29 августа 1949 года на Семипалатинском государственном полигоне прогремел взрыв первой советской атомной бомбы. За два года до этого события при Генеральном штабе Вооруженных Сил СССР был создан отдел по руководству испытаниями ядерного оружия, давший начало одной из наиболее засекреченных структур Советской Армии - 12-у Главному управлению. Именно в ведении этого ведомства находились вопросы, связанные с техническим обслуживанием и обеспечением самого грозного за всю историю человечества оружия. Затянувшееся на десятилетия военное противостояние двух общественно-политических систем инициировало создание новых и новых образцов ядерных боеприпасов. Для работы с зарядами требовалось всё больше и больше высококлассных специалистов. И если в 50-е годы на весь СССР непосредственно ядерными зарядами в войсках занимались всего 80 человек, то уже десятилетие спустя таких людей насчитывались тысячи.
Количество боеприпасов, хранившихся в четырёх ядерных арсеналах, до сегодняшнего дня так и не обнародовано. Эти так называемые «объекты «С» располагались в Крыму, Житомирской, Кировоградской и Ивано-Франковской областях. Всего на территории бывшего СССР их было более 20. Среди тех, кому в 80-е годы довелось служить в одной из таких «сов. секретных» частей, был и мой собеседник - подполковник запаса Игорь Васильевич
НОВИЦКИЙ.
- Игорь Васильевич, как в те времена офицер попадал в структуру 12-го Главного управления?
- Специалистов для этого рода войск выпускали Серпуховское, Пермское и Ростовское военные училища. Высшее военное образование давала академия имени Дзержинского. Разумеется, профиль этих вузов не афишировался, в справочниках для абитуриентов писалось, что они готовят инженеров-электромехаников. Большинство моих коллег по арсеналу пришли именно из этих учебных заведений. Но были и другие дороги в «атомщики». Я, например, окончил Киевский институт инженеров гражданской авиации, получил диплом инженера-механика. Хотел было сразу после института пойти в армию офицером-двухгодичником, служить в авиации, но не получилось - с моей специальностью брали только на «кадровую» службу, а меня на тот момент такой вариант не устраивал. Остался работать инженером на одной из кафедр своего родного института. А где-то года через полтора-два после выпуска встретил бывшего однокашника по КИИГА. Он спрашивает: «Служить ещё не передумал? Есть интересная работа». Я стал расспрашивать, что, мол, да как, но он говорит: «Подробностей не знаю. Какая-то секретная часть. Если всё получится - будешь служить на секретном подземном аэродроме». Я согласился, прошел собеседование, и потом военкомат и соответствующие службы почти год оформляли на меня необходимые документы. В январе 81-го военком вручил предписание: «Прибыть в распоряжение командира в/ч 12474», рассказал, как добраться до места. Приехал в Макаров, начал работать.
- Когда же вы узнали о том, что будете иметь дело с ядерным оружием?
- Уже в части, да и то не сразу. Командир при первой встрече сказал что-то типа: «Будете работать с особо точными приборами». Примерно то же самое повторил и главный инженер. И только когда представился начальнику отдела, тот дал понять, чем мне предстоит заниматься.
- То есть в этом разговоре прозвучало слово «ядерное»?
- Как он сказал дословно - уже не помню, но и тогда ядерное оружие тоже не упоминалось. В нашей организации вообще не было принято называть его так. «Специзделие номер такой-то» и всё. Если честно, то я и сейчас вот произношу «ядерное», а меня так и тянет оглянуться по сторонам - нет ли рядом кого-нибудь постороннего.
- Когда же вы увидели первый раз «специзделие»?
- Учебное - где-то на первом месяце занятий (через несколько дней после прибытия в Макаров меня отправили на четырёхмесячную подготовку в учебную часть 12-го управления). А боевое - где-то через год службы.
- В представлении большинства, «атомщики» получали огромные деньги…
- За особые условия службы мне платили на 42 рубля больше, чем равному мне по должности и званию офицеру сухопутных войск.
- Что же представлял из себя «подземный аэродром»?
