Мэлвин Кон: человек из «солнечной» системы

Американский социолог и социальный антрополог, профессор университета Джона Хопкинса Мэлвин Кон недавно побывал в Киеве. Он прочел инаугурационную лекцию почетного доктора Киево-Могилянской академии (это звание было присвоено ему еще в 2008 году) и встретился с коллегами из Киевского международного института социологии. В рамках своего фундаментального исследования связей между социальными структурами общества и личностью Кон в 1993—1996 годах изучал их взаимное влияние друг на друга. Характерно, что исследование было лонгитюдным — в течение этих лет опрашивались одни и те же люди. И его нельзя назвать устаревшим, ведь определение характера связей внутри общества приравнивается социологами к законам физики… Тем более что анализ таких исследований длится семь и более лет. Только для того, чтобы обеспечить адекватный перевод анкет на украинский и русский языки, понадобилась многомесячная работа (прямой и обратный переводы, а также экспертиза наших эмигрантов, обосновавшихся в Америке). Кон откликнулся на некие новации в украинском обществе образца 1993 года, в том числе и на появление в нем большой группы самозанятых граждан.

Теория, основанная на живой практике

Система взаимосвязи социальных классов с ценностями личности проста и сложна одновременно. Ученый обосновал ее на двух своеобразных «осях» — одна связана с контролем отдельно взятой личности над другими людьми, а другая представляет собой собственность на средства производства. Таким образом, на пересечении или расхождении этих «осей» (в итоге к ним добавляется еще и третья — характер наемного труда) и появляются социальные классы — работодатели-собственники, самозанятые, менеджеры, супервизоры (наблюдающие за работой трех и более работников, которые в свою очередь никого не контролируют; аналог нашего бригадира), «беловоротничковые» работники и «синеворотничковые» работники. Мэлвин Кон подчеркивает гибкость этой системы: в разных странах может быть и четыре, и пять классов. Интересно, что чем ниже классовая позиция человека, тем больше он зависит от других. Чем выше позиция человека в социальной структуре или в социальной иерархии (есть еще социальная стратификация, где анализируются такие признаки, как власть, материальная обеспеченность, уровень образования), тем для него лучше — у него выше интеллектуальная гибкость, он передает своим детям более «продвинутые» ценности и более удовлетворен своим трудом. Чем выше позиция человека в социальной структуре, тем меньше она его контролирует, соответственно возрастают его творческие поиски и сложность задач, которые он перед собой ставит, что, в свою очередь, развивает интеллектуальную гибкость и делает человека самостоятельным. Поэтому так важно, чтобы на высокие позиции в обществе попадали наиболее способные его члены. Для этого нужно обеспечить большой конкурс, чтобы многие достойные люди туда стремились. Потому в эти позиции встраиваются блага — они состоят из конкретных условий труда, его престижа и вознаграждения, — ведь способные люди чаще всего хорошо образованны, а получая в свое время образование, они больше тратились, чем зарабатывали.

Все или почти все теории и даже законы в общественных науках хорошо описываются пословицами и поговорками — и, как ни парадоксально, в этом их живая суть. Ознакомившись с исследованиями Мэлвина Кона, приходишь к мысли, что, конечно же, «лучше быть богатым и здоровым, чем бедным и больным». И тут на остром журналистском языке начинает горчить сарказм — это у них в Америке способные люди становятся успешными, ведь их профессионализм может изменить и общество, и цивилизацию. А у нас ставка профессора не превышает трехсот двадцати долларов, и чтобы «двигать науку», нужно многим в своей жизни жертвовать.

«Отнюдь не лирическое» отступление: социология у нас и на Западе

Здравая научная мысль у нас не всегда и не повсеместно «витает в воздухе», а имеет тенденцию «заземляться» — тот же КМИС возник в 1990 году по инициативе украинских ученых-социологов Владимира Паниотто и Валерия Хмелько, которые подключились к исследованиям Кона (а знакомы они с 1987 года) и поняли, что могут работать самостоятельно и продуктивно.

— Сейчас идут разговоры о приближении украинской науки к американским стандартам, — рассказывает генеральный директор КМИС Владимир Паниотто. — В США нет Академии наук, и все научные исследования проводятся в университетах. Преподаватели получают гранты на исследования, и у них часть зарплаты — за преподавание, а другая часть — за научную деятельность. И Мэлвин Кон в основном занимается научной деятельностью, получая на нее средства пожизненно. А в Украине еще при прежнем правительстве планировалось в качестве эксперимента перевести на такую систему пять ведущих университетов, с условием, что финансировать научную работу в их стенах будет государство. Но поскольку преемственность отнюдь не характерна для смены власти в Украине и новая власть часто отменяет решения старой, судьба этого эксперимента неизвестна.

