ИСТОРИЯ ОДНОЙ ОТКРЫТКИ

Мне не раз доводилось рассказывать и на телевидении, и в прессе о жизни художников, о судьбах их картин. Однако изданная к 9 Мая простая открытка, запечатлевшая не репродукцию с известного живописного полотна, а фотографию молодого лейтенанта, стоящую рядом с атрибутами, давно уже ставшими символами военного времени, побудили меня написать «историю одной открытки». Она, без сомнения, тронет сердца ветеранов, возможно, заинтересует молодежь, для которой война — это лишь страницы в школьном учебнике да кадры кинофильмов…

…В нашем доме уже не одно десятилетие хранится доставшаяся в наследство моему мужу от его отца старая полевая офицерская сумка. В ней бережно сложены пожелтевшие фронтовые треугольники писем, боевые награды, погоны, пилотка… Такие реликвии можно найти во многих семьях. По прошествии лет они становятся все более раритетными, превращаясь из личных документов в документы истории. Вот они-то, вместе с фотографией его отца, сделанной в Сталинграде, и стали «героями» открытки, имя которой — память. Память не только о конкретном человеке, но и обо всех вернувшихся и не вернувшихся домой солдатах.

…Война для Виктора Иванова началась с бомбежек завода «Большевик», рядом с которым он жил, с дежурств на крыше большого павильона Киевской киностудии, где он работал. Там, вместе со своим другом Петром Вершигорой — впоследствии храбрым партизаном и известным писателем, он гасил зажигательные бомбы.

На фронт Виктор Иванов попал в 1942 году, очутившись в самом пекле боев за Сталинград. На экраны страны уже вышли фильмы, снятые по его сценариям — короткометражки для фронтовых киносборников: «Три танкиста на фронте» (с любимыми героями — Борисом Андреевым, Николаем Крючковым, Марком Бернесом), «Дот 9/1», «Маяк», постановку которого осуществил сам Марк Донской.

Путь молодого режиссера на передовую начинался с Ашхабада, куда была эвакуирована Киевская киностудия. На все просьбы отправить его на фронт получал ответ: «Фильмы против Гитлера — это тоже война». Вместе с Александром Довженко, с которым он был дружен еще с довоенных лет, добрался до Москвы. Здесь Александр Петрович получил назначение в действующую армию — политработником в чине полковника. «Он предложил мне следовать за ним,— пишет в своих воспоминаниях В.Иванов. — Я же принял решение идти на фронт, но не в качестве адъютанта или компаньона полковника, а солдатом, что больше пристало моей фамилии и что больше необходимо молодому художнику. Александр Петрович благословил меня на ратные дела. Вручил толстую тетрадь и посоветовал записывать туда «как говорят люди на войне» (эта тетрадь покоится где-то на бывшем Переясловском плацдарме в урочище Вороново, у села Щучинка, на правом берегу Днепра, засыпанная землей, в яме, из которой вытащили ее раненного владельца). К тетради были приложены туркменские вязаные носки. Сказал Александр Петрович на прощание слова, исполненные глубокого чувства. Так когда-то запорожский казак мог благословить сына в поход.

Уже на фронте я получал от Александра Петровича треугольники… Он писал, как будто был совершенно уверен в том, что мы с ним встретимся. Каждое письмо он заканчивал словами: «До близкой встречи в Киеве». Письма начинались обращением: «Дорогий воїне і победителю німецьких загарбників Вікторе Київський!»

Их встреча состоялась в ноябре 1943 года в уже освобожденном Киеве. Со своим огнеметным батальоном Виктор Иванов первым вошел на территорию киностудии и от радости расписался на ее железных воротах, но не мелом или куском угля, а автоматной очередью. «За Киев воевал,— писал он в письме своему кинооператору Александру Мишурину,— и поверь, что совсем иное чувство — биться за свой родной город, чем оставлять его. Запомни (и пускай некоторые запомнят), что с ККС (Киевской киностудии. — Ред.) я вошел в город первым и не как-нибудь, а в шинели.

