«…МОРЯКИ НАЗВАЛИ ЕЕ «ХИРОСИМОЙ»

В одну из ноябрьских ночей 1959 года со стапеля Северодвинского кораблестроительного завода была спущена в док очередная подводная лодка. По технической документации она проходила как корабль 658-го проекта, и лишь немногие посвящённые знали, что за этим условным обозначением скрывается принципиально новый для СССР вид оружия - первый подводный атомный ракетоносец. В составе его экипажа был и мой собеседник - командир электротехнического дивизиона Владимир Погорелов.

- Владимир Евгеньевич, что собою представлял ракетоносец?

- Для того времени это был уникальный корабль. При водоизмещении в 5400 тонн он развивал под водой скорость 26 узлов! По нашему тогдашнему представлению - колоссальный показатель. Для сравнения: дизельные лодки могли идти не более 16-18 узлов, да и то в течение часа - потом «садились» аккумуляторы. Наш корабль стал пятой советской подлодкой с атомной энергетической установкой, но в отличие от предыдущих нёс на борту не только торпеды, а ещё и три ракеты с ядерными боеголовками.

- Вы знали о мощности их зарядов?

- Мне это стало известно относительно недавно: 1,4 мегатонны каждый. Кроме ракет ядерные боеголовки были установлены ещё и на двух торпедах. Дальность пуска ракет, по сегодняшним меркам, была небольшой - до шестисот километров, но в те годы для флота она считалась стратегической. Шахты с жидкотопливными Р-13 примыкали вплотную к рубке, и снаружи это сооружение смотрелось как единое целое. Этакая изящная 114-метровая металлическая «сигара» с рубкой-«парусом». Интересное совпадение: цифра 114 фигурировала и в штатном расписании лодки - столько же моряков было в составе нашего экипажа. Коллектив подобрался молодой - средний возраст офицерского состава 26 лет. Самым «старым» среди нас был командир - капитан 2 ранга Николай Владимирович Затеев. В год спуска нашей лодки на воду ему исполнилось 33 года. Начинал командиром рулевой группы, был штурманом, пять лет командовал дизельной подлодкой. За успешный поход к Босфору лично маршал Жуков досрочно присвоил ему звание капитана 3 ранга. Кроме Затеева с подлодок пришли ещё 4-5 офицеров - в основном командный состав. А инженеров набирали с надводных кораблей и военных училищ.

- А как вы сами оказались в подводниках?

- До атомохода я служил командиром электромоторной группы эскадренного миноносца «Осторожный». В декабре 1957 года меня - в то время старшего лейтенанта - вызвали в управление кадров Северного флота и там без особых предисловий предложили продолжить службу на «подводном корабле 1 ранга с новым типом энергетической установки». «Должность, - говорят, - у вас будет на два ранга выше, чем сейчас». Я прикинул: «Скорее всего, речь идёт об атомной лодке», и без долгих раздумий согласился.

- На момент встречи с кадровиками вы уже что-то знали об атомных подлодках?

- О наших - ничего. Тогда всё, что касалось этих кораблей, было особо секретным. А про американские читал в газетах. Помню, когда сослуживцы по «Осторожному» узнали о моём переходе в подводники, то многие говорили: «Володя, ты же знаешь, какие неприятности были у американцев на атомных лодках. Зачем согласился?». Определённая настороженность и сомнения, разумеется, у меня были, но я как рассуждал: «Конечно, всякое может случиться, но, дай Бог, нашей лодки такие беды не коснутся». И потом уж очень заманчиво было оказаться на вышестоящей должности и служить на современной технике. Все мы - молодые офицеры - рвались после училищ на новые корабли. И вот такая возможность представилась. Как тут откажешься? О том, что и на наших лодках тоже случались аварии, мы узнали уже после учёбы, перед тем как покинуть завод, - к тому времени первые атомоходы начали выходить в море.

- Где готовили специалистов на такие корабли?

- Учили нас в Обнинске. Там в одном из НИИ был смонтирован действующий прототип лодочного реактора. Для маскировки нас всех тогда переодели в общевойсковую форму с синими петлицами войск Комитета госбезопасности. С этой же целью было запрещено обращаться друг к другу по морским званиям.