Кстати, в Америке есть National Science Foundation, которая предоставляет гранты на большую часть научных исследований. Кроме того, там есть тысячи других грантодателей. Я, пока был в Америке, взял в библиотеке каталог, хотел выписать тех, у кого можно взять гранты. Такой толстенный том — я растерялся из-за слишком большого выбора. А у нас до сих пор идут дискуссии, должна ли наука иметь обязательное прикладное значение, или она имеет мировоззренческий характер, или это вообще цель человечества — познавать окружающий мир, — и что из этого «набора» нужно финансировать…

А что касается профессора Мэлвина Кона, который принадлежит к мировой социологической элите (это признавали еще классики Роберт Мертон и Поль Лазарсфельд), он спокойно относится к тому, что опубликоваться в местных научных журналах он может лишь на общих основаниях и редколлегия сама подберет экспертов для оценки его статьи…

Человек своей философии: этюд почти в родственных тонах

Признаться, я ожидала увидеть Мэлвина Кона именно таким — раскованным и жизнелюбивым. Он излучает искренний интерес и симпатию к окружающему миру (его лицо подобно солнечному блику, в отличие от облика наших сограждан, которые почему-то ходят с «торжественным», а то и со «скорбным» выражением лица). Поэтому сразу приходит мысль — это человек своей философии. Увидев у меня в руках свою книгу «Социальные структуры и личность», он радостно воскликнул: «И вы смогли осилить этот том?» В Киеве у Мэлвина Кона — коллеги, друзья, общение, опера, храмы. Отсюда он в каждый свой приезд начинает путешествовать по Украине — Чернигов, Умань, Николаев, Крым. Хотя и воспринимает близко к сердцу наше «бездорожье и разгильдяйство», настроен доброжелательно и верит, что мы все это изживем...

Мэлвину Кону скоро исполнится восемьдесят два года. Он всю жизнь изучает, что же происходит с человеком на стыке «социо» и «психо». У него с успехом защищают диссертации аспиранты из Колумбии и Китая, а потом приглашают его на научные конференции в свои страны и издают там его книги. Он ездит с видимым удовольствием — ему все интересно.

В начале разговора он сразу предупредил: «Я эксперт только по США, наполовину по Польше и на одну шестнадцатую — по Украине, хотя моя мать и родилась под Кагарлыком».

— В 90-х годах я параллельно изучал общественные настроения в Украине и Польше. Если Польша быстро превратилась из социалистической страны в капиталистическую, то в Украине и личность оказалась нестабильной, и люди на систему не влияли, хотя испытывали на себе ее влияние.

— У нас принято считать, что ситуацию в Украине спасет средний класс. Так ли это, по вашему мнению?

— Этот термин явно позаимствован из экономики, но помимо оценки уровня дохода мы учитываем такие параметры, как власть, образование и т.д. Так что вопрос этот больше политический, чем экономический. Социологи употребляют другие термины — у нас есть понятие иерархии, где учитывается не только доход, но и профессия, образование, работа. Можно выбрать то, что находится посередине, но я не вижу особого смысла выделять отдельную группу, ведь на общество влияют все группы.

— Интересно, как развивается социология в Китае?

— Китайские социологи быстро осваивают то, что считают важным для себя в западной науке. Перед поездкой туда мне говорили, что если меня интересуют радикальные изменения в обществе, то я еду по адресу. Китайцев заинтересовали мои исследования по Польше и Украине — и потому, что у них до сих пор не было никаких исследований, связывающих социологию и социальную психологию, и потому что… не желают повторять ошибки этих стран. И это несмотря на то, что у них не капитализм, а «приватизация».

— Я знаю, что вы дважды посещали родину своей матери — село Липовец Кагарлыкского района Киевской области. В первый раз, в 1990 году, вас туда возили деятели из Высшей партийной школы, а во второй раз вы съездили туда с друзьями и даже написали рассказ. Спасибо вам за прозвучавший в нем сарказм по адресу бывших «хозяев жизни»!

