Как я победил депрессию. Опыт самостоятельного исцеления

Когда люди говорят, что у них депрессия, это может означать все что угодно.

У меня депрессия, надо скушать сладкий пирожок.

Шоколад очень хорошо помогает мне от депрессии.

Если я не могу уснуть, у меня начинается депрессия.

Я не люблю, когда дождь. У меня от него депрессия.

Утром у меня была депрессия, но к вечеру полегчало.

Вчера у меня реально была очень тяжелая депрессия.

Как только посмотрю на его фотографию, у меня — депрессия.

Как подумаю о завтрашнем дне, то депрессия накатывает.

И так далее. Я тоже так думал. И говорил, наверное. До того момента, пока не испытал на собственной шкуре, что такое депрессия на самом деле — когда ни пирожок, ни шоколад, ни солнечный день за окном не помогают. Не помогают, потому что не хочется самого главного — жить. Как при этом можно с помощью спорта или активного отдыха «лечиться» от депрессии, я, право, не понимаю. Присутствие в этом мире становится невыносимым, вот что такое депрессия. Если бы я чего-то и хотел, то хотел бы умереть. Но я и этого не хотел, потому что этого нужно хотеть, желать и что-то для этого делать. А я не хотел ничего, в том числе и жить. Вот что такое депрессия.

Я не знал, что мне делать, а если бы и знал, прочитав полезную книжку доктора Курпатова, то ничего бы делать не стал, потому что не было желания что-то делать, и сил тоже не было. Единственное, что я мог делать — это не делать ничего. Никого не видеть и ничего не слышать. Присутствие кого-либо было для меня невыносимой пыткой. О работе не могло быть и речи. Я не принимал никаких решений о том, что мне нужно бросить работу. Не было ничего такого. Она просто перестала для меня существовать.

Я перестал ходить на работу. Не почувствовал никакого облегчения, но и не стремился к этому. Мне не хотелось жить, и одна только мысль о том, что с этим можно как-то примириться, вызывала у меня тошноту и отвращение. Справедливости ради должен сказать, что таких мыслей у меня не возникало. Но об этом мне постоянно напоминали. О том, что жизнь прекрасна и удивительна. И что все не так плохо, как может показаться. Я хорошо помню, какую мучительную боль доставляют эти слова. Это тот самый ад с чертями и сковородками, о котором так любят рассказывать набожные бабушки. Не знаю, есть ли ад и рай на самом деле, но я точно знаю, что депрессия — это ад, а люди, которые говорят тебе о том, как замечательно кому-то другому живется в раю под названием «жизнь», — это черти.

Может быть, все было бы не так плохо, если бы они этого не говорили. Тогда бы это была просто не жизнь. Но тебе снова и снова напоминают, как хорошо и прекрасно жить, и тогда ты попадаешь в ад, потому что для тебя это абсолютно немыслимо. А тебе говорят, что это более чем возможно, и нужно только захотеть, а результат не заставит себя ждать. Это как слепому петь песню: «Как прекрасен этот мир, посмотри». Он не может, понимаете?

Я перестал общаться с людьми, перестал открывать дверь и реагировать на звонки. Легче всего было находиться среди абсолютно незнакомых людей — потому что я для них не существую, и это очень близко тому, что я чувствую, поскольку не существую для себя самого. Наверное, если бы кто-то из этих людей заплакал, то я заплакал бы тоже. Как будто кто-то из этих людей меня, наконец, понял — что уже ничего исправить нельзя. Как будто на могилку ко мне пришел, вот такое чувство.

И, напротив, хорошо знакомые тебе люди ничего, кроме тоски и отчаяния, не вызывали. И не потому, что они какие-то особенно плохие. Нет. Просто они с тобой эмоционально близки, и это побуждает их как-то помочь и поддержать тебя в трудную минуту. И нет на свете ничего больнее в такие минуты, чем такая «поддержка».

Я перестал что-либо делать вообще. Преимущественно спал. Сколько мог. В любое время суток. Я не помню, были ли у меня какие-то особенные сны, чтобы об этом стоило говорить. Часто слышу, как люди жалуются на кошмары и связывают это с депрессией. Не знаю. Самым страшным для меня кошмаром была реальность. Страшно было не засыпать, а просыпаться. А сон, пусть и временно, позволял мне от нее спрятаться.

Если не спалось, то я просто лежал, уткнувшись носом в стену. Полежишь-полежишь, и снова проваливаешься в сон. Вставал только по необходимости.

Денег не было. Было много соленых огурцов, соль, лапша и старая картошка. Я бросал в большую кастрюлю (чтобы надолго хватило) лапшу, картошку и соленые огурцы, варил и ел. «Вкусового» желания есть у меня не было. Я мог бы и сено жевать, наверное, лишь бы заглушить периодически возникающее чувство голода. Как только голод исчезал, я больше есть не мог. Физически. Убирал в холодильник свое варево, и снова утыкался носом в стену.

