«Коли б я ведав, коли б я знав...»

Собственно, сначала были фильмы, разные фильмы: в Доме кино проходил Международный фестиваль документального кино о правах человека. Среди многих лент особенно выделялся киноязык белорусского режиссера Виктора Аслюка. Очень поэтичный, нежный и в то же время жесткий. На встрече со зрителями Виктор сказал, что это не просто кадры белорусского села, это попытка зафиксировать иную цивилизацию. Она едва теплится, исчезает. Темные избушки, набухшие влагой заборы, лица бабушек, изборожденные годами и морщинами...

Вопросы звучали как упреки. И почему интересует только село, и почему такой пессимизм... Аслюк отвечал настолько откровенно и просто, что на иронию не хватало духа.

— Иногда впадаю в отчаяние, когда кажется, что вообще нет смысла возиться с этим делом. Все так меняется... Условия жизни, события, люди, страна. Меняется время, меняются темы. Концептуально планировать документальное кино практически невозможно. Правда, еще есть игровое кино. Но я не смогу много сделать в этом жанре. Причина простая — нездоровая экономическая ситуация в стране. Хотелось бы экранизировать важную для белорусов классику, но не думаю, что у меня будет такая возможность.

— Скажите, отечественное кино пользуется спросом только в Беларуси или имеет выход еще куда-то, например в ту же Россию?

— Мне приходит газетка от Союза кинематографистов России. И недавно я прочитал интервью директора фестиваля режиссеров-дебютантов. Он сказал, что был несколько раз в Минске, но так и не понял, существует белорусское кино или нет... И это загадка для всех. Государство стабильно финансирует отечественный кинематограф, но этого финансирования хватает на два-три фильма в год. Беларусь, имеющую 10 миллионов населения, можно сравнить с Венгрией или Чехией. Только эти страны снимают за год 25 новых лент, а мы в десять раз меньше. Да и в творческом процессе одни и те же лица, молодым туда нельзя. Разумеется, этого недостаточно, чтобы говорить: белорусское кино существует. Количество фильмов с течением времени влияет на качество. Пока в стране не будут снимать хотя бы десять лент в год, о белорусском кино как о явлении говорить не приходится.

— То есть можно сказать, что белорусский кинематограф абсолютно зависим от ситуации в государстве...

— Можно. У нас весьма специфическая власть, поэтому ситуация в определенной мере уникальная. Эдакое неосоветское существование. То есть со всеми проблемами, которые были в Советском Союзе, только без его огромных средств.

— Очевидно, цензурой белорусский кинематограф не удивишь...

— Знаете, специальных людей, отделов, которые когда-то этим занимались, теперь нет. Но творческое существование режиссера все-таки зависит от его политических взглядов. Словом, есть правильные фильмы и правильные мысли, а есть и неправильные. Само собой, неправильные оказываются невостребованными.

— На встрече со зрителями вы сказали, что если бы захотели снимать митинг оппозиции, то вас бы уже не было в кино...

— Действительно, если бы я начал снимать митинг, то в кинематографических структурах стал бы нежелательной персоной. В этом нет ничего нового, выдуманного Лукашенко, так же было и в советские времена. Кому был нужен режиссер, снимающий диссидентов? Наше государство давно живет по советско-коммунистическим представлениям, и эти представления пронизывают все структуры социума. Прежде всего психологию власти.

— Что подсказывает интуиция художника... Какая перспектива у белорусов? Есть ли у Лукашенко шансы превратиться в эдакого бессмертного Фиделя Кастро?

— Дело в том, что интуиция здесь не поможет. Столько уже было ошибок, когда люди говорили: вот-вот, за год-другой все изменится. А это продолжается уже 12 лет. В Советском Союзе у нас было устойчивое ощущение, что советская действительность — это навсегда. Именно такое ощущение сегодня в Беларуси. Умом ты осознаешь, что это не может длиться вечно. А сердце говорит: навсегда.

— Потому что люди инертны? Какие импульсы нужны, чтобы хоть немного изменить ситуацию?