— Что вы, у меня не было цели делать свой рассказ саркастическим. Когда меня привезли в Липовец и «передали с рук на руки» местным партийным лидерам, я думал, что мне хотят показать «потемкинские деревни». А я увидел гораздо больше, чем надеялся и мог предположить, поскольку вы были для нас закрытым обществом. И люди, с которыми я общался, были достаточно честны. Тогда у меня состоялась лекция в Высшей партийной школе, и я был поражен вопросом, который мне задали: «Сохранится ли КПСС в новых условиях?» Ученые на Западе, включая меня, не знали, как дезинтегрировать КПСС, в то время как сами аппаратчики знали о ее скором финале. Что ж, теперь эти люди, всю жизнь изучавшие научный коммунизм, называют себя политологами…

— Давайте вернемся к вашей поездке в Липовец.

— Мы ехали в машине, и я любовался окрестностями… А потом меня привезли в местный райком партии, где секретарь по идеологии в несколько поношенном костюме прочел мне лекцию о сельскохозяйственном производстве в районе. Не то чтобы это было неинтересно — но зачем?

Затем поехали в само село. Красивые одноэтажные дома, скот на заднем дворе, огороды… В центре села огромный памятник Ленину, за ним — правление колхоза. Рядом — детский сад, три маленьких магазина и дом культуры, где, как я понял, проходили официальные мероприятия и показывали кино. Нас встретили председатель колхоза, председатель сельсовета, председатель профсоюза и две дамы, которые держали вышитые рушники с хлебом-солью и маленьким мешочком с украинской землей — символическим подарком для моей матери. После долгой бюрократической беседы мне показали само село, в том числе и усадьбу женщины, которая заведовала домом культуры. Большой задний двор там составлял гектар. Мебель — советская, не поддается описанию. Удивила гостиная — ни одного упоминания о Ленине, зато на стенах иконы Иисуса и Марии.

Потом мы в советском эквиваленте Land Rover проехали несколько километров по глубокой грязи, мимо огромного ангара с тракторами и прочей техникой, мимо коровника, курятника и нескончаемых полей. Председатель сказал мне, что верхний плодоносный слой чернозема составляет больше метра.

Каждый раз, когда мы встречали людей, председатель спрашивал, знают ли они семью моей матери. Я подумал, что такие расспросы выглядели как шарада, ведь мой дед выехал из села в 1905 году, чтобы избежать мобилизации в царскую армию (это было страшным несчастьем для любого еврея в те времена). Он каким-то образом пересек Европу, доехал в третьем классе до Нью-Йорка. Производя конскую сбрую, накопил достаточно денег, чтобы забрать старшую дочь, которая была швеей. Оба откладывали деньги, чтобы забрать следующую дочь, потом еще одну — и так до 1911 или 1913 года, пока они не смогли забрать жену с самой младшей дочерью, которая впоследствии стала моей матерью. Кто же в Липовце мог помнить семью, которая эмигрировала три четверти века назад? Когда мы уже готовились к отъезду, кто-то привел самую старую в селе женщину, которая могла бы помнить семью моей мамы. Я сказал ей, что фамилия моего деда была Микенберг, он изготовлял конскую сбрую, выехал за границу в 1905 году. Женщина ответила: «В селе когда-то жили евреи, но у них были деньги и они, конечно же, уехали…» Я подумал об ужасной бедности деда и бабушки… Председатель колхоза добавил, что живших в селе евреев убили нацисты в Бабьем Яру.

Через пять лет я вернулся в это село — меня интересовало, какие изменения там произошли. Мы поехали с друзьями на двух машинах, привезенных из Западной Европы, но настолько старых и в таком плохом состоянии, что их было нереально продать нигде, кроме бывшего Советского Союза… В селе у нас уже не было официальных контактов с людьми — расспрашивали о жизни прохожих, побывали в магазинах и на кладбище. Кстати, памятник Ленину занимал свое почетное место перед администрацией колхоза. Зато в дальнем конце села я увидел нечто похожее на башню модернистской церкви с куполом, похожим на неочищенную луковицу, что является признаком православия. Мы узнали, что это не настоящая церковь, а каплица, куда по большим праздникам приезжает священник из ближайшего городка. А на краю кладбища, в пятидесяти метрах от церкви, появился новый монумент с длинным списком имен, в начале которого стояли даты 1932—1937. И ни одному украинцу не нужно объяснять, что это годы, когда под руководством Сталина крестьян, противившихся коллективизации, убивали, а те, кто остался, переживали страшный голод… Только два очевидных изменения, но как много они значат! Церковь и монумент жертвам Сталина стали для меня мерилом социальных изменений в селе независимой Украины.