Моя интимная Украина

Долгоиграющий мировоззренческий конфликт между Украиной и Россией волнует очень многих. Для меня он не просто волнителен, он судьбоносен, он составляет часть моей повседневной жизни, внутренней и внешней.

Мои родители приехали в Запорожье по распределению из Волгограда, и я родилась уже здесь. Первые 18 лет жизни прожила в селе под Запорожьем. Училась в украинской школе. Язык знаю не то что отлично, а просто порой даже не осознаю — на украинском я сейчас книжку читаю или кино смотрю или на русском. Мозг не акцентируется на различиях.

В 18 уехала в Москву, затем — в Питер, прожила там десять лет. Чувствовала себя русской, получила российское гражданство. Кстати, перед тем как рвануть в российские столицы, я год отучилась в Запорожском индустриальном институте. Теперь он по последней моде как-то там со словом «академия» называется. На моем факультете учился парень из Питера, был моим соседом по общаге. Как-то (это был 92-й или 93-й год) комендант общаги собрала у нас паспорта. Мой русский приятель как раз собирался домой уезжать, не нравилось ему здесь, с нетерпением ждал, когда вернут паспорт, чтобы купить билет на самолет. А когда получил его и открыл, был в шоке: оказывается, всем нам, не спрашивая, поставили печати об украинском гражданстве. Он до сих пор считает Украину страной отсталой: мужикам свойственно не ценить то, что досталось слишком легко и даже, можно сказать, насильно.

Встречая в Питере украинца, я тянулась к нему, как интердевочка Елены Яковлевой в свой шведский период к русским. Помню, с одним таксистом-украинцем собирались ехать к моему дому, но так и прокатались всю ночь по центру северной столицы, распевая «Розпрягайте, хлопці, коней» и «Ой чий то кінь стоїть?». Лошадиная тематика была выбрана подсознательно — видимо, из-за профессиональной специфики моего сопоющего.

Лет пять назад вернулась в Запорожье. Вот захотелось, и все тут. И мне тут сейчас хорошо. У меня российское гражданство и украинский вид на жительство. И ничего менять в этом плане я не собираюсь, потому что чувствую свою национальную идентичность и там, и тут.

Из-за российско-украинских отношений мне как-то дискомфортно. Все мое детство мама хотела развестись с папой. Я очень переживала, плакала, думая о том, что не смогу выбрать между ними. Мне уже почти 33, а мама и сейчас поет эту песенку, и мне по-прежнему больно. Вот с моей Украиной и моей Россией — такое же чувство. Еще эту ситуацию можно метафорически описать так: допустим, я — мама, и у меня есть два любимых сына. Они разные, но похожи друг на друга, как все братья, при этом ссорятся и не ладят. А я обоих люблю, как любая нормальная мать, и ни на чью сторону встать не имею права. Но и мирить их, кстати, насильно не буду — все, что нужно, рассказала еще в дошкольный период. Теперь пусть сами решают. Они уже выросли, только-только вырвались из-под родительской опеки и наслаждаются свободой. Я знаю, какой это кайф, так пусть и они прочувствуют. В экстремальной ситуации даже самые недружные братья приходят друг другу на помощь.

Так и в конфликте России с Украиной я ничью сторону принять не могу. «Россия не смеет называть себя нашим старшим братом, — твердят мне украинские националисты. — Наш народ древнее!». И я согласно киваю головой: ведь действительно, Киев — мать городов русских. «Возьмемся за руки, друзья, чтоб не пропасть поодиночке», — внушают мне россияне. И я с ними соглашаюсь: ну да, мы все славяне-братья, что нам делить. «Без впитавшегося в народную кровь государственного языка державы не бывает», — настаивают патриоты Украины. Конечно, абсолютно согласна. «Но насильно нам его не полюбить!» — стонут донецкие украинцы, и я их тоже понимаю. Хотя что-то здесь, конечно, не то. Мой сын, родившийся в Питере и приехавший в Запо­рожье в шестилетнем возрасте, как-то написал украинский диктант лучше всех в классе. Поло­вину слов, говоря по-русски, он не может вспомнить и автоматически заменяет их украинскими аналогами. Но тут многие всю жизнь живут, а языка не знают. Жалко — ведь не получат удовольствия от обалденного украинского перевода «Симпсонов» и «Футурамы», «Хортона» и «Теркеля и Халепы», «Пиратов Карибского моря» и «Шрэка».

Бог его знает, может, насильное внедрение украинского и даст свои плоды. Но оно должно быть хотя бы грамотным. А то читаешь порой украинские титры в русском кино и в транс впадаешь от несоответствия смыслов. «Ты сексапильная дамочка!» — говорит русский актер. «Гарна жінка» — переводят буковки внизу экрана. Разве это одно и то же?! «Нет, простите. Если в украинском про сексапильность ничего нету — так ну его на фиг!» — правильно возмутится врубившийся в дурилово эротически настроенный гражданин. Захочет он украинский учить? Если он на этом языке не сумеет своей любовнице всякие интимные словечки шептать во время брачных игрищ, то зачем ему такой язык?!

А ведь и вышиванка может возбуждать, и слова любви плотской в «мові» есть — важность «України кохання», этой украинской Камасутры, написанной пару лет назад нашим земляком Александром Выженко, ох как сильно недооценили! Да этому автору должны были медаль дать, а книжку во все библиотеки страны завезти! Только те люди, которые титры пишут, книжку, видимо, не читали. В интимных отношениях они используют русские аналоги. И тут, внимание, доходим до самого важного: сакральный язык (слова любви и мат, как две стороны одной медали) как раз и определяет — жив ли язык, самобытен ли, или же является просто калькой с другого языка, ни с того ни с сего претендующей на исконность. Вы сможете объясниться в любви по-украински? Я, думаю, вполне сумею. А обматерить врага? Не уверена. Вот и думай…