Коктебельский альбом Волошиных

У подножья холмов и скал Восточного Крыма, на берегу залива приютился поселок с поэтическим названием Коктебель. Красоту этого края запечатлел Айвазовский. Золотыми воротами восхищался Пушкин. История Киммерии пленила Волошина: «Здесь трепет жизни всех веков и рас».

Коктебель давно стал источником вдохновения и творчества писателей, поэтов, художников; Карадаг — визитной карточкой Максимилиана Волошина; Дом Поэта — центром всеобщего притяжения, жемчужиной духовной культуры.

О Волошине мы узнали благодаря Эренбургу. В августе 1960 года «Новый мир» начал печатать мемуары писателя «ЛЮДИ, ГОДЫ, ЖИЗНЬ». Их читали запоем, достать очередной журнал было невозможно, в библиотеках — жуткие очереди. У всех на устах имена впервые названных поэтов, писателей, художников — Волошина, Цветаевой, Мандельштама, Мейерхольда, Фалька, Кончаловского, Модильяни, Матисса, Пикассо…

Каждое имя — открытие. Мы ничего не знали о Цветаевой и Мандельштаме, не имели малейшего представления о Кафке и Саше Черном, не видели полотен Мане, Дега, Сезанна, Моне, Ренуара, Тулуз-Лотрека… Не читали мы и «предателя» Пастернака, опубликовавшего свой «клеветнический» роман «Доктор Живаго» за рубежом.

Что мы знаем о Волошине? «Русский поэт. Представитель упаднической поэзии символизма. Долго жил в Париже… Поэзия В. космополитична по своей сущности. Русский народ В. знал плохо. Большинство его стихов посвящено Франции. Изысканная по форме поэзия В. перегружена образами древнегреческой мифологии. В. не понял Великую социалистическую революцию» (Большая советская энциклопедия. 2 изд., 2 том). Ко времени публикации мемуаров Эренбурга ни один сборник стихов Волошина в Советском Союзе не был опубликован, имя поэта было под полным запретом. После выхода мемуаров журнал «Октябрь» напечатал резкую статью, ставившую под сомнение: действительно Волошин значительный поэт или Эренбург просто придумал, чтобы «воскресить одну из окаменелостей».

После краткой хрущевской оттепели власти делали все, чтобы нежелательные имена не появлялись в печати. Заметно усилилась цензура. Полным разгромом завершилась художественная выставка в Манеже (1962), были осуждены поэт Иосиф Бродский «за тунеядство» (1964), литератор Андрей Синявский и переводчик Юлий Даниэль за публикацию своих произведений за рубежом (1965).

Неожиданно в это темное царство проник луч света: журнал «Литературная Армения» в 1968 году опубликовал воспоминания Марины Цветаевой «Живое о живом». Этот очерк гениальная поэтесса написала в Париже еще в 1932 году сразу после смерти Максимилиана Волошина.

Цветаева представила необыкновенно даровитого человека, поэта и художника, литературного критика и переводчика, знатока мировой культуры, незаурядную личность, окруженную яркими талантами, мемуариста, летописца Киммерии и русской революции, миротворца, гуманиста, любителя розыгрышей и импровизаций, автора поэтических сборников и множества оригинальных акварелей.

Впечатление было такое, словно речь шла не об одном-единственном человеке, а о целой Планете талантов. Максимилиан Волошин и был этой Планетой. Масштаб его дарований, многогранность увлечений, творческие достижения роднят Волошина с гигантами Возрождения. Жили и творили они в разные эпохи, но их судьбы были полны страданий от жестоких режимов, террора и насилия.

Первая мировая война настигла Волошина в Швейцарии. В феврале 1916 года вышла книга антивоенных стихов поэта Anna Mundi Ardentis. («В год пылающего мира».) Вскоре Волошин навсегда покинул охваченную войной Европу и любимый Париж.

Возвратившись на родину, «он так и жил, головой обернутой на Париж», писала Марина Цветаева. Парижем невозможно было не восхищаться. Признанный классик мировой литературы Эрнст Хемингуэй писал: «Если тебе повезло и ты в молодости жил в Париже, то, где бы ты ни был потом, он до конца дней твоих останется с тобой, потому что Париж — это праздник, который всегда с тобой».