- Я родился и вырос в Украине, но никогда не думал, что на её территории есть такие серьезные объекты. Мне всегда казалось, что им место где-то в тайге, горах, пустынях, а здесь - 100 километров от Киева и такое мощное хранилище. Сам посёлок находился на границе Киевской и Житомирской областей, в 30-ти километрах от «настоящего» Макарова. А прописаны мы были в Киево-Святошинском районе. Школьники, так те получали аттестат об окончании 177 средней школы города Москвы. Такая вот маскировка. По существовавшей «легенде» наша часть занималась ремонтом авиационной техники.
- И что же ваша жена, например, не догадывалась о характере вашей работы?
- Хотите - верьте, хотите - нет, но она услышала от меня, что я имел дело с ядерным оружием, только лет через пять после того, как я завершил свою службу в арсенале. Это когда с Украины стали вывозить первые боеголовки. По телевизору шёл какой-то репортаж на эту тему, показывали отправку эшелона с «изделиями». Вот тогда она меня и спросила: «А ты в Макарове не этим ли занимался?». Я кивнул головой. На том наш разговор и закончился.
- Но другие-то жители городка, наверное, были более информированы?
- Не знаю. Я ни с кем об этом не говорил. И мне тоже никто таких «провокационных» вопросов не задавал. Чему-чему, а этому меня в Макарове научили: переступил КПП - и ни слова о том, что связано со службой. И потом, случайных людей в городке не было. Те, кто туда попадал, были людьми многократно проверенными, проинструктированными, прекрасно осознававшими, что за лишние разговоры можно запросто в течение 24-х часов Макаров покинуть. Не зря же всем, кто работал в городке, доплачивали «за секретность».
- Интересно, конечно, было бы узнать, какими соображениями руководствовались те, кто выбирал место для объекта «С» рядом с Киевом. Чернобыльская АЭС тоже ведь на таком расстоянии. Взрыв реактора как-то сказался на требованиях к безопасности эксплуатации ваших «изделий»?
- Я этого как-то не ощутил. Может быть, и были какие-то дополнительные указания, приказы, но, честно говоря, я не видел в них особой необходимости. Во-первых, чисто технически всё было обеспечено очень здорово: надёжнейшие сооружения, многократно продублированная система охраны, современная автоматика. Чуть температура в помещении изменилась на десятую долю градуса- тут же включаются кондиционеры, самописцы всё это дело фиксируют. Но главное, что мне нравилось во время службы в Макарове, - так это порядок. Всё было настолько серьёзно поставлено, что дальше, как мне кажется, уже и некуда. Перед каждым началом работ с «изделиями» обязательный медицинский осмотр, инструктаж, предварительная отработка предстоящей операции на учебных изделиях. В одиночку с боеприпасами никто не работал. Один читает инструкцию, второй выполняет операцию, третий его контролирует. Иногда этих третьих и два, и три. Каждое твоё движение фиксируется. Регламент определял даже число прикосновений к «изделию». Теперь такие работы ещё и на видео снимают... Первый раз меня включили в группу проведения регламентных работ где-то на третьем или четвертом году службы в Макарове. А до этого обслуживал учебную технику, сопровождал грузы, ходил в наряды. Присматривался, как работают другие, ну, и ко мне, разумеется, присматривались. Сама обстановка в арсенале была особая: дисциплинирующая. Я вот уже сколько лет как не работаю с «изделиями», а привычки всё те же: пока не прочту инструкцию, не разложу, как положено, все инструменты - ремонтировать свой «Москвич» не начинаю... Потом подбор людей. Ни до, ни после Макарова - нигде я не встречал столько грамотных, толковых, надёжных офицеров. Не сочтите за высокопарность, но с любым из них без колебаний можно было идти в разведку. С продвижением по службе в наших частях было тяжеловато - это всё-таки не пехота или танкисты, где море всяких должностей. Поэтому до полковников «дорастали» уже в солидном возрасте. А так с академическим образованием годами ходили в майорах. Рядом со мною такие «зубры» служили! Опытные, девятьсот девяносто девять раз проверенные.
- По каким же критериям отбирали для службы в арсенале?
- Точно не знаю. Меня «кадровые» вопросы не касались, так что могу только предполагать. Если говорить о чисто внешних показателях, то я, например, был первым за всю историю части беспартийным старшим офицером.
- Как же кадровики допустили такое?
