Человек, который живет в библиотеке

Когда-то у него был один-единственный дом в галицком городе Долина на Ивано-Франковщине. Потом — сменялись кампусы, отели, квартиры и тюремные камеры... Сегодня у 90-летнего Омеляна Мыколовича Антоновича целых три собственных уголка. Дом и «фарма», или, как мы привыкли говорить, ферма в окрестностях Вашингтона. Квартира в Киеве в двух шагах от театра им. Франко. А третье пристанище — в... библиотеке.

Два года назад на средства благотворительного Фонда Антоновичей была отреставрирована Львовская научная библиотека им. Василя Стефаника НАН Украины. Одно из самых крупных книгохранилищ нашей страны с богатейшим собранием трудов по украинистике расположилось в бывшей палате Оссолинских. Там же в подвале обустроили апартаменты для щедрого мецената — любителя старины. Теперь Омелян Мыколович — частый гость во Львове. До недавнего времени в поездках его сопровождала любимая жена Татьяна Михайловна Антонович-Терлецкая. Три года назад ее не стало…

Омелян Мыколович — галицкий интеллигент, в прошлом — активный общественный деятель, в настоящее время — фермер. Татьяна Михайловна была известна в Соединенных Штатах как ведущий специалист по нефропатологии. Заработанными честным трудом средствами Антоновичи решили поддержать украинскую культуру...

Об Антоновиче-меценате пишут охотно. А каков Антонович-человек? Человек земли и человек слова, человек, который не боялся отстаивать свои убеждения в молодости, когда связал свою судьбу с ОУН, и не боится делать это сейчас, наблюдая за жизнью в независимой Украине с надеждой и тревогой. Личность интересная и неординарная.

Наш разговор состоялся в киевской квартире пана Антоновича. Она похожа на своего хозяина: на вид проста и непритязательна, но вместе с тем необычайно гармонична. На видном месте портрет счастливых, улыбающихся супругов... А под столом нераспечатанные упаковки с двухтомными «Спогадами» — автобиографической книгой Омеляна Мыколовича...

— Любовь к украинскому слову, обычаям, традициям, осознание себя украинцем пришли к вам еще в детстве или в уже более зрелом возрасте?

— С раннего детства я ощущал себя настоящим украинцем, как говорится, из крови и кости.

— Ваша мама была немкой...

— Моя мать Елисавета Михайловна была удивительной женщиной. Мы, дети, очень ее уважали, а она нас сильно любила. По духу была абсолютной украинкой. В совершенстве владела украинским языком. А также была активной участницей женской читальни — организации, которая опекала сирот, открыла курсы кройки и шитья для женщин, устраивала различные благотворительные акции для сбора средств.

Отец, Мыкола Антонович, был старше матери на девять лет. Мои родители были, как сейчас говорят, из middle class, из мещан. Отец не захотел заниматься земледелием и избрал юридическую карьеру. Работал судебным урядником, и еще при Австрии достиг по службе восьмого ранга и цесарского золотого воротника на мундире. Вроде бы и не слишком высоко, но во времена империи что-то да значило.

Нас, детей, было четверо: мои братья Тарас и Роман, сестра Ирина и я, младший. Все старшие уже учились в гимназии, я тянулся за ними.

В нашей семье разговаривали только по-украински. Отец как государственный чиновник понимал, насколько важно знать языки. Поэтому он настаивал, чтобы мы разговаривали с мамой по-немецки. А нам так не хотелось! Мать нас любила и особо не заставляла. Немецкий язык мы слышали и от родителей мамы, когда заходили к ним в гости. У бабушки Марии были такие вкусные «кайзербирнен» — королевские груши... Она знала только немецкий, дед — немного украинский и польский, а уже их дети свободно говорили и по-польски, и по-украински, поскольку жили в ненемецкой среде.

Иногда мне говорят, что я организован, планирую свою жизнь. Возможно, сказываются немецкие гены? (Смеется.) Гены и воспитание дают очень большой внутренний стимул, подсознательно направляющий наши поступки.