Париж Волошина — это Лувр и Нотр-Дам, Пантеон и Монмартр, музеи и театры, Сорбонна и Национальная библиотека, выставки импрессионистов, знакомство с поэтами, художниками, учеными, историками — все вдохновляло и воспитывало. В Париже Волошин встретил своего доброго гения — талантливую и обаятельную художницу Елизавету Кругликову, в скромной мастерской которой бывали К.Бальмонт, И.Мечников, А.Голубкина, В.Борисов-Мусатов, Г.Плеханов, другие русские и мировые знаменитости. По предложению Кругликовой Волошин попробовал и сам рисовать. С тех пор он постоянно делал наброски, посещал Академию Коларосси, изучал авангардное искусство, увлекся японской гравюрой и живописью, осваивал технику акварели…

С тревогой и волнением Волошин наблюдал за событиями в Европе: война охватывала все больше и больше стран, в России зрела революция. В автобиографии поэт писал: «Вернувшись весною 1917 года в Крым, я уже более не покидаю его: ни от кого не спасаюсь, никуда не эмигрирую — и все волны гражданской войны и смены правительств проходят над моей головой…»

Находясь в Крыму — самом пекле гражданской войны, Волошин не примкнул ни к белым, ни к красным, избрав чрезвычайно опасную в то время миссию гуманиста:

А я стою один меж них

В ревущем пламени и дыме

И всеми силами своими

Молюсь за тех и за других.

Марина Цветаева свидетельствовала: «Макса Волошина в Революцию дам двумя словами: он спасал красных от белых и белых от красных, вернее, красного от белых и белого от красных, то есть человека от своры, одного от всех, побежденного от победителей». О мужестве, смелости, человечности Максимилиана Волошина свидетельствуют многие и прежде всего те, кому он спас жизнь или помог вырваться из врангельского Крыма. Среди них Осип Мандельштам, Сергей Эфрон (муж М.Цветаевой), Илья Эренбург, Елизавета Кузьмина-Караваева (мать Мария), генерал-лейтенант, палеограф, фольклорист Никандр Маркс. В эти бессмысленно жестокие и кровавые годы Волошин спасал от разграбления и разрушения исторические, культурные, научные памятники, библиотеки Крыма.

Оставаясь верным своим идеалам и убеждениям, поэт не принял октябрьскую революцию. Обладая философским складом ума, редким даром ясновидения, Волошин отмечал: «…И тут внезапно и до ужаса отчетливо стало понятно, что это только начало, что Русская Революция будет долгой, безумной, кровавой, что мы стоим на пороге новой Великой Разрухи Русской земли, нового Смутного времени.

…Потрясенный понятьем и провиденным, в уме слагались строфы первого стихотворения, внушенного мне революцией. (…) Эти стихи шли настолько вразрез с общим настроением тех дней, что их немыслимо было ни печатать, ни читать…»

Писатель Викентий Вересаев, переживший в Коктебеле все ужасы гражданской войны и голода, писал: «Революция ударила по творчеству Волошина как огниво по кремнию, и из него посыпались яркие, великолепные искры. Как будто совсем другой поэт явился, мужественный, сильный, с простым и мудрым словом».

В январе 1919 года в Харькове вышел сборник стихов поэта о революциях «разных веков и широт» «ДЕМОНЫ ГЛУХОНЕМЫЕ». В том же году вышла в свет еще одна книга М.Волошина «ВЕРХАРН (Судьба. Творчество. Переводы)».

Несколько лет продолжалась работа над циклом стихов о русской революции и гражданской войне. Это был один из самых напряженных периодов творчества Волошина, трезво оценивавшего настоящее и будущее страны. Даже краткий перечень стихов этого цикла дает ощущение глубины и значимости Волошинской поэзии: «Русская революция», «Китеж», «Дикое поле», «Гражданская война», «Бойня», «Террор», «Голод», «На дне преисподней», «Путями Каина»… Стихи о российском лихолетье Волошин объединил в книгу «НЕОПАЛИМАЯ КУПИНА», которая так и не увидела свет при жизни автора. Иначе и быть не могло — вождям революции не нужна была правда о братоубийственной войне, погубившей миллионы человеческих жизней.

Что менялось?

Знаки и возглавья.

Тот же ураган на всех путях:

В комиссарах —

дурь самодержавья,

Взрывы революции в царях.

В поэме «Путями Каина», имеющей подзаголовок «Трагедия материальной культуры», поэт раскрывает механизм революционной вакханалии:

В нормальном государстве

вне закона

Находятся два класса:

уголовный и правящий.

Во время революции они

меняются местами, —

В чем по существу

нет разницы.