— Ситуацию изменит время. У нас время, по многим причинам и историческим обстоятельствам, более замедленное, чем в других странах. Наша ментальность сравнима разве что с близкими народами. Например, с украинцами. Но в этих сравнениях есть лишь отдельные точки соприкосновения. Нам присуще то, над чем мы всегда посмеивались. Эта правда, являющаяся смыслом банальных анекдотов, и сегодня вылазит нам боком. Например, сел русский на гвоздь, поматерился и вынул. А белорус сел и сидит... Да еще и думает: а может, так и нужно... Подобных анекдотов я наслушался еще в детстве. В них отражается специфика национального характера. При нормальных обстоятельствах в нем так много доброго, милого... Но в сегодняшних реалиях это имеет катастрофический характер. Заторможенность нации, ее неуспевание — это просто неспособность отвечать на вызовы времени. Умерщвление шанса... Это, знаете, как в голливудском вестерне: герой или антигерой заскакивает в последний вагон поезда и спасается. Боюсь, мы уже опоздали. Последний вагон — далеко впереди. Не хочу, чтобы меня обвинили в апокалиптическом мышлении... Может, и правда — это еще не катастрофа. Люди — такие существа, которые выживают там, где как будто никаких шансов для жизни нет. Ведь прогнозировали Беларуси, что половина ее населения исчезнет, но этого не произошло. Значит, есть еще какие-то внутренние силы и резервы. Хотя и не бесконечные...

— Ваши фильмы неоднократно занимали призовые места на фестивалях. Не возникали мысли об эмиграции?

— Победы на фестивалях не дают каких-то особых перспектив для эмигранта. Это так же трудно, как уехать туда без каких-либо побед. Да у меня и мысль такая не появлялась. Невозможно такому человеку, как я, уехать и работать в своей профессии в чужой стране. Я не смогу адаптироваться настолько, чтобы заинтересоваться проблемами другого народа. Поэтому эмиграция для меня не выход. Времена, которые мы теперь переживаем, не хуже и не лучше советского прошлого. Только потребности появились другие. Мы уже психологически не можем так жить. Человек терпит-терпит, но доходит до последней грани и говорит: все, не могу больше. Так вот, произошедшее в Беларуси за последние годы высвободило это понятие: «не могу больше». Не могу молчать, не могу терпеть, что кто-то решает за меня, что снимать, или не дает снимать то, что я хочу. Но... Ничего нового, доброго или злого, от осознания этого не произошло. Даже хуже. Многие из нас почувствовали вкус свободы, начали смотреть на мир другими глазами, считая, что смогут свободно решать свою судьбу. Оказалось, это была иллюзия.

— И что теперь?

— «Коли б я ведав, коли б я знав...» Возможно, это ощущение доходило до той границы, когда ты только мысленно «не можешь», но так же молчишь и дальше. Я не уверен, что политики-оппозиционеры отталкиваются именно от этого мотива. В оппозицию идут по разным причинам, и не обязательно по зову совести. А без этого я не смогу им верить. Должна быть какая-то абстрактная идея, объединяющая разных людей для борьбы с тоталитаризмом или абсолютистской властью. Для меня это не перспектива экономического расцвета, а внутренняя потребность человека быть свободным. Мне трудно сказать сейчас вслух: «Не могу!..»

— За слово нужно отвечать...

— Это сложно. Очень многие люди голосовали за Лукашенко. Я их понимаю, по крайней мере чувствую их логику. Страсти минувшей избирательной кампании утихают просто на глазах... И люди опять в который раз признают победу Лукашенко. Те люди, оппозиционеры, которые не должны были бы признавать... Но своими действиями все-таки признают, своим молчанием или наоборот — банальными, десятилетней свежести высказываниями. Тем самым они делают ситуацию такой, что возникает крамольная мысль: конец, это навсегда...

— Персонально вы берете на себя ответственность?

— Если бы не чувствовал своей ответственности, то и голова бы не болела. Все было бы спокойно, как на кладбище. Но ведь не спокойно. И творческие кризисы возникают, поскольку просто не знаешь, что делать. Моя позиция такова: я никогда не буду служить власти. Не могу сказать, что я вне политики, так же, как не могу сказать, что я в политике. Я не могу, органично не могу направить свою жизнь в сферу политики. И все, что я могу сделать как гражданин, это только снимать белорусское кино. Возможно, я неправильно живу... Но пытаюсь жить так, как будто этого авторитаризма нет. Я, мои дети, семья разговариваем по-белорусски. Фильмы мои тоже на родном языке. Это не только воспринимается как чудачество, но и опасно — у нас мало кто разговаривает на белорусском. Вопрос, конформист я или нет, у меня не возникает. Поскольку я живу в своей стране и имею право разговаривать на родном языке, снимать фильмы о белорусских писателях и не хочу свое право кому-то отдавать. Заявить официально, перед журналистами: «Я больше не могу» и стать политиком — легко. Но уже и так катастрофически некому снимать кино. Поэтому на нынешнем этапе я выбираю профессию.

— Вы как-то связаны с белорусским телевидением?

— Это абсолютно вражеская для меня территория, не имею с ней никаких отношений. Это уже похоже на выбор, сделанный мной. Потому что намного комфортнее пойти на белорусское телевидение и делать там неосоветские фильмы... Уверен, пока я делаю правильно. Возможно, потом настанет иной момент для выбора. Увидим...