- Один из офицеров рассказывал мне, что, готовясь к сдаче зачёта на право управлять реактором подлодки, он выучил наизусть семисотстраничную инструкцию.

- Охотно этому верю - отношение к учёбе было серьёзным. Да и готовили нас основательно: кроме годичной подготовки в Обнинске, бывшие офицеры-надводники прошли ещё и стажировку на дизельной лодке, выходили на ней в море.

- А когда ваш атомоход вышел на боевую службу?

- В середине июня 1961 года. Она проходила в Северной Атлантике. На борту - 139 человек (с нами шли стажёры со следующего строящегося ракетоносца). Около недели барражировали восточнее полуострова Лабрадор, а на обратном пути должны были сыграть роль ракетоносца США в учениях под кодовым названием «Полярный круг». Противостоявшие нам дизельные подлодки получили задачу перехватить нас и воспрепятствовать пуску ракет. Командование флота планировало, что, пройдя Датский залив и остров Ян Майен, мы нырнём под лёд, оторвёмся от преследования, а затем, найдя полынью, произведём из неё пуск ракеты по цели в районе Новой Земли.

- До этого ваша лодка стреляла ракетами?

- Конечно. В период государственных испытаний было проведено несколько пусков, в том числе и всех трёх ракет подряд. Прежде чем наш корабль вошёл в состав ВМС и ему присвоили тактический номер «К-19», была проделана огромная работа. Одно дело построиться, другое - провести испытания и третье - войти в ядро флота. В ходе доводки корабля не всё было гладко - случались и аварии, но в целом атомоход показал себя неплохо. А тогда, 4 июля 1961 года в 4.07 утра (я только-только заступил вахтенным инженером-механиком), с пульта управления главной энергетической установки поступил доклад старшего лейтенанта Юрия Ерастова: «Падает давление в первом контуре кормового реактора…». Автоматически сработала система защиты - реактор перешёл в режим остановки. Юрий действовал чётко, уверенно, но предусмотренными в инструкциях мерами поднять давление в первом контуре не удавалось. Позже стало понятно почему - в его нижней части образовалась течь и вода ушла в трюм лодки. Тепловая энергия от реактора перестала отводиться, в его каналах стала резко нарастать температура. Дозиметристы докладывали о повышении радиации в энергетических отсеках… Командир срочно собрал совещание офицеров: «Что будем делать?». К тому времени на командном пульте приборы показывали 5 рентген в час, в турбинном отсеке - до 20, в реакторном - 50. Чётких, определённых рекомендаций - как действовать в сложившейся обстановке - у нас не было.

- Разве во время подготовки экипажа такой вариант аварии не рассматривался?

- В Обнинске нас знакомили с физической картиной подобной аварии. Уже позже, на заводе, наши механики Козырев и Повстьев предложили смонтировать на такой случай аварийную проливку реактора. Строители согласились: «Да, действительно, было бы неплохо. Но на дополнительные работы у нас нет времени. Такой вопрос надо согласовывать с Москвой». Однако в столицу, разумеется, никто обращаться не стал, и нас выпроводили без этого устройства… К 5.30 температура в каналах реактора стала приближаться к шестистам градусам. Это был предел её измерения приборами - аппарат начинал выходить из-под контроля. Собравшиеся тогда у командира прекрасно сознавали, к чему всё идёт.

В известном романе Тома Кенси «Охота за «Красным Октябрём» описана авария на советской подлодке: расплавленный уран прожигает кожух реактора, затем корпус лодки…

С интересом прочёл эту книгу. Автору не откажешь в знании современного флота, но упомянутый вами эпизод однозначно вымышленный - слишком много технических несуразностей. В нашем же случае мы предполагали тепловой, а может, и ядерный взрыв. Позже академик Анатолий Петрович Александров - крёстный отец первых атомных лодок - пришёл к выводу, что до ядерного дело бы не дошло: тепловой взрыв расколол бы реактор, а затем и корпус лодки ещё до начала цепной реакции… Тогда же - на совещании - командир дивизиона движения Юрий Повстьев сказал: «Единственно, что нас может спасти, - это подача воды в активную зону реактора». То есть надо было провести своеобразное душирование аппарата. Продумали, по какой схеме подать воду, стали готовить всё необходимое для этой операции.

- Командование флота знало о произошедшем?