Но каждый,

дорвавшийся до власти,

Сознает себя державной

осью государства

И злоупотребляет правом

грабежа,

Насилия, пропаганды

и расстрела…

Многие стихи об октябрьском перевороте и гражданской войне Волошин включил в лекцию «Россия распятая», с которой выступал в Севастополе, Одессе, Феодосии, Екатеринбурге, Ростове-на-Дону, когда эти города еще удерживала Белая армия. Выступления Волошина пользовались неизменным успехом, но его творчество и гражданская позиция часто не устраивали идеологов Белой армии.

И там и здесь между рядами

Звучит один и тот же глас:

«Кто не за нас —

тот против нас!

Нет безразличных:

правда с нами!»

Именно поэтому стихи и статьи Волошина запрещались к публикации и правой и левой цензурой. У большевиков поэт попал в разряд «космополитов», «представителей упаднической поэзии символизма». В 1923 году журнал «На посту» опубликовал статью Б.Таля «Поэтическая контрреволюция в стихах М.Волошина», где утверждалось, что он «последовательный, горячий и выдержанный контрреволюционер-монархист». Пасквиль будущего редактора «Правды» стал сигналом к злобным нападкам на творчество поэта. Архив Волошина был закрыт на многие десятилетия. Такая же участь постигла и архив автора «Белой гвардии» Михаила Булгакова — этих литераторов причислили к самым опасным вольнодумцам.

У Волошина были все возможности эмигрировать во Францию или Германию, но он остался в Крыму: «Когда мать больна — ее дети остаются с нею».

Я сам избрал

пустынный сей затвор

Землею

добровольного изгнанья,

Чтоб в годы лжи,

паденья и разрух

В уединеньи

выплавить свой дух

И выстрадать

великое познанье…

Очевидец всех ужасов гражданской войны, обоюдного террора и страшного голода, поэт в своих стихах дал точнейшую характеристику тех времен и событий, увидел роковую трагедию народа. В своем творчестве Максимилиан Волошин поднялся вровень с позицией величайших гуманистов Владимира Короленко, Альберта Швейцера, Фритьофа Нансена, он стал совестью интеллигенции, рыцарем морали и справедливости, провидцем и пророком. Двадцатые годы для поэта стали итоговыми: он завершил огромный труд, подготовил к печати несколько поэтических сборников, подвел итоги трагическим событиям, расколовшим мир на два противостоящих лагеря.

Из крови, пролитой в боях,

Из праха обращенных в прах,

Из мук казненных поколений,

Из душ, крестившихся в крови,

Из ненавидящей любви,

Из преступлений,

исступлений —

Возникнет праведная Русь…

В этих строках, кроме беспредельного ужаса, есть и надежда, что подобная трагедия больше не повторится. Разве мог Волошин предположить, что после братоубийственной гражданской войны, начнется новая волна трагедии: аресты, заключения, психушки, ссылки, расстрелы — в водоворот ГУЛАГов были втянуты миллионы. Миллионы остались и на фронтах Второй мировой войны. Потом были Новочеркасск, Карабах, Тбилиси, Вильнюс, Чечня и между ними — Венгрия, Злата Прага, Афганистан. Всполохи братоубийственной войны продолжаются…

Последние годы своей жизни Волошин практически не занимался поэзией, находя отдушину в живописи, создавая по несколько акварелей в день. Он прославился своими знаниями истории Крыма и его природы: помогал археологам в раскопках средневекового города на плато Тепсень; определил и указал границы, где находился венецианский порт Каллиера, оказывал помощь геологам, изучавшим горные массивы Карадага, и ученым-биологам в создании уникального природного заповедника; участвовал в становлении Коктебеля как колыбели планеризма.

Еще в 1921 году у Волошина возникла идея создания в Коктебеле дома творчества — своеобразного литературно-художественного центра. «Я чувствую необходимость как-нибудь легально закрепить за собой право устройства у себя в доме бесплатного «дома отдыха» для писателей, художников, артистов, ученых, — писал Максимилиан Волошин Викентию Вересаеву в июле 1923 года. — Я не хочу никаких субсидий, никакой помощи, а только официального права устройства «художественной колонии» на своей даче».

Осуществить этот Волошинский проект позволили два события 1923 года: после смерти Елены Оттобальдовны Волошиной поэт унаследовал жилье матери и женился на Марии Степановне Заболоцкой, взявшей на себя управление наследством мужа.

