«Хоч, може, до світлого берега щастя не кожен із нас допливе…»

Как в жизни встречаются необыкновенные люди, так и на кладбище можно увидеть необычные могилы. Среди однообразного множества серых памятников и массивных черных гранитных плит Лелековского кладбища, находящегося на окраине Кировограда, идя напрямик, можно увидеть деревянный обелиск.

Краска на нем облупилась, с кругленьких керамических портретов смотрят двое — мужчина и женщина. Под мужским изображением надпись: «Зырьянов Володя Иванович» и даты рождения и смерти, под женским — никакой надписи.

С обеих сторон обелиска прочно прибиты деревянные рамочки, в которые вставлены тексты стихов. Собственно, самое удивительное здесь именно это, потому что всем известно, какие строки чаще всего пишут в таких случаях. Понятны печаль и разлука близких, чувство одиночества, незащищенности в этом мире. Все это есть в тех строках, но присутствует в них и настоящая поэзия, нечасто встречающаяся не только в надмогильных надписях (они обычно до боли стандартны), но и в кипах многочисленных опусов, претендующих на победы во всевозможных конкурсах, на публикацию, на славу, на признание. Мало того, даже в поэтических сборниках, выпущенных в свет местными издательствами, она, к сожалению, не всегда бывает полноправной хозяйкой. А здесь, на кладбище, тем более... Но вот она здесь — читаешь и не перестаешь удивляться:

«Ні з тобою тепер,
ні без тебе надалі,

Ну а я в суєті,
від безодні за крок,

За літами змарніли печалі,

Але кожен трибун і пророк.

Попід вікнами літ —
жебраки і канюки,

На всеможній горі —
день у день шабаші,

На душі так давно каменюка,

Що з-під неї повзуть спориші.

З ким і як боронить за віки безборонну?

Ніби влада своя,
і круг влади свої ж,

Та що ближче
підходиш до трону,

То все далі від правди стоїш…»

А с другой — в такой же деревянной рамочке:

«Вижити! — довбнею падає гасло. Звідки взялося воно?

Як ватра від вітру
все краще погасло.
Лягло на самісіньке дно.

Одвіку громада
всі справи вершила,
і совість людська, і закон.

Тепер править бал свій
нечистая сила,
життя, мов жахливий сон.

Вижити! Вижити! І виживають — кожен у власній норі.

Люди — живуть,
люди світ прикрашають,
а виживають — щурі.

Не жди, що зворушить
ощирену землю
солов’їна чаруюча трель.

Зате вони першими всі покидають потопаючий корабель.

Інстинкт виживання
все зрадить,
покине без жалю і каяття.

Все краще — здобуток людини,
і самий прекрасний — життя.

Від серця бажаю —
хай кожному вдасться відчути, що він живе,

Хоч, може,
до світлого берега щастя
не кожен із нас допливе».

Под каждым стихом подпись: «Вдова Тамара».

Кто же они, Зырьяновы?

Всматриваясь в лицо женщины на фото, почувствовала что-то знакомое, но забытое. И фамилию вроде бы где-то встречала: Зырьянова, Зырьянова Тамара. Уже когда вернулась домой, мелькнуло невыразительное предположение, но сразу и сомнение: неужели это она, откуда у той калеки такие стихи? И даже если она не автор, а просто где-то их переписала, разве могло быть у глухой, немой, убогой женщины такое чувство поэзии, такая глубокая духовная близость с родным человеком?

Пожелтевшая, покрытая пылью газетная подшивка десятилетней давности сомнений не оставила: это все же она. Впервые я увидела Тамару Зырьянову на торжественном собрании, посвященном Дню журналиста. В президиуме тогда сидел и председатель областной государственной администрации Николай Сухомлин. Возможно, женщина надеялась на его внимание, может, хотела заручиться поддержкой журналистской братии, но она просто во время собрания зашла в зал с огромным плакатом на груди и начала что-то громко доказывать. Беда Тамары Яковлевны в том, что у нее проблемы с речью: говорит быстро, сумбурно, на вопрос не отвечает — не слышит...

Несчастье случилось с ней еще тогда, когда была маленькой девочкой. Тяжело заболела цереброспинальным менингитом, жизнь врачи спасли, а вот здоровье вернуть не удалось. Детские годы Тамара провела на больничной койке. Слух постепенно вернулся, поэтому училась в обычной школе. Вот что пишет Тамара Яковлевна о своем детстве (общаться письменно ей намного легче): «Родилась я в семье прокурора, мой отец был очень сочувствующим мужчиной — не переносил несправедливости. Жили мы очень скромно. Меня, когда я переболела и осталась глухой, приучали к самостоятельности, к работе, к простоте, к человечности. Не могу терпеть вранья, издевательств над людьми и животными, умираю вместе с ними...»

Продолжительное время Тамара работала в УТОГ, где и встретила своего Володю. Он тоже инвалид с букетом болезней и несчастий. Им удалось получить однокомнатную квартиру, выбить авто, бесплатно предоставляемое инвалидам, построить гараж. Все это стоило невероятных усилий и было им не по силам — приходилось ходить по кабинетам, убеждать, добиваться помощи.

Но когда уже, казалось, можно было пожить спокойно, у Владимира обострилась болезнь, и Тамара Яковлевна снова ринулась в бой. Именно в это время я с ней и познакомилась. Ее требования и претензии в кризисном 1996-м, когда в стране было множество экономических проблем, казались почти невероятными: она требовала для своего Володи фактически исключительных условий — водителя, массажиста, полноценного калорийного питания (для этого нужно было пересмотреть их пенсии, которые, по мнению Тамары, были начислены неправильно). Можно не рассказывать, как смотрели на эту женщину, которая иногда не могла толком объяснить, чего она хочет. Нам всем трудно было понять, что ей нет дела до экономических кризисов, проблем. Смыслом ее жизни тогда, по-видимому, было спасение Володи (так она его везде называла). Через какое-то время Тамара Яковлевна исчезла из поля зрения публики, возможно, чего-то добившись или, наоборот, убедившись, что ничего не добьется и зря тратит силы. О ней все забыли. Владимир прожил еще несколько лет: умер в июне 2001-го.

И вдруг эти стихи. Кто же знал, что они живут в ее душе, кто же знал, кто же знал…