- Первоначально нет. Где-то часа через два после начала аварии «К-19» всплыла. Мы находились примерно в 100 милях южнее острова Ян Майен. До нашей базы в Полярном - порядка 900 миль, под килем - три километра. Попытались установить связь со штабом Северного флота и нашими партнёрами по учениям. Отправили шифрограммы, но ответа не получили. Подвела антенна - её изоляторы затекли во время плавания. Командир приказал подать сигнал SOS на международной частоте, но никто не откликался - мощность передатчика была небольшой. Приходилось рассчитывать только на собственные силы… В 6.50 шесть человек во главе с лейтенантом Борисом Корчиловым пошли в реакторное помещение аварийного аппарата. Это были старшины Боря Рыжиков, Юра Ордочкин, Женя Кашенков, рядовые Семён Пеньков, Коля Савкин и Гена Старков. Работая группами по 2-3 человека на крышке реактора (какой уровень радиации был на ней - неизвестно, в отсеке же он вначале достигал 200-250 рентген, а затем вырос до 650), они сумели подать охлаждение в активную зону аварийного аппарата по нештатной схеме. Руководили операцией механики Анатолий Козырев, Юрий Повстьев и командир отсека Михаил Красичков. Все мы в страшном напряжении ждали результатов этой работы. И вот часа через полтора приборы стали фиксировать снижение температуры реактора. Постепенно она стабилизировалась на уровне 200-250 градусов. У всех нас несколько отлегло от сердца, появилась надежда, что до взрыва дело не дойдёт.

- Уровни радиации тоже стали снижаться?

- Наоборот. Несмотря на постоянную вентиляцию отсеков, по лодке всё больше распространялись радиоактивные аэрозоли. Командир распорядился ограничить все передвижения, выдать экипажу по 100 граммов спирта. Считалось, что это лучший радиопротектор. В срочной помощи нуждались ребята из аварийной группы. Им с каждым часом становилось всё хуже и хуже: багровые, до неузнаваемости распухшие лица, узкие щелочки глаз, сукровица из-под волос. Наш корабельный доктор майор Косач всеми силами старался облегчить их страдания, но возможности его были невелики.

- Но ведь относительно недалеко от вас находился остров Ян Майен. Можно было попытаться найти помощь там…

- Верно, но на острове находилась военно-морская база американцев, а у нас совершенно секретная подлодка. Нет, такой вариант спасения для нас отпадал. Командир принял решение идти на юг - ближе к берегам Норвегии: там оживлённые морские трассы и была надежда встретить советские суда. Как видно, Затеев продумывал и другие варианты спасения людей: старпом получил задачу готовить к спуску на воду спасательные плотики. Но до них дело не дошло. Около полудня сигнальщик доложил, что видит силуэт подлодки. Это была наша «С-270» под командованием Жана Свербилова. Позже подошла и вторая - «С-159». Нам здорово повезло - эти участвовавшие в учениях лодки услышали наши сигналы и заспешили на помощь… Много времени ушло на швартовку - высокая океанская зыбь рвала канаты. В конце концов удалось пересадить на одну из лодок всех переоблучённых и тех, чьё присутствие на борту «К-19» было необязательным. Всего около 70 человек. Через радиостанцию наших спасителей передали шифровку в штаб флота. В ответ - тишина. Уже потом узнали, что наше сообщение вызвало переполох в штабе. Никто не знал, что нам посоветовать, стали запрашивать Москву. А время-то шло... Примерно через час после эвакуации большей части экипажа обнаружилась новая беда - потекла нештатная магистраль охлаждения аварийного реактора. Устранять неисправность пошла группа в составе капитана 3 ранга Владимира Енина, старшин Ивана Кулакова и Леонида Березова. Они довольно быстро выполнили свою задачу, но тоже переоблучились. Переправили на «С-270» их и ещё одну группу матросов. Позже эта лодка ушла на базу, а вторая осталась охранять нас. К 23-м часам через её радиостанцию командир отправил очередную шифровку: «Обстановка такая-то. Принял решение покинуть корабль. В случае неполучения ответа эвакуирую экипаж в 24.00» Но в полночь мы лодку не оставили: совещались, думали, вот-вот придёт ответ. В три часа отправили с корабля ещё одну группу. На «К-19» остались шесть человек: командир, замполит, шифровальщик, сигнальщик, электрик и я. В последний раз вместе с электриком старшиной Виктором Стрельцом обошли весь корабль - проверили состояние отсеков, убедились, что в них не осталось никого из матросов. В 4.00 5 июля - спустя сутки после начала аварии - покинули корабль и мы.

