Дифференциал литературного процесса, или «Как сказал В.Гутковский…»

Литературный процесс можно представить себе в виде искрящихся потоков мнений, идей, манифестов, концепций, журналов, фестивалей, сплетен, премий, книг, искрами огибающих во всех направлениях наш чудный голубой эллипсоид. Потоки порой становятся вулканическими, рождая дивной архитектуры светящиеся ландшафты, порой чернеют и, окостенев, проваливаются в норы. При наличии фантазии можно даже вообразить, что потоки эти собственно и создают сиреневые оазисы цивилизаций, питают их, а иные в свой срок и ликвидируют.

Литературный процесс — понятие, конечно, имеющее определение и научное, в разных литературоведческих школах разное. Например, профессор Валентин Хализев говорил о литературном процессе как о совокупности общезначимых изменений в литературной жизни в большом историческом времени. Но на бытовом уровне «литературный процесс» часто ассоциируется с литературными тусовками (фестивалями, премиями, летучими мнениями), возможно, по той причине, что бытовое представление обитает в малом историческом времени, оно как бы секундовидно. Однако, как и в современной физике, так и в отменной литературе, — часть больше целого. В «Войне и мире» Лев Толстой, пробиваясь к тайне истории, писал: «Только допустив бесконечно-малую единицу для наблюдения — дифференциал истории <…>, мы можем надеяться на постигновение законов истории». Вероятно, этот же приём возможен и в постижении законов истории литературного процесса. Во всяком случае, не предпринять ли нам такую попытку осознанно?

Владимир Гутковский — автор четырёх книг стихов, сочинения его размещены в журналах, альманахах, антологиях Украины, России, Германии; критические его обзоры журнальных и книжных новинок, репортажи с фестивалей, переводы, стихи и проза — на нескольких популярных литературных сайтах (Poezia.ru, Stiсhi.ru, Poezia.org, «Вірші.ua»); он лауреат Волошинского фестиваля, ответственный секретарь жюри литературной премии НСПУ им. Николая Ушакова, член жюри разнообразных фестивалей и конкурсов… Это всё слагаемые литературного портрета.

По образованию же Владимир Матвеевич математик, окончил КГУ им. Т.Шевченко, ныне он сотрудник некоего информационно-аналитического центра, прежде сотрудник НИИ…

— НИИ было секретное?

— Именно то, что и называлось «ящик». Разработка радиолокационных систем для ВМФ. Это была крупная шарашка. В 70-е только комсомольцев там насчитывалось две тысячи голов. То, чем я занимался, называлось «вторичной обработкой радиолокационной информации». Надеюсь, это понятно?

— Ещё бы! В смысле понятно, почему, рассказывая о том же периоде жизни, вы иногда цитируете Жванецкого и вспоминаете фильм «Выступление Высоцкого в НИИ».

— Действительно, об этом можно написать забавный рассказ. Сейчас институт раздробился на мелкие структуры, которые выживают поодиночке.

— Расскажите о себе. Вы коренной киевлянин?

— И я, и мои родители — коренные киевляне. Родился в 1945-м на Соломенке. Послевоенное детство — суровое и скудное; помню очереди за продуктами, ночные. Мать умерла от туберкулеза, когда мне было пять лет. Жили на улице Николая Островского в Железнодорожном районе, так что был близко знаком с разными паровозными делами… Дед по матери был членом ВКП(б) с 1907 г., что позволило мне немного соприкоснуться с так называемыми старыми большевиками. Любимыми книгами были «История дипломатии», «Полный стенографический отчет по делу правотроцкистского блока» и т.п.

— Обошлось без репрессий?

— Обошлось. Была лишь, как теперь представляется, вполне комическая история. Дед мой ходил на костылях (кажется «тяжелое наследие царского режима»). Тем не менее был, как говорится, «большой ходок». В 30-е годы одну из его возлюбленных «разоблачили» как троцкистку, и она загремела в лагеря. Дед легко отделался — его всего лишь исключили из партии. А за компанию исключили и бабушку, его жену. С формулировкой — «за непротивостояние классовому врагу».

— У жизни много полюсов, время от времени их энергии замыкаются на нас. В вашей жизни было «паровозное детство», чему можно позавидовать, были «старые большевики», а недавно вы побывали за океаном. С дружественным визитом?

— Находился там в приятной и необременительной роли гостя. В США встречался и с литераторами, в том числе и с целью получения от них посильной поддержки отечественных интернет-ресурсов. Принимали очень хлебосольно и винопойно.

— Путевые заметки — прекрасный жанр, в том числе и устные. Чтобы не растекаться по древу, предлагаю сосредоточиться на лингвистической составляющей, основе взаимопонимания народов.

— Увы, английский мой так и оставался на уровне выпускника советского вуза. То есть в анкетах пишу, что читаю со словарем. Но… Непонятно почему, но удачнее всего общение у меня складывалось с пожилыми, интеллигентного вида негритянками, похожими на Галину Волчек. В отличие от остальных они понимали меня с полуслова. И охотно смеялись моей дежурной финальной шутке — «О! Вы имеете язык даже лучше, чем я!». Проблемы начались с получения визы. Бравый офицер, рыжий, а значит, ирландец, изъяснялся по-русски довольно бойко. С пониманием у него было хуже. Никак не мог разобраться с моими довольно запутанными взаимоотношениями с приглашающей стороной. Дело нежелательно затягивалось, и нужно было срочно менять тему. Поскольку политические преследования и национальная дискриминация теперь не очень актуальны, пришлось заговорить о европейской интеграции и вступлении в НАТО, к которым будто бы я по долгу службы имею какое-то отношение. Это ему явно понравилось, и вопрос мой был решен положительно. Однако «языковый осадок» остался, и я направился в книжную лавку, где и приобрёл русско-американский разговорник. Очередной билингвистический контакт не заставил себя ждать. Летел я в Америку польскими авиалиниями, и моей соседкой по самолету была довольно образованная польская пани (Андруховича читала) далеко не старых лет, давно уже живущая в США. Русский язык она изучала еще в школе, и был он хуже, чем мой английский. Но общались мы довольно оживленно. Между прочим, сразила она меня наповал одним вопросом: «Скажите, а Санкт-Петербург это теперь Украина или Россия?».

