ДЕКАБРЬ. СТЕМПОВСКИЙ

Меня пригласили на ночной эфир радиостанции «Эхо Москвы». Три часа — неплохая возможность подвести кое-какие итоги, а также объяснить российской аудитории, что я вообще делаю в ее стране. Я пытался доказать, что моя заинтересованность в демократическом цивилизационном развитии России, в ее сотрудничестве с Западом, в адекватности ее элиты, как это ни странно, прямо вытекает из моих обязанностей перед Украиной. Поскольку такая Россия объективно будет помогать и нашей европейской интеграции, поскольку в такой России наконец появится новая генерация политиков, интеллектуалов, журналистов, способных более трезво посмотреть на историю своей страны и российско-украинских отношений. Винниченко когда-то писал, что «российская демократия заканчивается на украинском вопросе». Я же уверен, что когда российская демократия начнется — настоящая, недемагогическая, недекларативная, а выстраданная и необходимая каждому, — она уже не остановится на украинском вопросе. И такую Россию я хочу как гражданин Украины. И такую Россию я хочу, не забывая о своем еврейском происхождении, — т.к. прекрасно помню о роли Советского Союза на Ближнем Востоке, о лагерях террористов в степях Украины, о щедрых денежных переводах организациям, захватывавшим самолеты и расстреливавшим автобусы со школьниками. Но были ли сами россияне счастливее или богаче от того, что престарелая империя сорила по миру их деньгами?

Большая часть аудитории — по крайней мере из звонивших — меня поддержала. Но я не тешу себя иллюзиями: у «Эха Москвы» довольно специфическая аудитория, которая скорее верит в демократию, чем знает, с чем ее едят. Но были и те, которые никак не могли понять, о какой Европе я толкую, чего ради вообще России или Украине иметь дело с этим Западом и откуда у меня уверенность, что большая часть этой аудитории еще успеет увидеть нормальную Россию — обычную европейскую страну, не отягощенную идеологическими догмами, коррумпированной номенклатурой, ностальгией по прошлому.

Я мог бы ответить — и это, естественно, украинской аудитории касается даже больше, чем российской, — что такая моя уверенность связана прежде всего со стремлением исследовать объективные процессы, которые еще никому не удавалось остановить — разве что затормозить... Но перед моими глазами стоит еще и образ, сложившийся этим летом, когда я читал путевые дневники польского писателя Ежи Стемповского — блестящего эссеиста и к тому же хорошо знакомого с украинскими реалиями (своего отца, Станислава Стемповского, в автобиографии он аттестует как активного участника украинского освободительного движения, министра в правительстве Симона Петлюры, а себя — как человека, сохранившего с того времени определенное количество близких украинских знакомых).

Стемповский оставил удручающий портрет послевоенной Европы — разрушенной, деморализованной, дезориентированной, равнодушной, лишенной интеллектуальной жажды... Он путешествовал по городам, по которым я так часто проезжаю в последние годы, — Мюнхен, Аугсбург, Инсбрук, Вена... Ночевал в руинах, преодолевал бюрократические ловушки, исследовал полную неуверенность в завтрашнем дне, и даже больше — нежелание быть в этом завтрашнем дне. Он видел книжные магазины без книг, музеи без посетителей, умершие города, старые центры которых, казалось, навечно остались в истории, как мегаполисы Атлантиды... Естественно, я видел немало послевоенной хроники, но Стемповскому удалось передать атмосферу безысходности, в которой оказалась после войны Европа побежденных... Но, несмотря на это, наряду с этой безысходностью, с этим тотальным разочарованием, наряду с крысами в руинах, болезнями и нищетой, уже начинало незаметно светать... И теперь, прогуливаясь по мюнхенским или венским улицам, вы, скорее, будете готовы поверить в реальность научно-фантастического романа, чем в достоверность дневников Стемповского. Но это свидетельство осталось — свидетельство человека, влюбленного в европейскую цивилизацию и потому способного пропустить через себя даже трагедию недавних врагов. И это свидетельство сегодня очень важно для нас. Ведь оно убеждает не только в том, что желание людей жить по-человечески — непреодолимо даже на руинах. Но и в том, что великий помощник этого желания — сама история, которую нельзя обмануть, как доверчивый электорат в колхозе имени ХХІІ партсъезда.