховцем. «Мы бы договорились как профессионалы... Но если я имею дело еще с футболистом, певцом, народным артистом, — это как минимум трудно. Они, так сказать, не в теме». Мне безразлично мировоззрение этих людей. Но я абсолютно убежден: есть определенные ведомства, например Министерство обороны, СБУ, МИД, где нужно учитывать не только профессиональный уровень.

Полагаю, Украина должна адекватно реагировать на разные раздражающие обстоятельства. Если господин Лужков позволяет себе поддерживать ГКЧП местного разлива, то такого политика нужно как минимум предупредить. Нужно составить список людей, которые бы больше не пересекали границу Украины.

— Как переводчик над чем-то теперь работаете?

— Перевожу поэзию Хорхе Луиса Борхеса. В 2002 году мне посчастливилось быть на одной ООНовской конференции в Мадриде. Там наткнулся на книжный магазин. Шесть этажей: нулевой, два — вниз и три вверх. Я там не блуждал, а буквально жил. Представляю себе Борхеса... С его отношением к книге — быть директором национальной библиотеки... Вы же знаете, писатель был слепым, кстати, как и его предшественник на этой должности. В том книжном магазине я приобрел полное собрание его поэтических произведений в трех томах. Понемногу перевожу. Для меня Борхес — это необъятный мир.