- К тому времени поступил приказ оставить лодку?

- В том-то и дело, что нет. И вот здесь я хочу сказать о роли нашего командира в той ситуации. Приняв неординарное, очень смелое по тем временам решение - эвакуировать всех людей с лодки, - он спас наш экипаж. За всю историю мореплавания не было подобной ситуации: лодка на плаву, способна самостоятельно двигаться, а моряки её покидают. Сегодня такие действия кажутся очевидными, а в те годы, наверное, не каждый командир решился бы на такое. В соответствии с корабельным уставом сам командир имеет право покинуть корабль только в том случае, если он идёт ко дну. Можете себе представить, что творилось на душе Затеева, когда он уходил с «К-19». Но командир не просто покидал корабль. Была обеспечена непотопляемость лодки, готовность к буксировке, её охрана, расхолаживание обоих реакторов (одного аварийно, второго - по штатной схеме). Но если бы мы продолжали оставаться на «К-19» и дальше... До базы - 900 миль, максимальная скорость лодки в тех условиях - 7 узлов... Со временем корабль превратился бы в Летучий Голландец...

Перейдя на дизельную лодку, Затеев попросил у её командира Григория Вассера вахтенный журнал и записал: «Командиру ПЛ «С-159». Прошу циркулировать в районе дрейфа «К-19». Два торпедных аппарата подготовить к выстрелу боевыми торпедами. В случае подхода к АПЛ «К-19» военно-морских сил вероятного противника торпедировать АПЛ «К-19» буду сам. Командир АПЛ - капитан 2 ранга Затеев. Время. Место». А через несколько минут шифровальщик принёс радиограмму из штаба Северного флота. Читаем: «Командиру. Доложите о состоянии корабля, количественном составе экипажа, оставшемся на АПЛ, возможности самостоятельно следовать на базу?». Впечатление такое, будто они и не получали нашей, отправленной шесть часов тому, шифровки. Стало очевидным, что вся тяжесть ответственности за принятые решения ложится на плечи командира… Николай Владимирович поручил мне подготовить ответ. Я детально расписал в шифровке, что к чему. Указал уровни радиации: «В 6-м отсеке - 500 рентген, в 1-м - самом удалённом от реактора - до 10, на верхней палубе (то есть снаружи корабля) и на мостике - около 7 рентген». Показал текст командиру. Он пробежал глазами: «Отправляй!»… Часа через два в район аварии прибыл крейсер и вспомогательное судно. «К-19» взяли на буксир. Командиру «С-159» приказали полным ходом идти в Полярный. Позже наш экипаж перевели на встречавший нас эсминец. Настроение у всех было тяжёлым. Не то чтобы мы боялись наказаний - нет, но все понимали, что неприятности будут. Хотя это были уже и не сталинские времена, но вполне могли «рубануть шашкой».

- На вашей памяти уже были какие-то прецеденты?

- Были. При швартовых испытаниях нашей лодки была допущена деформация активной зоны реактора. Проводили эти работы заводчане, но наказали и наших офицеров. Несколько человек были исключены из партии и сняты с должностей. В то время это было серьёзным наказанием… По приходу на базу, прямо с пирса, нас всех увезли в госпиталь. На следующий день офицерский состав лодки собрал начальник политуправления Северного флота адмирал Бабушкин. Тон его выступления не предвещал ничего хорошего: «Да, возможно, некоторые из вас действовали героически, но со всеми этими событиями ещё надо детально разобраться…». Настороженно держались по отношению к нам и большинство других начальников. Все ждали, как оценит произошедшее Москва. Но уже на следующий день ситуация резко изменилась. На завтрак вдруг появились деликатесы, заморские фрукты. А во второй половине дня к нам в госпиталь нагрянули кадровики: «Готовьте наградные листы на отличившихся!». От «штабных» узнали о причине таких перемен. Оказывается, накануне в район буксировки «К-19» прибыла на эсминце авторитетная комиссия, в составе которой был и академик Александров. Не сходя с корабля провели замеры радиации. Результаты поразили всех: «И они ещё живы?». Александров доложил Хрущеву: «Экипаж действовал правильно и героически, люди заслуживают наград». Хрущев - спасибо ему - отдал ряд распоряжений, сыгравших решающую роль в нашей судьбе. Всех нас срочно отправили в Ленинград. Шестерых наиболее пострадавших увезли в московский институт биофизики ещё раньше, в день нашего прихода в Полярный. В течение последующей недели эти ребята один за другим ушли из жизни. Уже позже, в начале 70-х годов, я прочёл в секретном «Морском сборнике», что доза облучения, полученная Борисом Корчиловым, составила 5400 бэр. У других ребят из его группы - не менее 1500 бэр.