- Когда оформлялся на работу в арсенал, был ещё комсомольцем, а потом до вступления в партию как-то не дошло, хотя политработники и настаивали.
- Отказывались из каких-то идейных соображений?
- Нет. Диссидентом я не был. Просто не нравилось, когда люди думают одно, говорят - другое, а делают - третье. В армии это ещё как-то не так бросалось в глаза, а на гражданке - насмотрелся. Так что, вначале уходил от разговоров о «членстве», а потом началась перестройка, ГКЧП и всё прочее, и на меня уже не «давили».
- В разное время в печати появлялись сообщения об инцидентах с ядерным оружием, происходивших за рубежом. То у американского военно-транспортного самолёта возникли проблемы с двигателями и он сбросил две атомные бомбы на дно Атлантического океана, то французская атомная подводная лодка столкнулась с нефтеналивным танкером, то английская атомная авиабомба сорвалась с транспортной тележки и упала на бетонную поверхность стоянки самолёта… А что же у нас, в Советском Союзе, до апреля
89-го года, когда затонул «Комсомолец», всё было гладко?
- Чего не знаю - того не знаю. Каких-то документов на этот счёт читать не доводилось, да и слухи об этом тоже не доходили. Во всяком случае, в нашем арсенале никаких отклонений при обращении с «изделиями» не было. Это точно. Всё было чётко. А вот за пределами Макарова… Жизнь есть жизнь - как ни мудри, а всех вариантов не предусмотришь. Да и не всё зависело только от нас, военных. Я вот как-то сопровождал эшелон с «изделиями»: вёз их из арсенала на завод. Какие, куда - не спрашивайте. Вполне возможно, что эти сведения и сегодня секретны. Для меня такие поездки были делом привычным - иногда по месяцу проводил в дороге. С завода - на арсенал, с арсенала - на операционные базы. Или - наоборот. В тот раз двигались в сторону Урала, приближались к Саранску. Состав был небольшим: тепловоз и пять вагонов. Кроме меня - начальника эшелона - груз сопровождали ещё два офицера - мой помощник и начальник караула. Охраняли эшелон солдаты из нашего же батальона обеспечения. (Сколько их было - раскрывать не буду: ядерный терроризм вполне реальная угроза). Дело было ночью. Помощник и я не спали. Ехали уже четвёртые сутки, всё что можно было обсудить - уже обсудили, чтение под утро в голову не шло - решили выпить чаю. Только я вышел в коридор (там был хозблок) и взялся за ручку чайника, как вдруг пронзительный визг тормозов - меня прямо вжало в стенку. Только что и успел - отбросить чайник с кипятком. Вагон секунд двадцать трясло, а потом - сильнейший удар. Сразу же погас свет. Чувствую - летим куда-то вперёд и заваливаемся набок. На ногах, конечно, не удержался, обо что-то ударился. В темноте, на ощупь вернулся в купе. Вокруг скрежет металла, искры коротких замыканий. Кричу помощнику: «Ты жив?» Слышу откуда-то сбоку: «Жив!»... Уже не помню, как выбрался наружу. Ощущения, конечно, были… Вокруг ни души. Ночь выдалась лунная, можно было что-то рассмотреть. Вижу: тепловоз и три первых вагона опрокинулись, два последних - остались на рельсах. Нам повезло: вдоль пути шла засыпанная снегом насыпь - на неё и «легли». Уже позже выяснилось, что сила удара была такой, что первые вагоны сорвало с колёсных пар.
- Что же стало причиной крушения?
- Оказалось, навстречу нашему шел тяжеловесный состав из более чем сотни вагонов, груженных брусками металла. Один тепловоз тянул его спереди, второй толкал сзади. Не знаю, почему возникла такая несогласованность, но передний локомотив вдруг начал тормозить, а задний всё ещё продолжал толкать. Эшелон стал складываться гармошкой, часть вагонов перекрыла встречный путь - а тут наш состав. В результате около пяти десятков опрокинутых вагонов. Зрелище я вам скажу…
- И о чём первом подумалось в тот момент?
- Что с «изделиями»?
- А люди?
- И о них тоже. Но врать не буду, вначале: «Что с «изделиями?»
- Вы опасались взрыва?