У меня вышло как в моем сценарии «Дот 9/1». Со своими бойцами пришлось проходить на Борщаговку по 1-й Дачной, а так как улица была завалена обломками (завод «Большевик» взорвали немцы), то проход был через двор моего дома. Дали салют из автоматов, а потом и приказ разместиться до утра здесь. Я спал со своими бойцами в своей комнате и заполнил ими комнаты бывших соседей. Из всего моего «богатства» нашел только фотографию сына Миши, что считаю чудесным признаком…» Такой поворот судьбы не придумаешь даже в самом замысловатом киносценарии…

Войну Виктор Иванов закончил в Румынии. Тяжелое ранение, госпиталь, снова Киев. Квартиру, где он жил до войны, занял человек, умевший успешно устраиваться и при немцах, и при «советах». Директор киностудии не принял его на работу, сказав, что режиссеры, да еще и раненные, ему не нужны. Как известно, людей честных и прямых в своих суждениях всегда не любило начальство. Виктор Иванов выдержал схватку с фашистами, но побороть бюрократов не мог… Вот почему его первый фильм «Приключения с пиджаком Тарапуньки» был снят лишь в 1955 году.

9 мая 1975 года, почти через 30 лет, вместе с сыном он поехал в Щучинку — посмотреть на места боев, вспомнить те страшные дни и своих погибших друзей. Но была у него еще одна заветная цель — попытаться откопать свой фронтовой дневник — засыпанную землей тетрадь, которую дал ему Александр Довженко. Он нашел то место, тот окоп… Земля же отдавала лишь поржавевшие патроны. Они и стоят рядом с фотографией на открытке.

Виктор Иванов мечтал снять фильм о войне, о людях, с которыми довелось воевать. Но не получилось… Не осуществились многие его замыслы, и не только о войне, — а все из-за тех же начальственных бюрократов, так не любивших талантливых, независимых и смелых людей.

Воспоминания Виктор Иванов оставил. И мы впервые публикуем несколько отрывков из них.

«… Километрах в 120 от Киева, вниз по Днепру, есть пристань «Щучинка». Она причалена к правому берегу, почти прижимаясь к высокой круче. На вершине кручи выблескивает обелиск. Он подобен штыку. Первый луч солнца трепещет на его острие, как флаг…

Пароход швартуется к пристани ночью. Мы с сыном поднимаемся по крутой, скорее угадываемой, чем различимой, тропке…

Тогда, в октябрьскую ночь, с правого берега (выкорчеванного и залитого сейчас водами ГЭС) на этом месте высадились воины 68-й дивизии, форсировавшие Днепр. Они поднялись на гребень берега и «пустили корни» на его холмах. Ночной бой сменился утренним. Когда рассвело, перед воинами предстала холмистая местность и, в километре, — село Щучинка-Балыково. С того дня это место обозначалось на боевых картах и в донесениях как Щучинский (или Переяславский) плацдарм.

На левом краю его, в урочище Вороново, была позиция огнеметного батальона. Вот она, через 32 года. Как изменилось все. Разрослись кустарники и выросли деревья, где их не было. Как незаживающие раны земли смотрятся, угадываются окопы, хода сообщений, ячейки. Вот здесь была пулеметная точка сержанта Вязовского, богатыря из Кубани, таскавшего свой «Максим», как собаку «за шиворот»; здесь комбат майор Костюченко почти в упор из винтовки расстреливал наступавших немцев; здесь был всегда спокойный и какой-то деликатный сержант Павловский, рядом с ним, горячась, длинными очередями стрелял Ноехович, бывший парикмахер, прибывший в роту с полным набором своего реквизита; чуть ниже, укрывшись под обрывом, невозмутимая военврач Цалкина перевязывала раненых, и повар тбилисского «Арагви» готовил свой «морешал», прикрывая ведро от осколков.