- Какие дозы получили остальные члены экипажа, вы сами?

- Индивидуальных дозиметров у нас на лодке не было, и оценка степени поражения проводилось уже в госпитале. Все мы «набрали» значительно больше допустимого. Полученная мною доза, например, составляла 200-250 бэр. Я был отнесён к средней группе пострадавших. Первое время наше состояние было более или менее нормальным, а потом вдруг резкое ухудшение. 18 июля умер Юрий Николаевич Повстьев. Через день - Борис Рыжиков. Накануне играл в волейбол (он был отличным спортсменом) - и вдруг внезапная смерть. Врачи стали нас перепроверять - у всех было обнаружено лавинообразное падение количества лейкоцитов в крови. Несколько человек были в очень тяжелом состоянии. Их лечили на кафедре военно-полевой терапии медицинской академии. Остальных - в 1-м специальном отделении госпиталя. Я был среди тех, которые температурили, потели, но могли ходить, и однажды вместе с Саней Ковалёвым рванул к нашим в академию. На такси, в госпитальной одежде. Зашли в палату к Ване Кулакову. Он нас не узнал. Голова совершенно лысая, ногти сошли, к носу подведены трубки (так его кормили). Укол ему сделают - а кровь не сворачивается. «Дырочку» от иглы медсестра заклеивала пластырем. Врач нам сказал: «Состояние крайне тяжёлое: один лейкоцит в поле зрения. Вызвали родных прощаться»... А перед тем как с нами всё это случилось, газеты писали, что французские медики сделали подсадку костного мозга югославским атомщикам. Наши врачи тоже решили попробовать. И удалось: спасли шестерых! Случай с Кулаковым - вообще уникальный. Иван получил около 600-700 рентген. Выжил чудом! Спустя девять лет после аварии женился. Живёт сейчас в Минске. У него сын и дочь... Что же касается остальных, то около полугода нами занимались медики: госпиталь, санаторий, потом снова госпиталь. На военно-врачебной комиссии всем нам записали один и тот же диагноз - «астеновегетативный синдром» (так тогда маскировали лучевую болезнь). После комиссии одни продолжили службу, других уволили на «гражданку».

- Как сложилась ваша дальнейшая судьба?

- Меня списали на берег и назначили начальником учебного центра Первой флотилии атомных подводных лодок. Он тогда ещё только строился. Два с половиною года руководил этим центром, а затем был переведен в Киев. Работал в системе военной приёмки, участвовал в создании оборудования и техники для флота. В 1982 году в звании капитана 2 ранга ушёл на пенсию, но продолжил работу в конструкторском бюро. В начале 90-х годов вместе со своими товарищами-конструкторами создал малое предприятие. Используя опыт проектирования тренажёра для экраноплана, занялись разработкой компьютерных комплексов для оценки профессионально важных психофизиологических качеств специалистов операторской деятельности. Пока комплекс используется для тестирования водителей транспортных средств, но им уже заинтересовались спортсмены, пожарные, военные. Так что я при деле. В начале 90-х годов был признан пострадавшим от радиационной аварии, а в позапрошлом году получил статус ликвидатора аварии на ЧАЭС.