Промежуточная посадка была в Варшаве. Досмотр при вылете из Варшавы в Чикаго прошел по полной программе: с разобуванием, открыванием тюбиков с зубной пастой, изъятием зажигалок и градусников… Поскольку терроризм не дремлет, в американских аэропортах повсюду висят плакатики: «Никаких хохмочек по поводу оружия и взрывчатки! Все ответы должны быть абсолютно серьезными» (вольный перевод). По прибытии в Чикаго попал я в гостеприимные объятия. Сперва со мною нянчились: возили, водили, показывали. Но сколько можно? Потом пришлось путешествовать самостоятельно — передвигаться по городу, осваивать транспорт, отыскивать достопримечательности. И хотя меня снабжали подробными инструкциями, распечатками маршрутов и, главное, деньгами, но всего же предусмотреть нельзя. Само собой, для покупки сигарет или чашки кофе языка хватало. Подходишь к стойке, говоришь как можно неразборчивее и с естественным акцентом — «Кофе»! Служитель начинает долго и непонятно переспрашивать. В ответ небрежно машешь рукой и в результате получаешь свой кофе. Хотя то, что выдают в полулитровых бумажных стаканах, на кофе походит мало. Но такой там пьют.

Геополитический нюанс. Когда на вопрос (и официальных лиц, и частных граждан): «Откуда?» отвечаешь: «Раша», кривятся. При слове «Юкрэйн» радушие расцветает. Интеллигенту приятно чувствовать себя нонконформистом. Заметив такое различие, я отринул поверхностный патриотизм и начал всегда мужественно говорить «Раша!» Хотя, конечно, всюду для себя отмечал и присутствие украинской культуры, если оно где-то обнаруживалось.

В Америке для меня был поставлен под сомнение миф об интеллектуальной ограниченности блондинок. Вышел я однажды из очередного музея и начал искать остановку автобуса. Нужная остановка все не попадалась, прохожие понимать меня отказывались, а «Волчек» на горизонте не наблюдались. И тут идет навстречу, болтая по мобильнику, молодая эффектная блондинка. Я затянул свое сиротское — «Эксьюз ми!..» Она, прекратив разговор, посмотрела на меня и сказала сочувственно: «Говорите уж по-русски!»

— Но что это мы все об английском?

— Действительно. Не им одним жива Америка! В Чикаго я осуществил запланированное еще в Киеве посещение большой выставки украинского художественного авангарда начала XX века. «Ит из файн!» — восторженно воскликнул чернокожий служитель, проверяя у входа билеты. Файн-то оно, файн — но в залах публики не наблюдалось. Может, потому, что это были последние дни работы выставки. А выставка действительно замечательная! И в книге отзывов попадались трогательные записи, в том, числе, и на «рідній мові». Земляка там встретить — не редкость. В Лас-Вегасе на Стрипе, главной улице, на которой расположены все казино, меня окликнул мой приятель — художник, оформлявший одну из моих книжек. Живем в Киеве по соседству, но не видимся месяцами. На Стрипе мы поговорили, сфотографировались у местной статуи Свободы и разошлись… Так что даже и с нашим английским в Америке не пропадешь. А свой разговорник за все время странствий я так ни разу и не раскрыл.

— В одном из интервью вы более чем нелестно отозвались о Союзе писателей: «Представители старшего поколения обросли мхом, но и представители нового поколения тоже имеют достаточно антипатичных черт…» Это о хищничестве людей властных. Каким видится завтрашний день НСПУ?

— Не видится никак. Он сам по себе, я сам по себе. В Коктебель езжу — это по части Литфонда — в непрестижный месяц, подгадывая к Волошинскому фестивалю.

Меня больше всего интересует творчество, а именно: когда непонятно, как это сделано. Условно говоря, повести Чехова. В украинской классике ХХ века мне близок жанр «химерного» романа, который во многом предвосхитил достижения латиноамериканского «магического реализма». Очень ценю великую украинскую переводческую школу… Поэзия начала ХХ века — в соответствии со своими вкусами лучше знаю Пастернака, чем Мандельштама, Цветаеву, чем Ахматову. Из близких современников существенное влияние оказал Бродский, хотя со временем начал относиться к нему более критично. Из ныне живущих — наибольший эмоциональный отклик вызывает поэзия Ивана Жданова, очень значительный поэт Ирина Евса. Однако, по большому счету, вся поэзия как таковая к поэзии не имеет никакого отношения…

P.S. Предпочитая на словах ни к чему всерьёз не относиться, Владимир Матвеевич как бы в шутку гордится висящей на каком-то из сайтов фразой: «Как сказал В.Гутковский…» Но в действительности его мнение всегда ценимо и многим интересно. Да и то: мнение, возникающее на линии пересечения плоскостей непересекающихся — математических абстракций и художественных образов, мнение математика-лирника таким и должно быть.