В 200 метрах от позиции, выйдя из-за холма, три немецких танка били прямой наводкой по окопам…

Постоим, склонив головы… Здесь пал замполит Михаил Михайлович Курау, военинженер береговой обороны Севастополя. Он не сменил своей морской фуражки и кителя…

…Вот стою я, свидетель и участник битвы. Видел сожженные города, села. Видел под опаленной грушей, у белой хаты, убитую женщину с ребенком и цинично воткнутым немецким штыком. Тут же я призвал солдат своего взвода к мщению и это дало тогда силу и крылатость нашему воинству.

Тридцать лет — какой же это малый исторический срок. Если бы, образно говоря, подняться и с высоты этих лет обратить взор в прошлое, на нашу украинскую землю того времени, мы бы увидели ее в клубах дыма и огне, в развалинах и пожарищах, дотла спаленные и разрушенные города и села, и трудно было тогда верить, что из этого пепла вообще возродится жизнь.

Вспоминается эпизод на правом берегу, когда снаряды дождем непрерывно гнездили рядом… Я помню, как мы говорили и давали себе клятвенные обещания: «Если только доживу до Победы, то ничего мне не надо, никаких благ, хлеб да вода будет нормой, босым буду ходить по Крещатику и жить в землянке, над которой не висят «юнкерсы» — ибо высшее благо жить, работать под ясным небом, где птицы вместо самолетов». Но вот дожили до Победы, постепенно к хлебу захотелось сала, затем — колбасы… Не получилось и «босяком по Крещатику» — виновата часто меняющаяся мода; и уж вовсе не получилось с землянкой — тут уже и потолки оказались низкие (в землянке они были метр пятьдесят)…

…Сколько лет прошло с тех пор… Не успокаивается душа и сердце… не забывается. Вечерами, когда застывает тишина в моем переулке, когда постепенно сгущаются сумерки, приходят они ко мне нешумной чередой — мои солдаты, солдаты моего взвода…

…Живые, совсем живые, я слышу деликатное покашливание… звонкий голос Васи Защепина… топот сапог Вязовского… Приходит Алексей Завьялов, сосед по госпитальной койке. Он недавно посетил меня буквально, разыскав спустя 30 лет, и мы вспомнили те дни, когда лежали в госпитале…

Но чаще всех приходят ко мне три земляка, три побратима — Хирный, Писаный и Камышан. Каждый из них — могучий характер. Мы жили с ними вместе в землянках. Воевали. Я рассказывал о них А.П.Довженко, он хотел написать о них рассказ. Нужно это сделать мне. Писаный был похож на А.С.Леваду. Теперь, как встречу Леваду, вспоминаю Писаного. Было так, что я вернулся из госпиталя,— это еще до последней тяжелой контузии,— встречаю Писаного… Едва не плачет. У этого мужественного человека вообще была привычка: плакать… Он уже был в другой части. Долго рассказывать, но я вернул его к себе, в свою часть и вот мы уже вместе, вспоминаем… «А батька нема», — плачет Писаный. «Батьком» мы называли Камышана. Это был боец, который все умел, золотые трудовые руки были у этого бойца. Он все умел… «У меня на глазах,— заплакал Писаный,— упал батько. Вижу, он умирает, а вокруг нас бой идет. Я стал дышать ему на руки, прошу, умоляю: «Не вмирайте, батьку»… Умер».

…Нет, про этих бойцов из моего взвода я напишу…»

…Оставил Виктор Иванов нам и свои фильмы, в которых так пророчески исполнились слова его учителя Сергея Эйзенштейна: «А этот серьезный молодой человек будет снимать комедии». И он действительно создавал комедии, экранизировал украинскую классику.

Прошедший войну, выдержавший многочисленные «битвы» с начальством, он не озлобился душой, а сохранил в себе умение любить, радоваться жизни, смеяться…

Виктор Иванов снял по своему сценарию фильм, ставший знаковым в истории национального кинематографа, — «За двумя зайцами». Он признан и любим не одним поколением зрителей. Его героям поставлен памятник в Киеве — городе, за который воевал старший лейтенант Иванов. Как жаль, что такого признания Виктор Михайлович уже не увидел… Когда-то его друг Виктор Шкловский сказал: «В нашей жизни всегда побеждает правда, правда, не всегда хватает самой жизни»…