- Нет, тогда было не до этого. Хотя, конечно, где-то в подсознании… Потому что, в общем-то… (Вздох)... Могло, в принципе. Взрыв не взрыв - тёплая реакция могла произойти. Так называемый «неактивный ядерный взрыв». Так что первое, что я сделал, - стал вскрывать вагоны и ощупывать контейнеры с «изделиями»: не поднялась ли температура? Всё оказалось нормальным - упаковки были целыми и, главное, холодными. После этой проверки меня немного отпустило. К этому времени начальник караула проверил людей и доложил, что все живы - обошлось шишками да ссадинами, стрелковое оружие на месте. Серьёзно пострадал только машинист тепловоза - у него была разбита голова. Молодец, успел отреагировать: встречные вагоны стали перегораживать путь прямо на его глазах. Конечно, если бы не он, не его реакция… Вместе с помощником организовали охрану места аварии, осмотрели вагоны снаружи. Особых повреждений не было. Глянул на свои «Командирские»: четвёртый час. Прошло минут тридцать после крушения. Надо было срочно докладывать в Москву оперативному дежурному по 12-у Главному управлению. Спросил у местных (не знаю откуда они и взялись), где ближайшая станция, и в буквальном смысле - бегом туда. Это километра три-четыре. Вбегаю туда, а у железнодорожников только внутренний телефон. Позвонил начальнику дороги (у них там, оказывается, как и в армии, тоже есть свои генералы). Он уже знал о крушении. Говорю: «Так, мол, и так: литерный поезд, три вагона лежат на насыпи, но в принципе всё нормально. Мне надо срочно выйти на Москву!». Он дал команду телефонистке. Звоню оперативному дежурному…
- По обычному «открытому» телефону?
- Да, такой вариант выхода на связь был предусмотрен. Для этого были заранее установленные сигналы. Если бы даже кто-то и услышал наш разговор, то всё равно бы ничего не понял. Называешь свой позывной, а потом что-то типа: «Физика - 333. Вариант 2». И всё… Набирают мне Москву. А это начало пятого, самое тяжёлое для дежурных время - «собачья вахта», как говорят моряки. Он мне вначале вяло так представился, а потом, когда услышал, о чём речь - моментально голос изменился. Как я потом понял, ничего похожего на то, что произошло с нашим грузом, в СССР не случалось ни до, ни после этого. Так что реакция была очень быстрой и на всех уровнях. Подняли по тревоге воинские части, гражданскую оборону. Место аварии тут же оцепили. Самолётом прилетел начальник штаба 12-го Главного управления, с ним специалисты. Стали обсуждать можно ли поставить вагоны на колёса. В конце концов не стали рисковать и приняли решение вывезти груз автомобилями. На следующий день пришла колонна «Уралов», контейнеры с «изделиями» перегрузили в машины и увезли на ближайшую базу хранения. Там я, как и положено, передал их уполномоченному. И уже после этого обычным пассажирским поездом наша группа возвратилась к себе в часть. Настроение было - сами понимаете: ехал и не знал: победитель я или побеждённый.
- Почему же так? Были какие-то сомнения в правильности своих действий?
- Да как вам сказать? По моей собственной оценке действовал я вроде правильно, как учили. (Кстати, когда выбрался из вагона, смотрю, а у меня в руках инструкция о действиях в таких ситуациях. Когда я только успел её схватить? Что и как надо делать - я и без неё знал назубок, но в инструкции были номера телефонов). Но кто его знает, как на всё это посмотрит руководство? Уже на месте выяснилось, что как раз с него и был основной спрос: долго разбирались, как готовилась поездка, подбирали людей, кто нас инструктировал и так далее. А с меня взяли письменное объяснение и на этом всё закончилось. Завели специальную тетрадь, «засекретили» - в ней я и «исповедался». Позже она хранилась в сейфе начальника арсенала. Больше к этой истории не возвращались.
- И каков итог? Как были оценены ваши действия?
- Их признали правильными. Начальник 12-го Главного управления генерал-полковник Герасимов наградил меня часами. Это уже перед Новым годом было. Я как раз приболел, лежал с температурой дома - ОРЗ. Начальник отдела пришёл меня проведать и принёс эти часы. «Извини, - говорит, - что не в торжественной обстановке». Я всё понимаю, без обид. Жена так до сих пор не знает, за что меня тогда наградили.