- Вы упоминали о наградных листах…

- 5 августа 1961 года - в один день с указом о присвоении звания Героя Советского Союза космонавту Герману Титову - был подписан и указ о награждении личного состава нашей лодки. Документ этот был секретным, в открытой печати, понятное дело, не публиковался. 49 человек были награждены орденами и медалями, остальных поощрили грамотами министра обороны и командующего флотом. Все награды оказались на ступень ниже, чем те, о которых ходатайствовал командир. Троих из наших погибших ребят он подавал на звание Героя, но видно кто-то из руководства решил по-своему: «Аварийный случай… Обойдутся орденом». Самого Затеева командование флотилии представляло к ордену Ленина, а по указу он получил орден Красного Знамени. Меня наградили орденом Красной Звезды.

- Что же было дальше с вашей лодкой?

- Пройдя дезактивацию, восстановительный ремонт и переоборудование, она ещё послужила флоту. Ходила на боевую службу, участвовала в испытаниях новых типов ракет, космических средств связи. В 1990 году «К-19» была выведена из боевого состава ВМС и сейчас находится на отстое в Оленьей губе. После аварии реактора моряки назвали её «Хиросимой». Теперь наш ракетоносец чаще всего так и называют. В 1994 году его историей заинтересовался английский телережиссер Найджел Эванс. По заказу Ай-Би-Си он снимал фильм «Великое противостояние». На Западе интерес к затронутой им теме был настолько велик, что несколько стран купили этот фильм ещё на стадии съёмок. Эванс пригласил Затеева, Ерастова, Кулакова и меня в Москву. Командир в то время болел, а мы втроём откликнулись. Из Москвы выехали на север, в Полярный. В Оленью губу съёмочную группу не пустили. Эванс приложил колоссальные усилия и таки добился разрешения о переводе «К-19» в Полярный, оплатил все расходы по её буксировке. Вот тогда мне и довелось снова побывать на нашем ракетоносце. Во время съёмок познакомился с капитаном 1 ранга в отставке Борисом Поляковым. В февраля 1972 года он, будучи капитан-лейтенантом, служил на нашей «К-19». Тогда в походе на ней возник пожар. 28 моряков погибли. Он же и с ним ещё одиннадцать человек оказались отрезанными от остального экипажа в десятом отсеке. Условия жесточайшие: скудный запас пищи и воды, нехватка воздуха, холод (температура в отсеке - плюс четыре градуса). Извлечь их оттуда удалось только на двадцать третьи сутки. К этому времени на ногах держались лишь двое: Поляков и мичман Иван Храмцов. Остальных выносили на руках.

- Многие называют вашу лодку невезучей. С кем бы из моряков ни говорил о ней, речь обязательно заходила о мистических событиях, предшествовавших выходу «К-19» в море: не разбившаяся о борт традиционная бутылка шампанского, целый ряд несчастных случаев во время строительных работ…

- Да, что было - то было. Но всему этому есть вполне земные объяснения. Что касается бутылки шампанского, то её, как и положено, должна была разбить о гребной винт корабля представительница прекрасного пола, но у женщины силёнок не хватило, и бутылка, скользнув по лопастям винта и обрезиненному борту лодки, осталась целой. Правда, наш инженер-механик Володар Панов тут же исправил положение, и на этот раз метнул бутылку с такой силой, что она разлетелась на мельчайшие осколки. Не знаю, может, для кого-то в этом событии и был дурной знак, но я не придал ему особого значения. Да и в экипаже никаких разговоров на эту тему не слыхал. Как по мне, то всё в руках человека, а списывать неудачи на волю рока - это проще всего. Что же касается несчастных случаев, то какая уж тут мистика? Обычное отечественное разгильдяйство. Наш экипаж прибыл на завод в феврале 1959 года. Не прошло и недели, как на утреннем построении узнаём о ЧП: ночью произошёл пожар в десятом отсеке, погибли двое рабочих. Причина - нарушение элементарных мер безопасности. С одного борта вели работы по оклеиванию поверхности пробковой крошкой, с другого - тут же рядом - проводили сварку. В результате - взрыв паров клея. Подобная халатность стала причиной и последующих происшествий: упал со стапелей сварщик, задохнулись в ядовитых парах при оклейке цистерн несколько женщин. А предпосылкой к таким происшествиям стало то, что наша лодка строилась в невероятной спешке. Когда в Москве узнали о ходовых испытаниях первого американского атомного ракетоносца «Джордж Вашингтон», из Кремля поступила команда: «Опередить!». И началось... Первоначально намечалось спустить лодку на воду ещё в июле 59-го. Расчёт был на то, что уже есть опыт строительства дизельных лодок с аналогичным нашему ракетным вооружением. Но, несмотря на это, в сроки не укладывались. Работы шли круглосуточно, без выходных. К ним подключили и наш экипаж. Моряки помогали в укладке кабелей, креплении оборудования, занимались черновыми, не требующими особой квалификации, работами. В результате титанических усилий лодка была построена в рекордные сроки - за полтора года. Но американцы всё-таки нас опередили. Спешка сыграла свою недобрую роль и в дальнейшем - часть недоделок пришлось устранять, когда корабль уже вышел в море.

