«Кумир мой, кумир мой...»

Фильм «Москва слезам не верит» подходил к концу. Мои немецкие студенты, изучавшие русский язык, успели проникнуться падениями и взлетами Кати Тихомировой, возмутиться моральной нечистоплотностью Рудольфа (увидев его на экране, вся группа дружно шипела: «Швайн! Швайн!») и порадоваться за героиню, наконец-то встретившую доброго человека (Гошу). Я успела объяснить им, почему на просторах бывшего Советского Союза катастрофически не хватало мужчин, особенно непьющих, хотя для этого пришлось совершить малоприятный и для меня, и для группы экскурс во Вторую мировую войну. Мои немцы, посоветовавшие было Кате Тихомировой сделать аборт, растроганно взирали на дочь героини Александру и тихо напевали: «Александра, Александра, это город наш с тобою…».

Они забыли о перемене и о том, что в столовой для них накрыт обед, презрели свою этническую пунктуальность и упорядоченность и решили досмотреть фильм до конца. Однако последний кадр вызвал недоумение даже в их сентиментальных немецких душах: героиня растроганно смотрела на Гошу, сидящего перед тарелкой супа, и в этом взгляде читалась не только любовь, но и безграничное восхищение. «Почему Катя так смотрит на Георгия? — спросил меня студент по имени Иоханнес. — Он ведь не Господь Бог, а всего лишь мужчина. Как говорится, не сотвори себе кумира…». Я смутилась и не знала, что ответить.

«Она так долго ждала именно его…», — нашлась я наконец, но такой ответ не удовлетворил студентов. И я не смогла объяснить им, что инфантильных мужчин на постсоветских просторах все больше, а внутренне, духовно сильных — все меньше, что и в России, и в Украине растет количество представителей сильного пола, готовых при первой возможности «забить на семью», а терпеливая славянская женщина готова согласиться на любого мужчину, лишь бы не чувствовать себя одинокой… Я пыталась убедить моих студентов в том, что героине фильма необыкновенно повезло, но они по-прежнему недоумевали: как сильная, независимая дама, шеф (то бишь директор завода) может до такой степени зависеть от мужчины?

Словом, эмансипированные немецкие студентки так и не поняли до конца терзаний главной героини советского оскароносца: мешали межкультурные отличия, различное восприятие роли мужского и женского начала. Немецкое представление о браке как о равноправном партнерстве вступило в противоречие со славянской идеей брака как особой милости судьбы (в лучшем случае) или как подчинения женщины мужчине (в худшем случае). Механизмы зависимости женщины от мужчины, зависимости, вытесняющей любовь, были непонятны моим германским собеседникам, и пушкинский афоризм «Привычка свыше нам дана, замена счастию она» ничего не говорил их душам. Когда мои студенты вернулись в Германию, я всерьез задумалась о механизмах зависимости в браке и о том, почему зависимость одного человека от другого убивает любовь.

Быть свободным очень трудно, свободно мыслить — еще труднее. Невероятно трудно понимать разницу между любовью и привычкой, между взаимным уважением, заботой и преданностью и подчинением слабого сильному. Славянских женщин с детства учат: одной остаться страшно, нужен муж — любой, любящий тебя или нет — неважно (стерпится — слюбится!). Одиноких и успешных женщин убеждают в собственной неполноценности и донимают вопросами: «Ну, когда же ты выйдешь замуж?». В результате страх одиночества вытесняет все остальные чувства, и возникают нелепые браки-однодневки, обреченные на исчезновение, или довольно прочные «схемы» женского рабства, когда зависимость и страх, вытеснившие любовь, оправдываются многолетней привычкой.

Привычка — парадоксальная вещь. Она лишает нас счастья, потому что мы боимся заглянуть за грань. Страх сменить привычное на непривычное лишает женщин инициативы, срабатывают защитные механизмы психики, и в результате авторитарных представителей мужского пола любят не женщины, а их страх. Формула «наказывает — значит, любит» определяет женскую реакцию на наказание или оскорбление: порой именно в грубости прекрасные дамы видят доказательство любви. «Как он кричит на меня, просто мурашки по коже…», — вздыхают многие из них, и грубиян, обрадованный такой реакцией, кричит снова и снова. Вы развращаете его преданностью и покорностью и, главное, своим страхом одиночества. Вместо любви и уважения в таких союзах доминируют власть и подчинение.

Культурология оперирует понятием «высокая (низкая дистанция власти». Речь идет о дистанции между власть имущими и простыми смертными. Если в обществе низкая дистанция между властью и человеком, то представители этого общества склонны к новациям, изобретательны, энергичны и порой совершенно непредсказуемы. Если такая дистанция — высокая, то отношения в семье копируют отношения в обществе и основаны на принципе обожествления власть имущих, в браке — обожествления мужчин. Конечно, славянские женщины не спрашивают у мужа разрешения по любому, пустячному поводу, не одеваются с ног до головы в черное и не закрывают лицо, но в то же время они далеки от европейских дам, считающих брак равноправным партнерством и выходящих замуж после тридцати. Дистанция власти в славянских странах — средняя, но, увы, тяготеющая к высокой. Именно поэтому отношениям партнерства многие наши соотечественницы предпочитают отношения подчинения.

Тем не менее любовь не уживается «меж неравных». Отношения неравных основаны на страхе и власти. А страх — это дьявольский соблазн, мешающий нам дышать полной грудью. Преодолейте свои страхи, иначе страх поглотит вас. А жить в страхе совершенно немыслимо. Мудрые предпочитают жить в любви…