Правда, все оказалось не так просто, как хотелось Волошину. Никто в Коктебеле не верил в бескорыстие поэта: местные жители злились на него за то, что нарушил сложившиеся устои сдачи квартир отдыхающим; финансисты подозревали, что вся эта «авантюра» задумывалась с одной целью — уйти от уплаты налогов, чиновники сельсовета требовали выселить владельца «доходного дома» из Коктебеля…

Волошину неоднократно приходилось собирать подтверждения отдыхавших о бесплатном проживании в его доме. Поэт просил заступничества у А.Луначарского, Л.Каменева, М.Горького, А.Енукидзе… Он обращался к руководителям Всероссийского союза писателей с просьбой ускорить принятие постановления о статусе Коктебельского дома, слава о котором ширилась с каждым годом. В 1923 году здесь отдохнуло 60 человек, в 1924-м — 300, в 1925-м — 500. Летом 1928 года был установлен рекорд посещаемости — 625 человек! В эти годы гостями Волошина были поэты и писатели А.Белый, В.Брюсов, Г.Шенгели, В.Рождественский, А.Грин, Е.Замятин, М.Булгаков, И.Эренбург, К.Чуковский, вернувшийся из эмиграции, «советский граф» А.Толстой, художники К.Богаевский, А.Остроумова-Лебедева, К.Петров-Водкин, К.Кандауров, балерина Г.Уланова…Отдыхали здесь и руководители Всероссийского союза писателей В.Вишневский, Б.Лавренев, Л.Леонов — все они восхищались коктебельской «художественной колонией», но ничего, кроме обещаний, так и не сделали для развития благородной идеи поэта…

В конце концов Союз писателей не придумал ничего лучшего, как дом, подаренный Волошиным писателям, передать в аренду «Партиздату». Это нелепое, бестолковое решение больно ранило Максимилиана Александровича. По свидетельству его жены Марии Степановны, поэт, прочитав телеграмму из Москвы, вышел из себя: «Я не позволю, не позволю издеваться над собой. Я дом дарил. Они не смеют его сдавать!»

31 марта 1932 года Максимилиан Александрович отправил ответ редактору Госиздата Ивану Евдокимову: «…Ваша телеграмма повергла меня в глубокое уныние и составлена из слов мне непонятных. Я совершенно не знаю, что такое «партизат» (телеграфистка ошибочно напечатала название издательства «Партиздат» — В.П.), которому отдается дом на 10 (лет, мест — ?), но очень понимаю слово «аренда», и против него все во мне протестует. Я никогда не отдавал моего дома внаймы, и когда я приносил его в дар (…) полагал, что мои коллеги по перу будут считаться с моими принципами. А мои принципы — ничего не продавать и из дома личных выгод не извлекать. Я того и придерживался, и мой дом существовал в течение 30 лет и был всегда переполнен… Дом Союзу подарен (…) чтобы он продолжал служить тому, чему служит всю жизнь, т.е. литературе…»

Вся эта нервотрепка отнимала у Волошина последние силы. В борьбу за судьбу дома включилась и Мария Степановна, предупредив председателя Союза писателей П.Павленко, что заберет дом обратно, если он не нужен писателям. В июле в Коктебеле побывали П.Павленко и В.Рождественский, но ничего не изменилось к лучшему…

Мария Степановна бросилась спасать уже не дом, а любимого Масю — с каждым днем ему становилось все хуже. 11 августа 1932 года Максимилиана Волошина не стало. Его похоронили на горе Кучук-Енишар, с которой открывается вид на Коктебельский залив, Карадаг и Дом Поэта…

Правда, в то время Дома Поэта как такового еще не было. Был дом, построенный у самого моря, тридцать лет в нем жил Волошин. Его называли поэтом, но почти никто не читал его стихов, они нигде не печатались… Летом в Коктебеле к Волошину приезжала масса народу, среди его гостей бывали и знаменитости, но это не значит, что он и сам был знаменитостью и следует открывать его музей: Волошинский Коктебель — это не Пушкинское Михайловское и не Ясная Поляна Толстого, считали сталинские писатели-лауреаты…

Так рассуждали многие, но только не жена Волошина, она не просто любила мужа — обожала и боготворила. «Какое счастье, что я около Макса! Господи, какой это большой человек! …Ведь мало кто знает Макса-человека, его и поэта-то мало кто знает, а уж человека и совсем немного… Сколько в нем терпимости, мудрости, благородства и бесконечной честности и деликатности к людям. Как хорошо он думает и мыслит о человеке» (М.Волошина. Дневник. 26 марта 1926 г.)

