Поддержать
«Я родилась в Харькове. Так случилось, что на третий-четвертый день от меня отказалась мама. В советское время иметь ребенка с инвалидностью было, так сказать, стыдно. И моя бабушка хотела, чтобы мама от меня отказалась. Даже справку купила, что я — мертвая, показала маме. В конце концов мама отказалась от меня», — так начала свой рассказ бывшая студентка магистратуры кафедры медиакоммуникационного социологического факультета Харьковского национального университета имени В.Каразина Ирина Ларикова. Девушка очень маленького роста, но большого сердца, которая уже пятый год живет в квартире поддержанного проживания общественной организации «Эммаус».
Специализация «Эммауса» — поддержка подростков и молодых людей с инвалидностью, физической и ментальной. Некоторых работники организации забирали из интернатных заведений и устраивали в дома поддержанного проживания. Но есть и такие, кто присоединился к ним сам, как Ирина. С началом полномасштабной войны общественная организация из Харькова переехала в Италию, забрав почти всех своих подопечных.
Ирина посещает в Италии курсы видеомонтажа, автошколу, помогает снимать короткие видеоролики для «Эммауса». И мечтает вернуться в Украину.
Ирина считает, что всегда нужно рассказывать реальные истории. Даже если они тяжелые. Поскольку опыт — самое главное для понимания. Поэтому с читателями ZN.UA она поделилась своим опытом жизни в детдоме.
— Ирина, я знаю, что почти с рождения вы находились в детдоме в Цюрупинске. Как вам там жилось?
— До четырех лет я находилась в детдоме в Харькове. Но постоянно лежала в больнице, поскольку у меня были физические проблемы. В четыре года меня отправили в детский дом в Цюрупинск (сейчас — Олешки, к сожалению, находятся под оккупацией).
Что можно сказать о детдоме? В первую очередь: детский дом — не детский. Это место не для детей. Но, очевидно, если говорить о реалиях жизни, то я все равно благодарна, что была там, а не на улице. Мне, наверное, повезло, что у меня было какое-то обучение, еда, крыша над головой, потому что некоторые мои друзья действительно выросли на улице. Поэтому моя история не так уж и страшна. Было и хорошее, и плохое.
— Что именно было хорошее, а что — плохое?
— Хорошее — то, что в детдоме ты не один, есть какой-то круг друзей. Я сказала бы, настоящих друзей, с которыми я общаюсь и сегодня. К жизни я отношусь, скажем так, очень критически и любую ситуацию воспринимаю как вызов. Поэтому, думаю, то, что я находилась в детдоме, для меня в каком-то смысле плюс. Когда я смотрю на других, как мы называем, «домашних детей», то понимаю, в чем-то я сильнее их. Если я буду одна, то смогу с этим справиться.
В детдоме тебе говорят: «От тебя отказались родные, ты никому не нужен. Думаешь, что-то изменится и станешь нужен людям?». Эти слова очень ранят, но и делают тебя злее. Не всех. Зависит от того, кто как воспринимает жизнь. Я — как вызов, поскольку надо жить дальше и делать все возможное, чтобы стать человеком. А кто-то слышит только то, что он не нужен, он — плохой. И все. Или умирать, или делать то, что будет оправдывать эти утверждения.
В детдоме плохие условия для того чтобы понять, что тебя любят и ты важен. Но, с другой стороны, это делает тебя сильнее. И я это считаю плюсом, поскольку для меня важно, чтобы я не прожила день напрасно и чтобы я была кому-то полезна.
А минусы?.. Я уже сказала, — ты понимаешь, что никому не нужен. Ты закрыт в таких условиях, когда постоянно вынужден подстраиваться под других. Не можешь сфокусировать внимание только на себе. У всех много проблем, и иногда свои проблемы отодвигаешь далеко, а потом они растут, поскольку ты их никогда не решал. Думаю, это самая большая психологическая проблема.
Если говорить об адаптации, то, выйдя из детского дома, я не знала, как готовить еду. У меня был друг, который выпустился на год-два раньше меня. Я звонила ему и просила помочь сварить макароны. Он объяснял пошагово. Если бы я это умела раньше, думаю, могла бы немного быстрее адаптироваться в жизни.
После детдома мне было сложно найти общий язык с людьми. То есть общий язык я нахожу быстро, и все будто бы нормально. Но внутри я не могу доверять до конца, постоянно жду какого-то предательства, когда мне скажут, что я не нужна. То есть ты не отдаешься жизни на полную, всегда ждешь какого-то сюрприза, который в будущем тебе навредит.
— Как вы думаете, как нужно писать о детдомах? Следует ли рассказывать конкретные детские истории?
— Всегда надо говорить о реальных историях. Люди так устроены, что им всегда нужно что-то драйвовое, иногда — жестокое, какая-то фишка, которая их зацепит. Нужно говорить о реальных вещах. Когда людям рассказывают реальную историю, они больше слушают. Им нужно показывать, что не все так идеально, как они думают. Что каждый ребенок — индивидуальность, что могут быть разные повороты, где вы можете как восхищаться, так и разочаровываться. Не все так просто. Людям всегда будет не хватать правды. И мы не сможем до них ее донести, если не будем рассказывать реальные истории. Этот опыт — самое главное. Но, конечно, нужно спрашивать, что человек хочет и может рассказать.