Сколько это продолжалось, я точно сказать не могу. Месяц, два? Я отказывал себе в существовании. Время остановилось. Оно потеряло всякий смысл. Сколько времени было на часах, значения не имело. Я не знал, что делать дальше. Нет, не так. Никакого дальше не было. Будущего не существовало. Не было ни единой мысли, даже самой тайной, что вот однажды я проснусь, все это пройдет и мне станет лучше. Просто не было никакого «завтра». Было невыносимое «сегодня» и абсолютно чуждое мне «вчера». Были фотографии какого-то человека, которого уже не существует. Книги, которые он читал. Дневники, которые он вел. Их присутствие для меня было постоянным болезненным напоминанием о какой-то «другой жизни», которой уже не было. Это как если бы человек, потерявший ноги, вернулся домой, а его обувь стоит в коридоре.

Поэтому я начал методично уничтожать все, что напоминало мне о моей «прошлой жизни». Я доставал фотографии и резал их большими ножницами в мелкую лапшу. У меня даже какой-то смысл появился. Конечно, я понимал, что как только я все это изрежу, все закончится, но меня это ничуть не волновало (и не могло волновать). Все уже закончилось на самом деле. А пока у меня было много всего, что нужно было уничтожить. Фотографии, дневники, книги. И все остальное, что хоть отдаленно напоминало мне о «другой жизни».

У меня было много фотографий. Много книг. Много разных тетрадей и дневников. Тетради и книги я сначала разрывал на отдельные страницы, а потом рвал их в мелкие клочья. А фото резал ножницами. Бумажный «фарш» трамбовал в пакеты, а когда их становилось много, то выходил на улицу и выбрасывал в мусорный бак. Сначала я еще хотел поджигать их, поэтому выходил вечером, но потом передумал. Будет много дыма, кто-нибудь начнет еще кричать, а мне и без этого тошно.

И чем больше я это делал, тем легче мне становилось. Что-то неуловимо изменилось, и я понял, что могу жить дальше. Это случилось раньше, чем закончились мои фото и письма. Оставалось еще немного, но вдруг я поймал себя на мысли, что хочу записать что-то новое. В новой чистой общей тетради в клеточку. И чтобы у меня были разноцветные ручки. Красная и зеленая. И синяя. И черная. Очень хотелось писать обязательно разноцветными ручками. Еще не было никаких мыслей о том, что писать, но было уже желание это сделать. Иногда мы говорим о том, что хочется начать жизнь с чистого листа. Я это пережил буквально. Но на полу было еще много «грязных» листов из моей прошлой жизни, и поэтому я ничего не стал пока писать. Я решил покончить со своим прошлым. И пока последний лист бумаги, который напоминал мне об этом прошлом, не был уничтожен, я не успокоился.

Что-то изменилось. Ко мне возвращались эмоции, возвращались желания. Появился аппетит и интерес к общению. Появились мысли, которые казались мне важными, и мне хотелось их записать. Я начал делать записи в тетради, и мне это нравилось. Тетрадь не сохранилась — я потерял или выбросил ее. Но это не имеет никакого значения. Прошлое перестало что-либо значить для меня. От него остаются только смутные воспоминания. Если я захочу их «воскресить», останутся эти записи. Если нет — не останется ничего.

Депрессия — это посмертное переживание. Подобное тому, что испытывает человек в состоянии клинической смерти. Только в случае с депрессией тело человека продолжает жить. Можно двигаться. Есть. Ходить на работу. Быть полезным членом общества. Мертвым, но полезным. Никому и в голову не придет, что этот человек мертв. Тем более что существуют препараты, которые оживляют его физиологические функции: увеличивается двигательная активность, появляется рефлекторный и эмоциональный отклик на внешние стимулы, частично восстанавливается способность к волевой саморегуляции, нормализуется кровообращение и так далее.

И это никакая не магия Вуду, а элементарная психиатрия. А средства, позволяющие сделать из «мертвого» человека зомби, который «оживает», продаются в любой аптеке.

Депрессия — это больше, чем отсутствие смысла, например, что-то сделать. Депрессия — это осо­знание невозможности жить дальше. Это когда понимаешь, что жизнь закончилась, но тело все еще продолжает существовать. Ты можешь двигать ногами или руками, можешь как-то распоряжаться своим телом. Но ты не можешь самого главного: жить. Остается только одно — что-то делать своим телом. А оно, без души, без своего хозяина ничего делать не хочет. Желаний нет вообще. Есть потребности.

И нужно просто не делать того, что делается с трудом или «через не могу». И, напротив, делать то, что хочется сделать. Вот и все лечение.

Что может желать ваше тело, когда оно болеет? Подумайте об этом. Тело не может хотеть анальгин или таблетки от кашля. Зато оно может хотеть покоя. Чтобы было тепло. Отдохнуть. Уснуть. Тишины и поменьше света. И этого более чем достаточно для скорейшего выздоровления.

Я не боролся с депрессией. У меня опустились руки, но я и не пытался их поднять. Я не мог найти силы что-то изменить, и оставил все как есть. Я не мог заставить себя куда-то идти, и поэтому я лежал. Я хотел забвения, и сон помогал мне забыться. Я делал только то, что мне хотелось. А мне не хотелось ничего. Ничего. Я ничего и не делал. Может быть, именно это и спасло мне жизнь.

P.S. Описанный мной случай относится примерно к середине 90-х годов. Больше я никогда не испытывал депрессию.

not founded