Первое время после смерти мужа Мария Степановна жила с одной мыслью: на кого ты меня покинул!? Были сочувствующие, поддерживали и помогали друзья, но не было рядом Макса, с которым она чувствовала себя счастливой. Со временем пришло понимание: Бог дал ей возможность завершить все, о чем мечтал Макс. Трудно представить, как жене автора «контрреволюционных» стихов, имя которого было под полным запретом, удалось в условиях сталинского террора и гитлеровской оккупации сохранить творческое наследие поэта и его уникальный дом. Каким надо было обладать бесстрашием и мужеством, чтобы хранить стихи, статьи, письма, документы — свидетельства кровавой сути октябрьского переворота и братоубийственной гражданской войны.

В лекции «Россия распятая» М.Волошин дал поэтическую панораму тех лет, опубликовать которую удалось лишь в 1990 году — спустя семьдесят(!) лет после того, как поэт подписал отредактированный текст. Представляю, чем бы все кончилось для хранительницы этих стихов и текстов, если бы они попали в поле зрения партийных идеологов и чекистов.

С Россией кончено…

На последях

Ее мы прогалдели, проболтали,

Пролузгали, пропили,

проплевали,

Замызгали

на грязных площадях,

Распродали на улицах:

не надо ль

Кому земли, республик

да свобод,

Гражданских прав?

И родину народ

Сам выволок на гноище,

как падаль…

До сих пор эти стихи звучат как набат — с болью и тревогой за судьбу родины. Волошинские оценки октябрьского переворота поражают точностью и афористичностью:

При добродушии

русского народа,

При сказочном

терпеньи мужика —

Никто не делал более кровавой

И страшной революции,

чем мы…

Его стихи отличались от всего, что писалось о тех трагических событиях — талантливый поэт поднялся на высоту философа и пророка:

В анархии —

все творчество России:

Европа шла культурою огня,

А мы в себе несем

культуру взрыва…

Поэтому, так непомерна Русь

И в своевольи,

и в самодержавьи,

И в мире нет истории

страшней,

Безумней, чем история России.

Чтобы понять и оценить гражданский подвиг Марии Степановны Волошиной, приведем документы, обнаруженные в 1997 году в архиве отдела пропаганды и агитации ЦК КПСС.

В докладной записке секретарю ЦК ВКП(б) по идеологии Михаилу Суслову секретарь Крымского обкома партии П.Титов обвиняет М.Волошину в том, что она использует дом поэта для идеализации своего мужа, «стараясь преувеличить его значение для русской культуры…».

«Между тем, — подчеркивалось в докладной, — как известно, М.А.Волошин ни своей творческой, ни общественной деятельностью не заслужил того высокого почитания, которое культивируется в доме-музее. Волошин был убежденным космополитом, враждебно относился к Великой Октябрьской социалистической революции, ненавидел Советскую власть. Не случайно во время немецко-фашистской оккупации Крыма жена Волошина остается в пос. Планерное, а ее дом охраняется фашистским командованием. Стихи Волошина (…) публикуются в ежемесячном литературно-политическом журнале (…) издававшемся гитлеровцами». Завершается донос приговором: «Деятельность дома-музея поэта М.А.Волошина наносит большой идеологический вред. В связи с этим Крымский обком ВКП(б) просит Вас дать указание Союзу советских писателей о ликвидации этого учреждения».

Эта докладная сочинялась в июне 1950 года, когда были еще живы Сталин и Берия, а в тюремных лагерях томились миллионы, среди них Анастасия Цветаева и дочь Марины Цветаевой Ариадна. Сама М.Цветаева в августе 1941 года покончила жизнь самоубийством, ее мужа Сергея Эфрона в том же году расстреляли, а сын поэтессы погиб на войне… Так трагически завершилась история семьи Цветаевых, подаривших Москве знаменитый Музей изящных искусств (ныне Музей изобразительных искусств им. А.Пушкина) и три семейных библиотеки в бывший Румянцевский музей (ныне библиотека им. В.Ленина)… Вернувшись из эмиграции, Марина Цветаева не могла в Москве найти даже комнатушку, чтобы жить с сыном. Отсюда и цветаевский крик души: «Мы Москву — задарили. А она меня вышвыривает, извергает».

Такое отношение было не только к Цветаевым: имена Богдана и Варвары Ханенко — основателей и дарителей музея мирового значения гражданам Киева, новая власть даже не упоминала. В Екатеринославе (ныне Днепропетровск) из названия Исторического музея исчезло имя мецената и коллекционера, основателя крупнейшего музея Александра Поля… Так по-варварски поступила власть и с Волошиными: Союз писателей постоянно принимал постановления закрыть музей М.Волошина в доме, который он подарил писателям.