— Как лично вы воспринимали, когда в детдом приезжали какие-то люди и привозили подарки на праздники, а потом исчезали? Это было хорошо или наоборот?
— Зависит, с какой целью человек приезжает. Если просто подарить подарки, сделать фото, пропиариться и отчитаться потом, то знаете, что детей сложно обмануть. Они все видят. Особенно в детдомах. Ребенка окружает куча людей, и у него быстро формируется умение распознавать, где правда, а где — нет.
Мы всегда знали, кто к нам приехал и зачем. Были случаи, когда нам привозили подарки и уезжали, даже не пообщавшись с нами. Но были и очень классные волонтеры — единственные, кто приезжал просто поиграть с нами. Они шли в магазин, покупали сладости, водяные пистолеты. Мы выходили в сад и играли. Для нас были важными даже не подарки, а когда с нами проводили время. После таких встреч наши отношения становились крепче. С одной из волонтерок я общаюсь с шести лет до сих пор. Они хотели и умели на нас смотреть. Хотели понять, чего нам действительно не хватает, и хотя бы один день, когда они приехали, сделать для нас счастливым.
— Я видела видео, где вы говорили, что когда вам было десять лет, ваша мама пришла к вам. Расскажете об этом? Что было дальше?
— Да, она приехала. Первым моим вопросом было: «Кого мне приветствовать — вас или меня?». Потому что мне уже не то что не нужна была семья, я, наверное, уже привыкла к тому, что сирота. Не было уже такого желания найти свою маму. У меня уже был какой-то характер, я понимала, почему нахожусь в детдоме. Конечно, был вопрос, почему она меня бросила.
Мы общались с ней два года. А потом она умерла. Сегодня я не держу на нее зла. Понимаю, что это было не из-за нее, а из-за бабушки. Она осталась для меня не мамой. Это было тяжело около двух лет. Тем более она находилась в Харькове, я — в Херсоне. Мы с ней виделись два-три раза в год. Мне тяжело было осознать, принять, что это — моя мама. Я поняла, что мы можем просто с ней дружить. А там время покажет. Но время показало другую сторону... Мы остались друзьями.
— После интерната вы приняли решение об учебе в колледже в Харькове. Что происходило в то время в вашей жизни?
— Не я приняла. После детдома надо куда-то ехать. И лучше всего, если в этом университете есть какое-то общежитие, где ты можешь жить. Я думаю, это делается больше для галочки: тебя отправили и больше за тебя не отвечают. Поскольку я родилась в Харькове, для них было проще отправить меня именно туда. Может, я там получу какое-то жилье.
Я не хотела идти на социальную работу, хотела поступать в театральный. Но понимала, что или я сейчас выйду и хотя бы с этого начну, или потеряюсь в этом мире. Я успешно сдала экзамены, и меня приняли. Мне исполнилось 18 лет.
— Вас кто-то поддерживал в это время? Где вы жили?
— Особой поддержки не было, сказала бы я. Был страх, потому что я впервые «вышла на свои хлеба», как мы называем. Ты одна и должна как-то научиться жить...
Рядом со мной были две одноклассницы. Но они были больше подготовлены к жизни. У одной из них была бабушка, она была довольно домашней. Умела готовить, делать покупки. А вторая такая: «Мне надо научиться, и я начинаю просто сейчас». И не имеет значения — больно или нет, она пойдет до конца.
А у меня был страх. Я была одна. Не было никаких связей. Было тяжело. Жила я в общежитии при колледже. Сначала нас было двое в комнате, потом — трое.
Также в колледже училась девушка, которая меня привела в «Эммаус». Мы познакомились с ней в Харькове на лечении. Так получилось, что мы поступали в один год. Она приглашала меня в гости.
Со временем стало немножко легче. Я уже поняла, как что функционирует. Что нет только добрых или только злых людей. Бывают разные. Хочешь выжить — приспосабливайся, умей защищать себя, иногда быть уязвимой.
— Что вы имеете в виду — быть уязвимой?
— Для меня это означает не бояться просить о помощи. Нам иногда стыдно это делать. Мы боимся казаться слабыми, не такими, как все. Поэтому для меня было очень важно научиться принимать и просить о помощи. И важно показывать свою нежность, которую хочешь показать. Она внутри все равно всегда есть. Ну и быть более открытой к людям. К тем, кто действительно хочет быть с тобой рядом. Не отталкивать их.
— Как в вашей жизни случилась журналистика?
— Я хотела в театральный. Не буду говорить, в какие университеты ходила. Где-то меня не взяли из-за того, что я не могу танцевать. Сказали, что это очень важно. Где-то надо было заплатить, я этого сделать не могла и не собиралась.
