МАРТ. ДЖИНДЖИЧ

Когда год назад убили сербского премьера Зорана Джинджича, казалось — по крайней мере в первые дни после этого убийства, — что его организаторы словно действовали наугад, руководствуясь прежде всего слепым мщением, не осознавая, что смерть Джинджича только убедит сербское общество в необходимости кардинальных изменений, радикального прощания с прошлым... Самый популярный белградский еженедельник «Време» похоронил Джинджича во второй раз — уже имея в виду политическое наследие убитого премьера. Теперь можно отдать себе отчет в том, что это были всего лишь наивные чаяния... Убийцы Джинджича не были идиотами, не руководствовались мщением, возможно, они вообще никаких эмоций по отношению к нему не чувствовали — кроме желания срочно избавиться... И они понимали, какую именно цель пытаются достичь. Не остановить развитие страны, нет — направить его в надлежащее русло... И вот уже в кресле премьер-министра после последних парламентских выборов оказывается бывший президент страны Воислав Коштуница, политическая карьера которого на момент смерти Джинджича казалась законченной. Коштуница, который победил Милошевича на выборах, но так и не смог победить Милошевича в себе, без особых укоров совести соглашается на поддержку своего правительства со стороны партии бывшего диктатора и приводит в коридоры власти своих друзей из специальных служб — не всё восстанавливается, а все восстанавливаются... И Сербия не становится недемократической, она становится какой-то... постсоветской. Да, постсоветской! Номенклатурной, покрытой тайной, фальшивой... Коштуница как-то сказал — еще при жизни Джинджича, — что хотел бы увидеть конец его режима. Возможно, президент не желал смерти премьера. Но хотел, неистово хотел его краха. Ибо почувствовал не просто вкус власти, а тепло кресла, нагретого Слободаном Милошевичем. Ибо уже почувствовал себя не просто президентом, которому удалось переиграть диктатора, а новым гроссмейстером за шахматной доской, надеждой и лидером не каких-то там доверчивых масс, а серьезных авторитетных людей, также умеющих рассматривать Сербию как шахматную доску... Поскольку уже почувствовал, что не хочет разрушения режима, доставшегося ему в наследство, а желает его постепенной эволюции... Ибо разрушение превращает красное, как кровь, вино влияния и власти в чай из гибискуса, который подадут вам в каждой белградской кофейне... Цвет тот же, красный, настоящее црвено вино, но не пьянит...

Теперь, через год, кажется, что Джинджич пытался перескочить через какую-то пропасть — через этот мрак, через этот сон ума, порождающий страх, и в котором мы все живем — и в Белграде, и в Москве, и в Киеве, и в Минске. Там, на другой стороне пропасти, он видел Сербию, которой долго не будет, — не просто демократическую там или рыночную, все это только лозунги, — а Сербию ответственных людей, для которых патриотизм будет не радостным выкриком на митинге, а ежедневным построением своей страны... А может, просто не способны мы перелететь через эту пропасть, может, мы вынуждены в ней прожить, наглотаться влаги, разочароваться, перестать просто верить и начать просто думать? И даже когда появляется кто-то, готовый прыгнуть за всех, ему обязательно преграждает путь человек с автоматом?