Из решения Союза писателей от 27 марта 1937 г.:

«… считать необходимым закрыть музей им. Максимилиана Волошина в Коктебеле». В декабре 1947 года было принято новое постановление: «…считать нецелесообразным существование мемориального музея Волошина». 5 июля 1950 года секретарь правления Союза писателей А.Сафронов доложил ЦК ВКП(б), что в доме отдыха «Коктебель» музей Волошина «никем не разрешался и не регистрировался». По поступившим сообщениям «М.С.Волошина принимала в своих комнатах экскурсии», именуя эти комнаты «музеем». Ввиду того, что М.С.Волошина продолжает принимать экскурсии, секретариат СП СССР 3 июля 1950 г. «… постановил ликвидировать в штате дома отдыха в Коктебеле должность «хранителя музея». В который раз Марию Степановну лишили средств существования — так правление Союза писателей «отблагодарило» супругов Волошиных за щедрый дар писателям.

Многие возмущались решением руководства писательского союза, и со временем М.Волошиной восстановили и пенсию, и довольствие. Несмотря на ухудшение здоровья, Мария Степановна продолжала принимать посетителей в доме, который она иначе не называла, как Дом Поэта. В последние годы проводила экскурсии все реже и реже. Жаловалась: «… Приходит много людей. Бывают и интересные даже. Но большинству отказываю — не принимаю. Все очень утомляет, и больше всего хочу полного покоя». Из письма 1969 года: «…Принимаю только тех, кого не могу не принять по моим понятиям». Это выдержки из писем М.Волошиной, опубликованных в книге Владимира Купченко «Мария Степановна Волошина: о Максе, о Коктебеле, о себе», (издательский дом «Коктебель», 2003).

Теперь я понимаю, как нам повезло: летом 1969 года автор со своими друзьями Анатолием и Ренатой Красниковыми вошли в Дом Поэта и встретились с его Хранительницей. Ввела нас в этот дом наша землячка, учительница русского языка и литературы Зинаида Леонидовна Новицкая, за несколько лет до того переехавшая в Коктебель. Здесь она собрала одну из богатейших коллекций коктебельских камешков.

Нас предупредили: по состоянию здоровья Мария Степановна не может уделить достаточно времени, просим не утомлять ее бесконечными расспросами.

Возможно все было чуть-чуть иначе — мы оказались под гипнозом неординарного события и были очарованы встречей с женой Максимилиана Волошина, о котором слышали столько легенд и самых противоречивых мнений. Его творчество нам было практически не известно, а знакомство с отдельными стихами — достояние самиздата — воспаляло воображение. Ситуация напоминала притчу о запрещенном плоде: чем больше запрещали, тем сильнее было желание познать суть.

Мария Степановна интересуется, что мы знаем о Волошине? Читали ли мы недавно опубликованный очерк Марины Цветаевой «Живое о живом»? Были ли мы на могиле поэта? Собираем ли коктебельские камешки? Постепенно приятное общение переходит в рассказ Марии Степановны о ее любимом Максе.

Коктебельские камешки М.Волошиной

— Макс родился в Киеве, о чем шутливо заметил: «Я заехал в Киев случайно — чтобы родиться». Детство Волошина прошло на юге в Таганроге и Севастополе, юность — в Москве и Феодосии. Он прошел пешком почти всю Европу. Долго жил и работал в Париже, там в 1909 году ему установили мраморный бюст, он до сих пор стоит.

С этим бюстом связана интересная история. Его создал молодой польский скульптор Виттинг. Установили бюст поэта в сквере, и он оказался напротив дома, где жил инженер Эйфель. Значительное событие в культурной жизни французской столицы парижские художники отметили банкетом, на который пригласили и Эйфеля. Знаменитому инженеру представили поэта Волошина. Макс заметил: «Ныне весь Париж находится под присмотром вашей башни — спрятаться от нее невозможно. Теперь я своей головой буду мозолить глаза автору Эйфелевой башни». Галантный француз оценил шутку и заметил, что его башня не так прекрасна, как голова поэта Волошина. Гипсовая копия парижского «Поэта» сохранилась и находится у нас в музее. Макс считал, что это один из лучших его скульптурных портретов.

* * *

— Перед революцией Максимилиан Александрович возвратился на родину, поселился в Коктебеле в доме, который построил сам и выезжал отсюда крайне редко.

Когда я впервые увидела Макса, он показался мне очень большим. Особенно огромной была голова, украшенная невероятно крупной шевелюрой. Его глаза глядели по-доброму и так преданно, что от них нельзя было оторваться. Он был разносторонне одаренным человеком: поэт, художник, сам построил дом, сделал всю домашнюю мебель.