- Вы знали, боеприпасы какого типа везли тогда?
- Конечно, я же их эксплуатировал. Это была обычная практика: кто эксплуатирует - тот и возит. Но о подробностях не расспрашивайте - я уже объяснял, почему.
- И мощность «изделий» тоже знали?
- Нет, конечно. Такие сведения если и были кому-то известны, то, наверное, только начальнику арсенала или главному инженеру. Зная устройство заряда, конечно, можно было прикинуть, на сколько он «тянет», но зачем мне эти сведения? И вообще, принцип у нас был такой: положено тебе что-то знать - доведут, а задавать лишние вопросы было не принято. Если вдруг кто-то проявлял излишнюю любознательность - это всегда настораживало. Тем более, сотрудников военной контрразведки - и штатных, и нештатных - в нашей части было достаточно.
- А как повели себя в той обстановке ваши спутники? Не испугались?
- О том, что мы везём, кроме меня, знал только мой помощник - старший лейтенант Хагани Маратович Гусейнов. Он, надо отдать должное, держался достойно. Хотя вначале был в такой же оглушённости и недоумении от всего произошедшего, как и я сам. А что касается состава караула, то солдаты в лучшем случае могли только догадываться, какой груз сопровождают. А знать и предполагать - это не одно и то же. Все работы по погрузке проводились внутри технической территории, подальше от посторонних глаз. Но даже если бы кто-то и увидел эти работы - вряд ли что-то понял бы: выкрашенные в зелёный цвет контейнеры с ничего не говорящими цифрами на боках, и только. После погрузки эшелон подгоняли в установленное место - и вот там его принимал караул. Всё закрыто, опечатано - попробуй угадай, что внутри. Внешне эти вагоны ничем не отличались от тысяч других колесивших по СССР. Ничего не знали о них и железнодорожники - какой-то литерный состав, а какой? Мало ли что возят военные? Перевозки были организованы так, что переадресовка грузов проводилась на каждой крупной станции, там же менялся номер эшелона. Проследить откуда и куда идёт груз - было невозможно. Насчет таких поездов у них были соответствующие инструкции, но в тот раз видно что-то не сработало, и вот крушение.
- Когда же оно произошло?
- Да всё в тот же «неудачный» 1986 год, 15 декабря. Помните: Чернобыль, «Адмирал Нахимов»?.. В принципе, могли быть и мы. Событие это, как вы понимаете, не афишировалось. Даже в нашей части о нём знали немногие.
- Ну а если бы в ту ночь контейнеры начали греться? Что бы вы делали тогда?
- Тогда форма доклада была бы другой. И всё. Средств остановить этот процесс у меня не было.
- Но, может, надо было отвести караул на безопасное расстояние?
- А кто знает какое расстояние в такой ситуации безопасное? Да и потом - нам ведь нельзя было допускать посторонних к вагонам. Так что продолжали бы стеречь свой груз и ждать, чем всё это кончится. Варианты, как я понимаю, могли быть самые разные. Тот же пожар или электрозамыкание на корпус вагона. Да что теперь спустя столько лет загадывать…
- Вы служили в Макарове до самого вывоза ядерного оружия с территории Украины?
- Нет, ушёл раньше. Появилась возможность перейти работать в военную приёмку, и я переехал в Киев. Обычное гражданское предприятие. Выпускало автотехнику для нашего управления.
- И как вы восприняли решение Верховного Совета о безъядерном статусе Украины?
- Этот же вопрос мне задали на комиссии, когда в 92-м году принимали на работу в Центр верификации Министерства обороны Украины. Я, кстати, в первые дни работы в нём испытал шок не меньше, чем в ночь крушения. Стал знакомиться с документами по Договору СНВ-1, взял одну из бумаг, а там написано открытым текстом: «ядерные боеприпасы», их типы, численность. После стольких лет секретности вокруг этого вопроса и вдруг увидеть такое!... Так вот, что я как военный человек мог ответить на вопрос о безъядерном статусе? Решение принимали политики - моя задача его выполнять. Сегодня, сняв погоны, могу к этому добавить. Если подходить по большому счету, то, конечно, по такому принципиальному для страны вопросу надо было провести референдум и потом уже действовать. А то ведь как получается: один состав Верховного Совета принимает решение избавиться от ядерного оружия, другой - его возродить. На мой взгляд так поступать, мягко говоря, несерьезно. И давайте не будем на эту тему, не хочу всего этого касаться. Искренне считаю, что политика - дело грязное.