— Даже простое перечисление городов и заведений, в которых вы учились, поражает. Академическая гимназия во Львове, гимназия в Перемышле, католический университет в Люблине, Высшая торговая академия в Познани, Высшая техническая школа в Гданьске, Торговая академия в Берлине...

— Одно замечание: в Данциге (Гданьске) я никогда не учился. Оказался там, спасаясь от очередного ареста. Этот город тогда был как бы свободным, не входил в состав ни Австрии, ни Германии, ни Польши. Но немецкое влияние было очень сильным. В то время там жило много украинцев: кто-то переезжал, кто-то, как и я, пытался избежать тюрьмы. Учиться я любил, и относился к учебе с должной серьезностью. В Берлине проучился два года. Можно было и года три или четыре, но не сложилось по политическим причинам.

— Чем все-таки объясняется такая разбросанность? Был ли это постоянный поиск себя, или же переезжать с места на место заставляли обстоятельства?

— Скорее, второе, чем первое. Но об этом долго рассказывать.

— А в чем вы видели свое призвание?

— Юридические науки. А потом жизнь вносила свои коррективы...

— Чем был вызван ваш интерес к политике в молодые годы? И чем был обусловлен выбор именно радикального националистического направления?

— Стимулом была деятельность УВО — Украинской военной организации, в которую входили бывшие воины Украинской галицкой армии... Нам, молодой украинской генерации, казалось тогда, что радикальное направление может что-то дать Украине. Наша страна была порабощена. Только что закончилась война с поляками, которую мы проиграли, в Киеве потерпела поражение УНР... Молодежь была активной и хотела как-то действовать. Я приобщился к этому делу, сначала вступив в студенческую организацию «Молода громада», потом — в ОУН. Радикальное направление привлекало, поскольку давало возможность в наибольшей степени проявить себя. Это сейчас уже начинаешь задумываться над тем, что революция — не лучший способ изменить жизнь государства к лучшему...

— Если бы мой прадедушка был жив, он был бы вашим ровесником — тоже родился в 1914 году. Судьба сложилась так, что во время Второй мировой войны вы фактически находились «по разные стороны баррикад» — вы занимались организационной деятельностью в ОУН, а он воевал в рядах Советской армии. А каким тогда было ваше отношение к землякам-украинцам, воюющим на стороне большевиков? И каково оно в настоящее время?

— Вынужден признаться, что мы воспринимали этих людей исключительно враждебно. Но сегодня мы не можем этого делать, я, по крайней мере, не могу. Могу в чем-то не понимать тех, кто по принуждению или по убеждению был коммунистом. Но с вашим прадедом я бы с удовольствием побеседовал, может, мы и пришли бы к какому-то общему знаменателю.

Нравится это кому-то или нет, но мне трудно назвать Вторую мировую войну в Украине Великой Отечественной. В ту войну, где бы я ни был, в моих ушах звучало «За Родину, за Сталина». Однако то, что делал тогда Сталин, было отнюдь не в интересах Украины. Против нацизма, против Гитлера — да, но это не освобождало мою страну от красного террора.

— Ваше видение истинного значения ОУН и УПА в исторической судьбе Украины отражено в ваших книгах. Как вы считаете, когда, при каких обстоятельствах в этой теме будет поставлена точка? Можно ли здесь вообще говорить об объективности восприятия?

— Тоталитарный режим никак не устраивало, что часть украинцев воевала против нацистов не для восстановления Советского Союза под лозунгами независимости. У УПА фактически не было союзников, воевать приходилось на два фронта, рассчитывая только на собственные силы. Но эти ребята были настоящими глашатаями украинского государственного направления. Известно, что в октябре 1943-го УПА призывала советских партизан вместе бороться за создание независимых государств. А ответом была антиоуновская кампания... Красные партизаны фактически сражались за пагубную для Украины идею — за порабощение. А теперь их награждают все новыми орденами и медалями, тогда как ветеранам УПА не могут обеспечить нормальную пенсию. Это абсолютная несправедливость. Убежден, что воины УПА должны быть уравнены в правах с другими ветеранами. Иначе ни о какой объективности говорить нельзя.