Внешне Волошин напоминал древнегреческого бога Зевса. Когда выступал перед публикой или читал стихи в кругу друзей — коктебельский Зевс никогда не повышал голос, не делал резких движений, — все происходило плавно, мягко, с высочайшей степенью доверительности, словно это было таинство причастия… Лишь в одном Макс как бы вырывался за рамки своего жизненного портрета: он был «неутомимый и ненасытный ходок» (выражение М.Цветаевой). Мог днями ходить по горам и холмам, спускался в крутые ущелья и овраги. Горы любил, знал, понимал, и по каким-то лишь ему известным тропинкам с легкостью горных козлят передвигался по незаметным и опасным маршрутам.

По утрам Макс любил совершать длительные прогулки. Иногда и я ходила с ним. Осенью и зимой, когда разъежались гости, это происходило гораздо чаще. Макс ценил и радовался, когда я шла с ним. В начале пути он, извиняясь, обращался ко мне: «Марусенька, можно первую часть нашего пути не разговаривать? Мне нужно поразмышлять». Всегда останавливался у всех источников — любил пить сырую воду, то есть прямо из источника. Вообще в жизни Макса вода, как и горы, была любимой стихией. Он почти круглый год купался в море, до болезни плавал каждое утро и заплывал очень далеко…

* * *

— О себе, своих встречах и приключениях Макс рассказывал много и всегда очень интересно. Рассказчиком он был великолепным. Надо было бы постоянно записывать каждое его слово, выражение, мысль, а я этого не делала, и все это волошинское достояние ушло безвозвратно…

Каждая страница жизни Макса — почти всегда приключение. В своей автобиографии он писал:
«…Родился я в Киеве, и корнями связан с Украиной. Мое родовое имя Кириенко-Волошин, и идет оно из Запорожья. Я знаю из Костомарова, что в XVI веке был на Украине слепой бандурист Матвей Волошин, с которого с живого была содрана кожа поляками за политические песни, а из воспоминаний Францевой, что фамилия того кишиневского молодого человека, который водил Пушкина в цыганский табор, была Кириенко-Волошин. Я бы ничего не имел против того, чтобы они были моими предками…»

Как бы там ни было, но сама личность М.Волошина, его характер, душевная свобода и независимость во многом роднят его с талантливыми и вольнолюбивыми предками — легендарными запорожцами.

Не помню в фамилиях и деталях, как все произошло, но однажды (это было в 1923 году) к нам прибыла украинская делегация с предложением присвоить М.Волошину почетное звание украинского Народного поэта. Максимилиан Александрович возмутился: «В Украине есть Тарас Шевченко — действительно украинский народный поэт. Как же можно так кощунствовать, ставя меня наравне с Шевченко?! Я даже не знаю украинского языка», — выпалил Волошин. «Мы вас переведем». — «Пожалуйста, переводите, это почетно и приятно, но никак не должно быть связано с вашим предложением, от которого я категорически отказываюсь».

Таким в высшей степени порядочным человеком был Волошин.

* * *

— В доме все сохранено в первозданном виде, как было и при жизни поэта. Это оказалось очень сложно — времена-то какие были страшные. Многие друзья Макса находились в эмиграции, другие оказались в советских лагерях, третьих расстреляли… Все они считались изменниками, врагами народа, и любое упоминание их имен, любая зацепка (совместные фотографии, дарственные книги, переписка) бросали тень на Волошина, расценивались как деятельность, наносящая вред строительству нового общества. Даже удостоверение
М. Волошина — члена Всероссийского союза писателей, выданное 18 мая 1928 года, нельзя было демонстрировать, потому что его подписал председатель Союза писателей Борис Пильняк, впоследствии расстрелянный как враг народа…

Многим кажется невероятным, как нам удалось сохранить дом и музей в годы войны. Тогда многие реликвии (книги, маски, бюст египетской царицы Таиах) мы прятали в земле. Очень трудными оказались и послевоенные годы: голод, холод, стремление Союза писателей ликвидировать музей. Зная мое тяжелое материальное положение, известные московские и ленинградские музеи предлагали продать библиотеку, картины, акварели Волошина, но я сохранила все здесь, согласно желанию мужа. Макс любил и ценил меня, посвящал мне стихи. На одной из акварелей, подаренных в день рождения, Макс написал:

Землетрясения и голод,

и расстрелы,

И радость, и людей

мы вынесли с тобой,

И я всегда был горд

моей подругой смелой.

Как ты в душе сама

подчас гордилась мной.