- Офицеров лодки знакомили с выводами комиссии, изучавшей причины аварии реактора?

- Частично. Как было установлено, разгерметизация первого контура произошла из-за лопнувшей импульсной трубки.

- Читал, что якобы некий рабочий во время сварки не защитил трубопровод термическим ковриком и потому…

- Это из серии предположений. Официально конкретный виновник назван не был. Мне довелось слышать, будто разрыв произошёл как раз на том месте, где работник ОТК сваркой сделал надпись о том, что трубопровод им проверен.

- Бывший начальник технического управления Северного флота контр-адмирал Мормуль пишет в своих мемуарах, что предпосылки к разрыву трубопровода были созданы ещё во время заводских испытаний парогенератора: тогда допустимое давление было превышено в два раза. По его словам, эту аварию скрыли.

- Да. Было и это. Афишировать такие ситуации было не в интересах завода: люди лишались прогрессивки, всяких премий, ставились под угрозу сроки выполнения заказа.

- Офицеры «К-19» знали о произошедшем?

- В принципе знали. Однако испытание, хотя и с превышением допустимого давления, прошло нормально, материал выстоял, и мы не придали случившемуся серьёзного значения. Тем более что ответственность за проведение этой операции в то время нёс завод.

- Но, насколько мне известно, кроме заводского ОТК качество всех работ проверяла ещё и военная приёмка…

- Правильно. А кроме них во всех испытаниях ещё участвовали представители конструкторского бюро, заводов-поставщиков (на лодку работало до 170 предприятий). Так что теоретически военная техника вообще должна быть безупречной. Но теория теорией, а всюду живые люди, а значит - возможны просчёты. Тут всё же надо отдать должное нашим строителям - к своей работе они относились ответственно. Если и бывали огрехи, то, как правило, из-за вечной спешки: «Давай, давай, быстрее». После службы на Северном флоте я семнадцать лет проработал в военной приёмке и всё это время ощущал, как шло постоянное негласное соревнование с американцами. То они нас в чём-то обойдут, то мы их. Политики постоянно «давили» на производственников, те форсировали темпы, а это напрямую сказывалось на качестве техники. Если принять во внимание численность советского подводного флота, то количество аварий всё же было относительно невелико. У нас теперь принято противопоставлять американские успехи советским неудачам, а между тем в СССР одна погибшая в мирное время лодка приходилась на 89 находившихся в строю, у американцев - на 33. Анализ любой аварии выявляет, как правило, три основные группы причин: недостатки конструкции, дефекты изготовления и промахи людей, эксплуатирующих технику. Однако в годы «холодной войны» был ещё один существенно сказывающийся на вопросах безопасности плавания фактор - взаимное противодействие флотов. Нашей лодки оно тоже коснулось. В апреле 1961 года, отрабатывая учебные задачи в одном из наших полигонов, «К-19» едва не протаранила следившую за ней американскую субмарину «Наутилус». Восемь лет спустя она же в подводном положении столкнулась с американской подлодкой «Гетоу», шпионившей в Баренцевом море. К счастью, обошлось без жертв... После ухода с ракетоносца наш командир многие годы работал в Главном штабе ВМС. От него мне известно о восьми случаях столкновения советских и американских подлодок.

Николай Владимирович умер в прошлом году, по его завещанию похоронен в Москве, на Кузьминском кладбище, рядом с нашими ребятами, погибшими при ликвидации аварии реактора. Командир мог бы многое рассказать и о «К-19», и о советско-американском противостоянии в океане, но теперь его уже ни о чём не спросишь…