— На вашей памяти нелегкие годы польской тюрьмы и немецкого Заксенхаузена. Что помогало вам выжить, выстоять?

— Было очень трудно. В польском заточении было даже легче — тогда не существовало такой угрозы для жизни (в 1933 году Омелян Антонович был арестован за принадлежность к ОУН и провел три года в польской тюрьме. — А.Б.). Я был тогда еще молод — всего 19 лет. Полицейские обыски, допросы, издевательства — это было действительно тяжело, а вот сама тюрьма — уже не так. Мы, политические заключенные, переживали все вместе...

В немецком концлагере помогло выстоять то, что я считал себя настоящим украинцем. Был уверен: идея, которую я отстаиваю, обязывает вести себя достойно, что бы ни случилось. Это поддерживало нас всех. Случались в такой ситуации и душевные надломы — не продаться ли туда или туда. В нашем подполье таких было очень мало, но все же были.

Несколько лет назад я заинтересовался другими концлагерями, в частности Освенцимом (Аушвицем). Посетил Заксенхаузен и увидел, что там нет ни единого упоминания об украинцах. На памятнике жертвам в алфавитном порядке указаны страны, из которых были родом узники, но Украины там, конечно же, нет, есть Советский Союз. В «доме камер» — памятные таблички об узниках, но об украинцах — от националистов до коммунистов — ни слова... Позже побывал в Аушвице с другом, который там сидел. В холле музея вдоль стены висели национальные флаги с названиями стран, граждане которых томились в Аушвице. Украинского среди них не было. Наших мучеников, которых там погибло очень много, сначала представлял красный советский флаг, а потом — андреевский триколор. Разве это справедливо? Я рассказал об этом в Украине, и мне казалось, что политических чиновников этот факт заинтересует. Предложил обратиться к правительствам Германии и Польши, чтобы украинский флаг и название нашего государства появились во всех лагерях, где истязали наших соотечественников. Мне обещали, что займутся этим, но так ничего и не сделали.

— Судьба сложилась так, что вы постоянно находились за пределами родной страны. В 1949 году эмигрировали в США. Что обычно возникало в вашем воображении при воспоминании об Украине, что стало своеобразным символом Родины?

— Вся страна возникала, всё полностью! Мы жили надеждой, что когда-нибудь сможем хотя бы заглянуть в Украину. Но, как вы понимаете, при Советах это было фактически невозможно.

— Наблюдали ли вы за жизнью в Советской Украине, находясь за границей?

— Конечно. В Америке читал всю прессу, которую удавалось достать через Вашингтонский университет.

— Что волновало вас больше всего?

— Абсолютно все! Ведь большевистская оккупация была направлена на разрушение нашего народа. А мы старались уловить хотя бы малейший проблеск национальной идентичности. С большим интересом наблюдали за шестидесятниками...

В 1989 году Мыкола Жулинский гостил у меня и увидел «Літературну Україну» — красную от моих пометок. Там были мысли, за которые до горбачевских времен неминуемо бы расстреляли. А тогда уже печатались свободно, и это вселяло большую надежду. Было и интересно, и больно все это читать...

— Как вы восприняли известие о независимости Украины?

— Поначалу очень положительно. Казалось, что новая система может что-то принести Украине. Конечно, быстро ничего измениться не могло. Помню, когда в январе 1992-го впервые приехал в независимую Украину, был просто поражен тем, что все делалось по блату, полулегально. Столкнулся с этим, когда покупал квартиру, в которой мы сейчас разговариваем...

— Вот уже несколько лет подряд большую часть времени вы проводите на Родине. Какие изменения наблюдаете в независимой Украине и как оцениваете их?