Макс посвятил мне и одно из своих лучших лирических стихотворений:

Весь жемчужный океан

Облаков, воды и света

Ясновиденьем поэта

Я прочел в лице твоем.

Все земное — отраженье,

Отсвет веры, блеск мечты…

Лика милого черты —

Всех миров преображенье.

В нашем доме собрано множество фотографий, запечатлевших Макса в разные годы жизни. Особенно впечатляет фотолетопись последнего десятилетия. На многих снимках, сделанных моей подругой Марусей Пазухиной, запечатлены мы с Максом — рядом с мужем я такая маленькая, счастливая, что мы вместе. Для меня Макс — самое прекрасное, что есть на Земле: редкого ума, мужества и великодушия. Идеал на все времена. Кому-то может показаться: я идеализирую мужа, но я свято верю — к нему придет всеобщее признание. Этим и живу.

* * *

Наша встреча подошла к концу. Мария Степановна пригласила своих помощниц, занимавшихся архивом Волошина, показать нам Дом Поэта. Сколько раз, приезжая в Коктебель, мы мечтали об этом. И вот теперь все сбывается:

Дверь отперта.

Переступи порог.

Мой дом раскрыт

навстречу всех дорог…

Потрясает простая обстановка дома. Столы, стулья, книжные полки, топчаны — все сделано добротно и все самим Волошиным или при его участии. На стенах акварели, фотографии, портреты поэта, созданные художниками различных школ и направлений.

Особое внимание привлекают посмертные маски Петра Первого, Сурикова, Толстого, Достоевского, Пушкина. Василия Сурикова, автора исторических полотен «Утро стрелецкой казни», «Боярыня Морозова», «Покорение Сибири Ермаком», «Переход Суворова через Альпы», Волошин хорошо знал, очень высоко ценил и написал о нем прекрасную монографию.

Маску Льва Толстого Волошину подарил Сергей Меркуров, с которым поэт познакомился и подружился в Париже в 1908 году. Маски Ф.Достоевского, Петра I и А.Пушкина Волошину подарили в Петербурге в 1913 году.

Царь-реформатор всегда был под пристальным вниманием поэта:

Великий Петр

был первый большевик,

Замысливший Россию

перебросить,

Склонениям и нравам вопреки,

За сотни лет,

к ее грядущим далям.

Он, как и мы, не знал

иных путей,

Опричь указа, казни

и застенка,

К осуществленью

правды на Земле.

Вся история Петра обагрена кровью — он был палачом в буквальном смысле: собственноручно рубил головы восставшим стрельцам, казнил «предателей» малороссов, построил на их костях северную столицу… Волошин в письме к В.Вересаеву отмечал: тот же дух, «что направлял топор и мысль Петра», теперь ведет теми же путями большевиков.

Друзья Волошина вспоминают: Максимилиан Александрович мог с утра до вечера просидеть в Национальной библиотеке, и выбор был неожиданным: раскопки на Крите… древнекитайская поэзия… сочинения Сен-Жюста… Волошина интересовало все: культура, изобразительное искусство, театр, поэзия, проза, драматургия — ныне известны более 250 статей, составивших четыре книги М.Волошина под единым названием «Лики творчества». К сожалению, большая часть литературного наследия М.Волошина при жизни автора так и не увидела свет… Это огорчало поэта и служило пищей для размышлений:

Мои ж уста давно замкнуты…

Пусть!

Почетней быть твердимым

наизусть

И списываться тайно

и украдкой,

При жизни быть не книгой,

а тетрадкой.

Именно благодаря «тетрадкам» и самиздату мы и познакомились с творчеством Марины Цветаевой, Максимилиана Волошина, Осипа Мандельштама, многих поэтов Серебряного века.

Ныне Марину Цветаеву, Максимилиана Волошина, Осипа Мандельштама издают и переиздают. В Коктебеле проходят Волошинские чтения. Владимир Купченко создал серию блестящих книг о М.Волошине. Издательский дом «Коктебель» начал выпускать прекрасную серию «Образы былого». Благодаря М.Волошину стал заповедным Карадаг.

На вершине Карадага стихи звучат совсем по-иному, особенно если это стихи Максимилиана Волошина — «гения места», певца Киммерии. Его стихи словно пленительная легкость акварели парят над временем и пространством, органически сливаясь с природой, звучат как завещание:

Будь прост, как ветр,

неистощим, как море,

И памятью насыщен,

как земля.

Люби далекий парус корабля

И песню волн,

шумящих на просторе.

Весь трепет жизни

всех веков и рас

Живет в тебе.

Всегда. Теперь. Сейчас.