- Ну а как вы считаете сугубо с технической точки зрения, смогла бы Украина содержать своё ядерное оружие?
- Почему бы и нет? Специалистов было достаточно, инфраструктур тоже. Я тут вижу проблему в другом: оружие это должно быть своим. Так, чтобы не зависеть ни от Москвы, ни от Вашингтона, ни от кого-то ещё. Я не большой знаток наших промышленных возможностей, но думаю, что если бы Украина поставила перед собою такую цель, то, наверное, могла бы освоить собственное производство ядерных боеприпасов. Понятно, что пришлось бы решать вопрос о производстве обогащенного урана, думать о полигоне для испытаний. Но тут, как говорится, «хотеть - значит, мочь!» Иное дело: а нужна ли нам при всех наших проблемах еще и эта? Я вот уже десять месяцев как уволился из армии, а всех положенных мне денег так и не получил. Периодически интересуюсь, как там, а мне открытым текстом говорят: «Можете жаловаться хоть в суд, хоть Президенту - денег нет!». Так ведь мы, военные, ещё не в самом плохом положении. Не мне вам рассказывать, какая ситуация у шахтёров, энергетиков, пенсионеров. Куда нам ещё ядерное оружие возрождать? Даже если взглянуть на проблему с позиции обеспечения безопасности «изделий» - на это ведь тоже нужны солидные средства. Или возьмите вопрос утилизации боеприпасов. Во время службы в Центре верификации мне пришлось выполнять самые разные задачи, в том числе и два года провести в командировках на российских заводах - наблюдал за демонтажом вывезенных с Украины ядерных боеголовок. (Упреждаю ваш вопрос: там все выполняется, как договаривались - по-честному.) Это же сложнейшие, самые передовые, но и весьма затратные технологии! Разобрать «изделие» гораздо сложнее, чем собрать. И потом, где хранить радиоактивные отходы? Нам что, Чернобыля мало? Могу привести и другие аргументы, но стоит ли продолжать эту тему? Дискуссия «Ядерное оружие: за и против» это, конечно, интересно, но давайте всё же быть реалистами, и отказавшись однажды от него, не создавать себе новых проблем!…
…В записную книжку участника очередных дебатов о необходимости пересмотра безъядерного статуса Украины:
- По меньшей мере 11 единиц ядерного оружия США числятся «утерянными» со времён «холодной войны»;
- В период с 1960 по 1996 год на территории Великобритании произошло 20 инцидентов с ядерным оружием, последний из которых зарегистрирован в 1988 году;
- На 5-ти затонувших атомных подводных лодках находилось 40 ядерных боеголовок (2 - американские и 38 - советских);
- Осенью 1998 года в Российской Федерации за неполный месяц произошло три инцидента на ядерных объектах (5 сентября - на полигоне на Новой Земле, являющемся объектом 12 главного управления Министерства обороны РФ, группа солдат, отбывавших арест на гауптвахте, убив караульного, захватила заложника и требовала самолёт для вылета на материк. Террористы были обезврежены; 11 сентября - торпедист многоцелевой атомной подводной лодки типа «Барс», убив своего сослуживца, несшего вахтенную службу, захватил автомат Калашникова и патроны к нему, спустился в подлодку, тяжело ранил дежурного офицера, убил ещё 7 подводников и забаррикадировался в носовом отсеке атомной субмарины. Просидев там несколько часов, он застрелился; 20 сентября - помощник начальника караула, охранявшего спецобъект в городе Озёрск (до недавнего времени - Челябинск-65), открыл беспорядочную стрельбу по сослуживцам. Два солдата срочной службы погибли и один был ранен. Сам виновник произошедшего, имея при себе автомат и боеприпасы, скрылся. Пять дней спустя, при задержании, покончил собой выстрелом в голову.) К счастью, все эти события не имели техногенных последствий. Российские военные эксперты заявляют, что ядерно-технические объекты находятся под постоянным и надёжным контролем руководства государства и Минобороны…