— Достаточно высоко. Это ступени, которые мы должны преодолеть, чтобы стать фактической Украиной. Наша страна приближается к Западной Европе, наших женщин вообще не отличить от парижанок. Хотя мне, опытному старику, не все в современной моде нравится, но это женская привилегия (смеется).

Если серьезно, изменения происходят, но очень медленно. Это следствие нашего многовекового порабощения. Тень украинца, не знающего, кто он, что он, понемногу исчезает, но быть самостоятельным все еще боится, хотя за тринадцать лет этот страх, кажется, уменьшился.

Состояние, в котором сейчас пребывают многие сферы украинской экономической, культурной, общественной жизни, является наследием Советского Союза, того, что государство все контролировало. Научили украинцев ждать, пока им государство все даст. И теперь все только жалуются, что от него не дождешься денег. В то время как на Западе давно частная собственность, там нужно крутиться самому... Надеюсь, с каждым новым поколением пассивная покорность будет уменьшаться.

— Как вы считаете, есть ли в современной Украине «властители умов», люди, способные развить, укрепить государство, возродить его духовность?

— И да, и нет. Думаю, образованные, перспективные люди есть. Но они еще слабоваты. Так что настоящей украинской элиты пока нет.

Есть олигархи. Вначале мы думали, что все эти люди — русификаторы, что они хотели по-быстрому вернуться назад к России, но оказалось — нет. Они этого не хотят, но в собственных интересах. Их не интересует украинская государственность. Вместо этого «прихватизировали» все на свете. Ответственность за все это лежит на правительстве, а представляет его Президент... Когда мне предлагали награду от Президента Украины, я отказался. А вот Почетную грамоту от Верховной Рады Украины принял, поскольку она представляет весь народ.

— Какие центры культурного, духовного развития вы видите в современной Украине?

— Киево-Могилянская академия и другие ей подобные.

— В отличие от многих эмигрантов, вы предпочитали действовать, помогать Украине хотя бы на расстоянии. Непростой вопрос: а что, собственно, легче — вкладывать деньги и энергию, помогая Родине из-за границы, или же на родной земле, в водовороте непростой, жестокой жизни пытаться сделать что-то для ее развития?

— Я делаю то, что диктуют мне мои гены. Я бы предпочел оказаться во второй ситуации. Но пребываю в первой, поскольку так сложились обстоятельства. Делаю то, что в моих силах.

— Как возникла идея создания благотворительного Фонда Антоновичей?

— Так сложилось. Если бы у нас было много детей, эти деньги отошли бы им. А так накопились какие-то финансы, нужно было с ними что-то делать, чтобы зря не пропали. Не оставлять же дальним родственникам.

— Как вы выбираете объекты для финансирования? Какие проекты сейчас финансирует фонд?

— Они появляются как-то естественно. Первые шаги наметились после того, как мы побывали в Украине, увидели, какова здесь ситуация, что нужно. Я позаботился о своей родной Долине: в 2002-м там был открыт памятник борцам за Украинское государство — название я предложил сам. Тогда же открыли построенный нами региональный музей «Бойковщина». В настоящее время восстанавливаю там церковь, в которой меня крестили. Реставрировали Львовскую научную библиотеку им. Стефаника, а сейчас финансирую реконструкцию палаты Баворовских, где разместится отдел искусств этой библиотеки. А еще я поддержал проект реконструкции здания, в котором будет находиться бакалаврская библиотека Киево-Могилянской академии, и выделил на это необходимые средства.

— Вашей особой любовью пользуются прежде всего украинские библиотеки. Почему?

— Мне кажется, это самое важное, самое первое, что можно сделать для развития культуры, не считая каких-либо стипендий. Дело не только в библиотеке как таковой. Меня издавна привлекают вещи, здания, несущие налет времени. Когда-то я даже ходил на аукционы древностей и что-то себе покупал. Палаты Оссолинских или Баворовских были возведены в незапамятные времена. Помогая возрождать их к жизни, я словно ощущаю себя причастным к чему-то значительному, важному...