В школе мне нравилось писать сочинения-размышления. У меня неплохо получалось выражать свои мысли. Я хотела, чтобы журналистика была моим хобби. Поскольку я не поступила в театральный, то поступила в Харьковскую государственную академию культуры на социально-культурную журналистику, окончила. Дальше пошла в университет Каразина на медиакоммуникации.
Не скажу, что сейчас мне это нравится. Мое отношение к журналистике несколько изменилось. Мне нравится снимать и монтировать видео, рассказывать какие-то истории о социальных проблемах. Но мне хотелось бы свободно высказывать свое мнение, не оглядываясь на ту или иную редакционную политику. Поэтому пока я решила остаться общественной журналисткой.
— Как вы начали жить в «Эммаусе»?
— Когда меня об этом спрашивают, я всегда говорю, что пришла выкупаться, да и осталась.
В общежитии отключили горячую воду. Я болела. И спросила у подруги, которая жила в «Эммаусе», могу ли прийти к ней выкупаться. Потом я увидела у нее стиральную машинку и попросила постирать вещи.
Некоторое время я приходила к ней в гости. Познакомилась с другими людьми, жившими там.
Я уже выпускалась из колледжа. Передо мною стоял вопрос, куда я хочу идти дальше. Одна из главных целей «Эммауса» — нужно учиться, продолжать жить. Нельзя просто плыть по течению. Для них было важно, что я собираюсь продолжать образование. И они меня в этом поддержали.
Когда я уже должна была идти в Харьковскую госакадемию, столкнулась с тем, что общежития там вообще не были предназначены для людей с инвалидностью. Мне предложили остаться в «летающем доме» «Эммауса». И вот я с ними уже пятый год.
— «Летающем»?
— Так его называют. Есть несколько версий, почему его так называют. Одна из них — это то, что «Эммаус» постоянно арендует квартиры. И нередко приходится переезжать — «перелетать». Вторая — в Италии есть христианское сообщество, которое помогло открыть «Эммаус». Оно называет себя летающим, поскольку на место встречи они каждый раз слетаются из разных стран. Какая из версий правдивая, не знаю.
— Когда и как вы выехали из Харькова?
— Почти за десять дней до начала войны мы поехали во Львов. Мы переехали, я записалась в автошколу, сходила на одну лекцию, и началась война. И мы поехали в Италию.
— Как для вас началась война?
— Мы — счастливчики. Мы были во Львове и слышали только сирены. Мы не слышали взрывов. Но у меня есть друзья в Херсоне, который был оккупирован уже в первый день. Там был мой детдом, за который я очень переживала. Из него вывезли уже 29 детей. В Херсоне остался один из моих лучших друзей. Эмоционально было очень тяжело.
— Сейчас вы в Италии. Можете рассказать о месте и людях, где вы сейчас живете?
— Мы живем в доме, арендованном для «Эммауса» итальянскими друзьями. Здесь классно. Я пошла в автошколу. Занимаюсь видеомонтажом, пошла на курсы. Изучаю итальянский язык, у меня есть друзья. Но я хотела бы вернуться в Украину. Сложно быть в чужой стране.
— Вы следите за судьбой детдома, в котором в свое время находились?
— Это моя боль. Во-первых, там сменили директора. Там есть дети, которые находятся на аппаратах, и эвакуировать их было невозможно. Они остались в детдоме. Пришла русня и сказала: или администрация работает на них, или они ее сменят. Директор отказалась. Пришел другой, который решил вывезти детей в Россию. Сначала вывезли 13 детей, потом еще 16. Что и как с ними сейчас, я не знаю.
Знаю, что большинство из воспитателей уехали. Детдом расформировался, но не так, как это задумывалось.
— Сейчас всем сложно планировать что-то, иногда даже на день и неделю. Война многое меняет и разрушает, но она не может забрать у нас мечты, даже если меняет их. Что будете делать после войны?
— Это действительно очень трудный вопрос. Мне кажется, что с начала войны я перестала что-то планировать. Благодарю Бога каждый день, что проснулась и делаю то, что сейчас нужно.
Когда закончится война, я, наверное, прежде всего поеду в Херсон, в детский дом. Я ездила туда каждое лето увидеться с друзьями. К сожалению, большинство моих друзей выехали за границу и не планируют возвращаться. Будем откровенны, с инклюзивностью в Украине, мягко говоря, не очень. За границей мои друзья чувствуют себя более автономно и уверенно. Я понимаю, что и мне в Италии проще. Даже с транспортом. Но я хотела бы вернуться в Украину.
Материал создан в рамках проекта «УСЛЫШИМ РЕБЕНКА», который реализуется «Украинской сетью за права ребенка» в партнерстве с Общественной организацией «Эммаус» в рамках ее проекта «LOGIN: работа и инклюзия молодежи с инвалидностью и сирот в Харькове» при поддержке региона Емилия-Романья (Италия).
Больше материалов Аллы Котляр читайте по ссылке.
Следить в Телеграмме
Войти с помощью Facebook
Войти с помощью Twitter
Войти с помощью Google