Февраль. Бирон

Прогуливаясь недавно по отреставрированным залам Рундальского дворца — одного из первых творений Растрелли, — начал понимать, почему дворец не был таким популярным местом экскурсий в советскую эпоху. Все здесь до сих пор связано с заказчиком — курляндским герцогом и фаворитом императрицы Анны Иоанновны Эрнстом Иоганном Бироном. А Бирон до недавнего времени был фигурой почти запрещенной, поскольку символизировал иностранное засилье и фаворитизм в окружении монарха. В интерьерах же Рундальского дворца у него вид, скорее, государственного деятеля, нежели патентованного преступника. Так зачем же злоупотреблять экскурсиями?

Интерес к личности Бирона появился только в наше время — и не только здесь, в Латвии, где его воспринимают прежде всего как курляндского властителя, а потом уже — как имперского министра, но и в России, где снова вспомнили о феномене фаворитизма. Именно сейчас вышла первая «спокойная» биография Бирона, в которой речь идет именно о деятельности герцога Эрнста Иоганна, а не об ужасах «бироновщины», известные каждому читателю романов Лажечникова или Пикуля. Автору изысканий из серии ЖЗЛ (вот и Бирон дождался) приходится также задумываться над ответом на вопрос: а откуда же вообще возникли фавориты? Все эти знаменитые французские кардиналы и финансисты, португальские и испанские аристократы, наконец — сам Бирон. И автор находит, как мне кажется, довольно интересный ответ: когда у средневекового монарха возникла потребность постоянно работать с документами, а профессионального аппарата управления еще не существовало, возникла необходимость переложить эту работу на чьи-нибудь плечи. Лучше, конечно, — на плечи доверенного человека. Наилучший вариант — очень близкого. Кстати, у монархов, никому особо не доверявших, а предпочитавших работать над государственными делами день и ночь, фаворитов не было.

Вот и формула успеха: там, где аппарат управления не функционирует — или «недофункционирует», а первое лицо, вместо работы с документами или разрулирования конфликтов министров, пытается заниматься более приятными делами, и должен появиться фаворит. Ибо кто-то должен выполнять эту работу! Но отличие фаворита от первого лица в том, что он особой ответственностью не отягощен, за свои ошибки отвечает только перед близким человеком наверху, может перепутать собственные интересы с государственными — хорошо, если они совпадают, а если — нет?

В любом случае появление самого понятия «фаворитизм» в политическом лексиконе означает, что государство уверенно следует в средневековье. Сам герцог Эрнст Иоганн Бирон был, очевидно, человеком достаточно современным для своей эпохи. Его присутствие при императрице, не славившейся фанатической преданностью к ежедневной бюрократической работе, означало, что кто-то готов взять на себя великое множество деликатных дел, которые уже не решаются министрами, но еще не решаются монархом. Но с того времени прошли века. И оказалось, что для управления государством существуют намного более эффективные институты, чем фавориты при первом лице. То, что феномен фаворитизма снова возник на наших глазах и мы вынуждены читать о нем не в учебниках истории, а просто в газетах, — свидетельство серьезной болезни государственного организма. И эту болезнь не вылечить никакими реформами — а только особой требовательностью общества к тем, кому оно доверяет. Ведь со времен эпохи герцога Бирона мы перестали быть подданными. А это уже вселяет определенную надежду на будущее...