— Возвращаясь к вашим проектам, нельзя не вспомнить международную премию Фонда Антоновичей, которая вручается выдающимся украинским литераторам, ученым-украиноведам, политологам, культурологам.

— Она вручается уже двадцать два года подряд, за это время ее получили более 50 выдающихся людей, среди которых Василь Барка, Орест Субтельный, Роберт Конквест, Юрий Шевелев, Лина Костенко, Марта Богачевская-Хомяк, Валерий Шевчук, Иван Дзюба, Иван Драч, Збигнев Бжезинский, Мыхайло Брайчевский, Мыкола Винграновский, Мыкола Жулинский, Елена Апанович, Михайлина Коцюбинская и многие другие. Единственный, кто так и не смог получить премию лично, — Василь Стус, в то время находившийся в лагере. Вместо этого был открыт фонд его имени в Гарвардском университете.

— По каким критериям определяются ежегодные лауреаты?

— У нас существуют два направления: литература и украиноведение, научные исследования. Кандидаты должны обладать высоким профессионализмом, а их работы обязаны иметь не менее высокую научную ценность. Все эти качества оценивает жюри.

— А судьи кто?

— Иван Дзюба, Марта Богачевская-Хомяк и Мыкола Жулинский. Думаю, эти специалисты достойны доверия. Раньше в их число входил и Юрий Шевелев, выдающийся языковед, весьма авторитетный человек, к которому я часто обращался.

— Всегда ли вы согласны с решением жюри?

— Нет, не всегда. Я довольно часто «сую свой нос» и делаю замечания. Но решает жюри.

— В этом году для вручения премии Антоновичей была избрана именно Киево-Могилянская академия. На реконструкцию корпуса бакалаврской библиотеки университета вы выделили около миллиона долларов США. Можно ли сказать, что Могилянка для вас — это некий символ?

— Наибольшая ценность Могилянки — ее глубокие исторические корни. В то время подобные университеты возникали по всей Европе. Академия — это символ возрождения украинского самосознания, самоидентичности.

Кроме исторического значения, важно то, что возрождению этого университета способствовала украинская интеллектуальная элита. Вначале нам казалось, что это будет исключительно частная инициатива и частные средства. Но сложилось так, что Вячеслав Брюховецкий получил возможность создать этот вуз на государственном уровне.

— В этом году премией Фонда Антоновичей отмечены поэт Дмытро Павлычко и переводчик Андрей Содомора...

— Содомору нашел я и, думаю, не ошибся.

— А еще на церемонии состоялась презентация вашего двухтомника «Спогади». Он богат интересными наблюдениями, яркими зарисовками вашей эпохи. Какую главную мысль хотели вы донести до украинского читателя?

— Никакой специальной идее моя книга не подчинена. Я просто хотел рассказать правду о том, что пережил. Главная цель моей жизни запечатлена на памятнике в Долине — это развитие Украинского государства.

— Омелян Мыколович, ваша книга достойна самой престижной премии. Такой, как премия Антоновичей. Если жюри решит присудить ее вам, как вы отреагируете на это?

— (Смеется.) Нет, нет, это слишком! А кто будет финансировать награду?

Если быть до конца откровенным, иногда я задумываюсь: а приносит ли реальную пользу моя премия? Действительно ли она способствует общему возрождению культуры? Конечно, все награжденные единогласно утверждают, что это очень положительно. А где же тогда сдвиги, где очевидный прогресс в нашей культуре? Не знаю...

— Во время презентации вы имели возможность пообщаться со студентами. Каким предстало перед вами новое поколение?

— Вспоминаю, чем жила молодежь в те времена, когда я сам был молод... Возможно, это только мое мнение, но, кажется, нынешней украинской молодежи, как и нынешней украинской элите, чего-то не хватает...